Бардо громко пукнул (это часто случалось с ним, когда он нервничал или трусил) и спросил:
— И вы полагаете, что целью предстоящего поиска будет эта… тайна Эльдрии, не так ли, Главный Пилот?
— Эсхатологи назвали эту тайну Старшей Эддой, — сказал Соли, отступив подальше от Бардо. — И поиск действительно будет объявлен. Завтра, во время нашего посвящения, Хранитель Времени огласит свою волю.
Я поверил ему окончательно. Мой дядя, Главный Пилот, сказал, что будет поиск, и мое сердце забилось где-то в горле, словно судьба постучалась кулаком в двери моей души. В мозгу возникли самые дикие мечты и планы.
— Если бы нам удалось доказать Гипотезу Континуума, — выпалил я, — поиск завершился бы успешно и мы нашли бы вашу Старшую Эдду.
— Не называйте ее моей, — сказал Соли.
Должен сознаться, я не понимал Главного Пилота. То он заявляет, что некоторые вещи человеку знать не положено, то с явной гордостью стремится проникнуть в величайшую тайну. А в следующий момент хмурится и сожалеет о своем открытии. Очень уж сложный он человек — я знал только одного, кто превосходил его сложностью характера.
— Мэллори хотел только сказать, — вставил Бардо, — что он, как и все мы, воздает должное усилиям, которые вы затратили, стараясь доказать Великую Теорему.
Я имел в виду совсем не это.
Соли посмотрел на меня пристально и сказал:
— Кто не мечтал доказать Гипотезу Континуума.
Гипотеза Континуума (иначе Великая Теорема) — это недоказанное следствие теоремы фокусов Лави. Она гласит, что между любыми двумя точками входа дискретных множеств Лави существует взимооднозначное соответствие. Проще говоря, от одной звезды к другой можно попасть за один-единственный ход. Это величайшая проблема мультиплекса и нашего Ордена. Когда-то Соли, будучи ненамного старше меня, чуть было не доказал Гипотезу, но отвлекся, поспорив о чем-то с Жюстиной, и забыл (как уверял он) изящный ход своей мысли. Воспоминание об этом не давало ему покоя, и он накачивался своим ядовитым виски, стремясь к забвению. (Голова у пилотов, как часто напоминал мне Бардо, лучше всего работает в молодости. Затем мозговые клетки начинают отмирать, а омоложение, которому мы все периодически подвергаемся, в этом отношении несовершенно. С возрастом мы постепенно глупеем — отсюда виски, тоалач или публичные женщины.)
— Возможно, Гипотеза Континуума вообще недоказуема, — продолжил Соли, крутя на стойке свой пустой бокал.
— Вы в ней разочаровались, я знаю.
— Ты тоже разочаруешься, если будешь стремиться к недостижимому.
— Простите меня, Главный Пилот, но разве мы можем знать заранее, что достижимо, а что нет?
— Мы начинаем понимать это с годами, когда становимся умнее.
Я пнул носком ботинка металлическую окантовку стойки, и медь глухо зазвенела.
— Я, конечно, молод, но не хотел бы показаться…
— Опять ты хвастаешься, — вмешался Лионел.
— Я считаю, что Гипотеза доказуема, и намерен доказать ее.
— Ради знания или ради славы? — спросил Соли. — Я слышал, ты сам не прочь стать Главным Пилотом.
— Каждый кадет мечтает когда-нибудь стать Главным Пилотом.
— Юношеские мечты для взрослого мужчины часто оборачиваются кошмаром.
Я снова задел ногой окантовку — нечаянно.
— Я уже не юноша, Главный Пилот. Завтра я дам обет, обязывающий меня искать истину, — разве вы забыли?
— Кто, я? — В запальчивости он нарушил свое табу, произнеся запретное местоимение, и поморщился. — Запомни, мой мальчик: я ничего не забываю.
Слово «ничего» повисло в воздухе вместе с гулом потревоженной меди. Соли уставился на меня, а я на него. Потом с улицы донесся чей-то смех, слишком громкий, и дверь бара распахнулась. Трое высоких, кряжистых мужчин, все с бледно-желтыми волосами, висячими усами, в легких черных шубах, припорошенных снегом, отстегнули коньки и ввалились внутрь. Они обменялись рукопожатиями с Соли и Лионелом. Самый большой из них, мастер-пилот, терроризировавший Бардо все наши послушнические годы в Борхе, заказал три кружки кваса.
— Ну и холодина же на улице, — сказал он.
Бардо, нагнувшись ко мне, прошептал:
— Мне кажется, пора сматываться.
Я потряс головой.
Трое мастер-пилотов — их звали Нейт, Сет и Томот, и они были братьями — повернулись к нам спиной, делая вид, что нас не знают.
— Я оплачу тебе шесть ночей с мастер-куртизанкой, — настаивал Бардо.
Послушник принес три кружки с дымящимся черным напитком. Томот подошел поближе к огню и отряхнул шубу от снега. Глаза у него, как у многих пилотов, ослепших от старости, были блестящие, искусственные. Он только что вернулся с окраины Экстра.
— Твои Эльдрия были правы, дружище, — сказал он Соли. — Двойная Галливара и Сериза Люс взорвались. От них ничего не осталось, кроме пыли и света.
— Пыль и свет, — повторил его брат Нейт, обжег себе рот горячим квасом и выругался.
— Пыль и свет, — подхватил Сет. — Содервальд с двадцатью миллионами жителей попал в смерч радиоактивной пыли и света. Мы попытались эвакуировать их, но опоздали.
