Для людей юных, их возраст от 14 до 20, – поле эксперимента. Многие случаи параллельных связей случаются именно здесь, и далеко не все они опознаются как измены. Ведь и сами связи неустойчивы, и в них мало обременений вроде общего быта или ответственности за детей.
Но я не могу сказать, что «ранний» опыт – значит менее травматичный. Какими бы умильными ни казались взрослым страдания 15-летней школьницы, которую бросил парень после отношений сроком в два месяца, – все серьезно. Многие будут помнить вкус такого предательства всю жизнь. Именно в этом возрасте видно, что неверность – это ситуация, о которую ломается и изменяется наша идентичность: здесь нет вопросов о разделе имущества или эксплуатации, когда один из вас «развлекался», а другой занимался общим бытом и детьми. Нет брака как социальной формы для отношений, но есть сами отношения, есть «ты и я». И тогда неверность – это «меня не выбрали», «я не в порядке» и «что со мной не так?» Предательство трудно забыть. Мои респонденты вспоминали подобные ситуации, которые случились в школе или даже детском саду!
Приходит ли мудрость с возрастом? Становимся ли мы сознательнее, становясь старше, помогает ли это нам не совершать измены?
Если верить эволюционному биологу Дэвиду Бассу – нет. На четвертом году брака 8 % мужчин и 18 % женщин жалуются, что партнеры стали к ним невнимательны. Самое малое количество внебрачных связей у женщин приходится на возраст до 20 лет и на возраст после 50–55. От 20 до 30 число растет, после 40 снижается, от 30 до 40 – самый пик. Что до мужчин, количество их измен примерно равное во всех возрастах, с приростом и небольшим пиком к 46–50.
Я уже писала, что ответы на вопросы, сколько же людей изменяют и в каком возрасте – сложны и нередко бессмысленны. Как практику мне интереснее, как человек, приобретая опыт и (будем надеяться) мудрость с годами, сам себе объясняет, почему это все случилось?
Забудем на секунду о тех, кто думает, что в неверности самое страшное только то, что о ней узнали, и о тех, кто считает это своим правом. Сфокусируемся на тех, кто не считает измену приемлемой, но однажды обнаруживает себя по иную сторону верности.
Когда мы смотрим на ситуацию неверности со стороны, мы видим ее как нечто чужеродное основным отношениям, контрастирующее с ними. Если бы так и было, если бы на лбу прекрасного незнакомца пробегала красная строка: «Через два месяца из-за меня ты будешь врать мужу и бояться разоблачения» – измен было бы меньше. Но ничего такого на лбах незнакомых или вполне знакомых привлекающих нас людей не написано. И будущий неверный начинает крестовый поход под знаменами, на которых написано: «А что такого?»
Что страшного в том, что тебе нравится коллега по работе? Ну, смотришь на него – ведь не ослепнешь. А что такого в том, что вам, оказалось, по пути и вы стали выходить с работы вместе? Отчего бы не скоротать время в общественном транспорте, болтая с интересным человеком? А что плохого в том, что у нее оказался лишний билет на концерт и вы пошли вместе? Разве мы не имеем права нравиться, флиртовать, чувствовать внимание к себе, разве брак или отношения – тюрьма?
«У нас есть дача – дом в соседней области. Я туда летом уезжаю с детьми месяца на два, а муж неделю проводит в городе, а потом старается неделю побыть с нами. У нас там маленькое соседское сообщество, такие же мамы, у которых мужья по горло в работе, гуляем вместе, вечерами собираемся поболтать, с выпечкой друг к другу бегаем. И там, знаете, сторожа живут, такие ребята из соседних сел, разнорабочие, вроде бригады. Нам они камин делали, в общем, мы все шутили, что это „мужья на 5 минут“, как есть „муж на час“, а тут за какие-то деньги могут и полку прибить, и картошку привезти, и газон постричь.
Сейчас… подождите, мне самой надо вспомнить. Как я, добродетельная такая мать двоих детей, оказалась в одной постели с… Мезальянс, и не только социальный. Еще и возраст. Мне за 35, ему – 21. Красивый. Такой, знаете, молодой и незамороченный. Трогательный. Очень простой, к детям нашел подход – они на него вешались. Да на него все дети вешались – он и сам недалеко от них ушел. Мне, конечно, приятно было, что он меня выделяет. И что это всем заметно. Может, и он замечал… он ведь мне снился. Но головой я понимала: нет. Ну, он… простоват. Стихи какие-то таскал из Интернета. Иногда ничего, иногда пошлость страшная. Говорить не о чем. Он за свою жизнь книг пятнадцать прочитал, наверное, из них половину – учебники в школе.
Ну что я его ругаю. Ведь я же как-то на это повелась. Вспомнила! Ребенок младший болел, я спала плохо дня три подряд, бродила как зомби. А Леша (этот парень) что-то пытался для нас сделать: то яблок принесет, то огурцов со своего огорода. Доброта, знаете. И смотрит восхищенно, хоть ты с грязной головой и в растянутой пижаме, как будто я для него существо из иного мира. Мужа просила взять на работе отгул и приехать помочь. Он не смог или не стал, я не знаю. Помню обиду. Помню, ревела и думала, я какая-то мать-одиночка при живом муже. Все сама, в магазин сама, с детьми сама, уборку сама. Ревела, уснула. В пять утра ребенок меня поднял: „мама, пить“, „мама, животик болит“. А в шесть пришел Леша, принес молока парного, представляете? Я даже забыла, как его пьют. А он к какой-то бабке бегал ни свет ни заря, за молоком свежим для маленького. И так бессмысленно, какое молоко, когда болит живот? Может, поэтому я его в то утро оставила с нами завтракать. Он так старался – и зря.