Солнцем Содервальда была Энола Люс, ближайшая к Двойной Галливара звезда. Сет сказал, что сверхновая сожгла поверхность Содервальда, уничтожила на планете всю жизнь, кроме земляных червей. Маленький пилотский бар вдруг показался мне удушающе тесным. Я вспомнил, что Содервальд — родная планета братьев.
— За нашу мать, — сказал Сет, чокнувшись с Соли, Лионелом и своими братьями.
— За нашего отца, — сказал Томот.
— Freyd, — завершил Нейт, едва заметно склонив голову, — быть может, это была просто игра пламени в очаге? — За Юлет и Элат.
— Пошли, — сказал я Бардо.
Мы приготовились уйти, но тут Нейт, рыдая, припал к Томоту, а тот, поддерживая брата, повернулся в нашу сторону и устремил на нас свои мерцающие глаза.
— А это еще что такое?
— Что эти кадеты делают в нашем баре? — подхватил Сет.
Нейт отвел мокрые волосы от заплаканных глаз и заявил:
— Бог мой, да это же бастард со своим толстым дружком — как, бишь, его звать? Бурпо? Лардо?
— Бардо, — сказал Бардо.
— Они как раз собрались уходить, — сказал Соли.
Мне вдруг расхотелось уходить. Во рту пересохло, и на глаза изнутри что-то давило.
— Какой там Бардо, — сказал Нейт. — В Борхе его звали Ссыкун Лал, потому что он каждую ночь ссал в постель.
Это была правда. При рождении Бардо получил имя Пешевал Лал. Первое время в Городе это был тощий, запуганный, тоскующий по дому мальчишка, который читал романтические стихи и по ночам мочился в постель. Одна половина послушников и мастеров звала его Бардо от слова «бард», а другая — Ссыкун. Но когда он стал заниматься тяжелой атлетикой, проводить ночи с женщинами и орошать постель жидкостью другого рода, мало кто осмеливался называть его иначе чем Бардо.
— Ладно. — Томот хлопнул в ладоши, подзывая послушника. — Пусть Бастард и Ссыкун выпьют с нами перед уходом.
Послушник налил им. Бардо посмотрел на меня. Не знаю, слышал ли он, как пульсирует кровь у меня в висках, видел ли выступившие у меня на глазах слезы.
— Freyd, — сказал Томот. — За погибших на Содервальде.
Я боялся, что сейчас заплачу от стыда и ярости, поэтому поднял бокал, глядя прямо в гнусные металлические глаза Томота, и попытался проглотить огненную жидкость залпом. Это было ошибкой с моей стороны. Я закашлялся и выплюнул виски, забрызгав лицо и желтые усы Томота. Он, должно быть, счел это насмешкой и оскорблением памяти его родных, потому что тут же, без лишних слов, одной рукой заехал мне в глаз, а другой вцепился в горло. Под бровью у меня вспыхнул огонь. Два прочих брата тоже обрушились на меня, как лавина. Замелькали кулаки, локти, и кровь потекла ручьем. Я лежал на холодном твердом полу, что-то твердое норовило мне выбить зубы, чьи-то твердые ногти раздирали веко. Вслепую я двинул Томота по морде, думая, что трусливый Бардо удрал и бросил меня. Но тут он взревел, вспомнив, должно быть, что он Бардо, а не Ссыкун. Раздались звучные удары кулаков по телу, и я освободился. Поднявшись, я приложил Томоту по голове коварным хуком, которому научил меня Хранитель Времени. Я разбил себе костяшки, и боль прошила руку до плеча. Томот схватился за голову и припал на одно колено.
— Сын Мойры. — Подоспевший Соли сгреб Томота за ворот шубы, не дав ему упасть. И тут я допустил ошибку, вторую по масштабам роковую ошибку в своей жизни. Я снова ударил Томота, но попал в Соли, расквасив его длинный гордый нос, словно спелый кровоплод. По сей день помню выражение изумления (и боли) у него на лице, как у человека, павшего жертвой предательства. Потом он обезумел. Он скрипнул зубами, высморкал кровь из носа и напал на меня с такой яростью, что сумел захватить мой затылок и попытался свернуть мне шею. Если бы Бардо не бросился между нами и не оторвал стальные пальцы Соли от моего черепа, дядюшка убил бы меня.
— Полегче, Главный Пилот. — Бардо помассировал мне затылок своей ручищей и подтолкнул к двери. Все остальные стояли, отдуваясь, глядя друг на друга и не совсем представляя себе, что делать дальше.
Затем последовали извинения и объяснения. Лионел, оставшийся в стороне от драки, сказал братьям, что я никогда раньше не пил виски и, разумеется, не хотел никого оскорблять. Послушник снова наполнил кружки и стопки, и я произнес траурную речь в честь погибших на Содервальде. Бардо предложил тост за Томота, а Томот — за открытие Соли. Все это время наш Главный Пилот не сводил с меня глаз, и кровь текла из его сломанного носа на чеканные губы и подбородок.
— Твоя мать меня ненавидит — значит, и ты тоже. Этого следовало ожидать.
— Извините меня, Главный Пилот. Клянусь вам, это была случайность. Вот, возьмите.
Я предложил ему свой носовой платок, но он притворился, что не видит моей протянутой руки. Я пожал плечами и промокнул кровь, сочившуюся из собственного века.
— За поиск Старшей Эдды, — сказал я, подняв свой бокал. — Уж за это вы непременно должны выпить, Главный Пилот!