Я не влюбилась, нет. Вот ни разу. Нежность, возбуждение – да. Но очень мы разные. Но, но… вот если у вас жажда, а вам протягивают воду – вы откажетесь? И я постоянно думала, что вовремя остановлюсь. Он ведь и целоваться толком не умел, и секс был так себе. Совсем мальчик. Он был мне безопасен, а секс был – не главное. Что мужчина дрожит от страсти, лишь взглянув на тебя, – вот что было важно.
Я не остановилась на поцелуях. И когда его рука была у меня на бедре – не остановилась. И даже когда он меня на руках нес на кровать, я все еще думала, что в любой момент скажу „нет“. А потом говорить „нет“ стало нечему. И все оказалось так просто. Так естественно. Я не перестала любить мужа. У меня даже не возникло ощущения, что я его как-то обкрадываю. Может, ему даже стало легче – никто не ноет, не просит бросить работу и сидеть с нами. Через какое-то время муж сам стал беспокоиться, чего это на даче без него не страдают. Смешно. Не поймешь, когда нужен – ты не нужна, и наоборот. Не знаю как, но я практически прямо сказала: а не бегать же за тобой. Завел семью, которой не занимаешься, может, и я кого-то заведу. Будто бы пошутила. Но он как почувствовал, график перестроил, в детей включился.
С Лешей я закончила, не без сложностей, особенно с его стороны, но благополучно. Муж не знает. Да и не его это дело. Я Леше благодарна, это был какой-то мой процесс. Мне был нужен человек, вот такой, как Леша, не для будущего, а просто – опереться на него, оттолкнуться и пойти дальше. История с Лешей – моя история. Мне даже странно, что нет чувства вины. Ни перед одним, ни перед другим. Должно же быть, да? Или я такая безнравственная? Иногда смотрю на свою семью и думаю, как странно: я та самая падшая женщина, о которых пишут в романах. И вот она я – и ничего страшного».
Чем мы старше – тем больше у нас за спиной эмоционального опыта. Все больше людей, с которыми мы встретились, и все больше тех, с кем расстались, все сложнее наши социальные связи, и все изящнее наше искусство социальной лжи.
Если ваш ребенок-подросток не слушается, возможно, вам хочется раскричаться, но эту реакцию вы спрячете и постараетесь быть дружелюбной, потому что ваши силы неравны и потому, что вы знаете, как это трудно – быть подростком. А еще стратегически: вы знаете, что конфликт не поможет.
Если ваша жена говорит, что в последнее время ей не нравится собственный внешний вид, а вам он тоже не нравится, что вы сделаете? Дадите ей подробный отчет-анализ о том, что не так, или скажете, что все ерунда и она отлично выглядит? Скорее второе. Мы интуитивно чувствуем, что говорят нам одно, а спрашивают про другое: «Ты со мной?», «Ты меня поддерживаешь?».
Социально приемлемые – так в социологии и психологии называют «искренне неискренние» ответы: человек думает одно, но вслух скажет другое, то, что правильно говорить. Это не совсем ложь, потому что в момент высказывания человек убежден в сказанном сам, через такое поведение он привязывает себя «к стае», к группе людей, которые думают так же, чувствует свою принадлежность и лояльность. В паре мы практикуем «семейно-приемлемые ответы» – отвечаем не что думаем, а то, что, по нашему мнению, партнер/ша хотят от нас услышать. Я бы даже назвала это заботой. Героиня высказывания, приведенного выше, дает своему мужу «семейно-приемлемую обратную связь»: старается не беспокоить его на работе, уезжает на лето с детьми. Так правильно, так делает всё их окружение, так разумно, так лучше для детей. Она будет рыдать ночью от чувства покинутости, но утром вернется к «социально-приемлемой роли» жены, которая все понимает и заботится о муже, зарабатывающем на всю семью. Она дает семейно-приемлемый ответ – держится и несет свой крест. И семейно-приемлемый ответ оправдывает себя: правда была бы слишком сложна и рискованна. Скажи она правду, что ей надоело одиночество и такое распределение сил, что она хочет отдать ему детей недели на две и улететь на Мальдивы, она была бы честной, но сигнал «Я с тобой», «Я тебя поддерживаю» не поступил бы. Мы искренне неискренни, потому что боимся и не хотим разрыва связи.
Выходит, ответ на вопрос: «Почему я способен на ложь близкому человеку?» – лежит в области благих намерений, ведущих сами знаете куда. Вы обманываете, потому что продолжаете посылать основному партнеру сигнал «Я с тобой» – пока можете.
Кодекс чести для того, кто неверен
Кодекс чести для заведомо нечестного поступка – оксюморон, сочетание невозможного? Но он все же существует, передаваясь из уст в уста. Будто те, кто уже выкрутился или разбился на крутых поворотах интрижек, оставили упреждающие знаки для тех, кто выезжает на эту трассу. Вот некоторые пункты этого неписаного кодекса: