– Ну ты-то к ним не относишься, – ответил ему Али и завел двигатель. – Я за тобой давно наблюдаю. Как там называется страна, откуда ты родом? Я ведь знаю, ты иностранец.
– Я из Гваделупы, – сказал Иван. – Но это как бы не настоящая страна, а заморский департамент Франции.
– Заморский департамент Франции! – рассмеялся Али. – Это что еще за хрень?
Иван стал объяснять особенности жизни у себя на родине и вдруг понял, что слово в слово повторяет речи, которые слышал от мсье Жереми, описывая полное унижений существование и безработную молодежь, обреченную на употребление наркотиков и насилие.
– Все ясно, – прокомментировал Али. – Эта страна – первый кандидат на освобождение. – После небольшой паузы он заговорил снова: – Если мы будем ехать все время прямо, то довольно быстро попадем в Алжир. А оттуда уже легко сесть на самолет до Франции или, еще лучше, до Бельгии.
– Франция? Бельгия?.. – растерялся Иван.
Опять эти разговоры о Европе, как о единственном месте, где имеет смысл начинать новую жизнь. Иван задал вопрос:
– Почему ты хочешь уехать именно во Францию?
Но Али ничего не ответил.
В деревне Кита проживало не больше сотни человек. На улицах никого не было. А в хижинах сидели и рыдали в голос несчастные женщины, чьих мужей убили при нападении.
– В одночасье мы лишились наших мужей и наших стад. Ну чем мы заслужили такую судьбу?..
– Совершенно очевидно, вы прогневили Господа, – сухо ответил им Али.
Когда они вернулись в Кидаль, Али сразу позвал Ивана к себе. Он с родителями жил в настоящем дворце: дорогие ткани, шелковые пологи, ковры тонкой шерсти, диваны, вместительные, точно саркофаги, – Али же выбрал себе самую тесную комнату, с низким потолком и почти без мебели, не считая кровати и нескольких пуфов из коричневой кожи. Иван быстро сообразил, почему трое младших братьев Али называют его «аятоллой»: тот не пил алкоголь, не курил, пять раз в день благочестиво совершал намаз, а в пятницу первым спешил в мечеть и в любую свободную минуту теребил свои четки, бормоча суры. Он позволял себе лишь две слабости: гурманство и, как и Лансана, – женщин. У него служил повар-марокканец, с виду – горбатый гном, вот он-то и готовил Али изысканные яства: тажины, цесарок в меду, фаршированную тыкву на «ложе» из специй.
Однажды вечером, без предисловий, он спросил Ивана:
– Ты ведь еще девственник, так?
Кровь бросилась юноше в лицо, и ответа не потребовалось.
– Я не видел, чтобы ты хоть раз обратил внимание на женщину. Или обернулся вслед какой-нибудь красотке. Такое впечатление, что ты их просто не замечаешь.
Иван, уже успев взять себя в руки, пустился в путаные объяснения:
– Дело в том, что я безнадежно влюблен в одну женщину, которая осталась в Гваделупе. Если я хотя бы посмотрю на другую, то буду считать, что изменил ей.
Али от души расхохотался.
– Даже не думай, что я поверю в эти небылицы. Все мужчины носят в душе образ недоступной женщины, которую они обожают и превозносят. Но это не мешает им испытывать наслаждение с другими, земными девицами. Так, значит, этот превосходный инструмент, что у тебя спереди, ни разу не применялся по назначению? Твердый, словно стержень, он никогда не проникал в потаенный женский бутон, чтобы извлечь из него дивную пену морскую… Это непостижимо!
На следующий день после этого разговора Али пригласил на ужин трех женщин, явно предназначенных для юного друга, – Рашиду, Уми и Эсмеральду. Все они были красивы – c пышными грудями, осиными талиями и литыми округлостями ягодиц, которые не могли скрыть их бесформенные пагнэ. Рашида и Уми были местными, малийками, а вот Эсмеральда – индианкой, из Керала. Она провела семь лет в одном храме, изучая позы для любовных утех, еще более дерзкие, чем в «Камасутре». Одна из этих ласк носила название «теленок» и настолько захватывала все чувства, что человек ненадолго сходил с ума. О другой – «колечках» – я даже не смею говорить здесь подробно.
Как только был съеден последний кусок, Али поднялся и велел женщинам:
– Доведите его до изнеможения. Примените все свое искусство. Ни о чем не забудьте – ни о ручных ласках, ни об оральных, ни о содомитских. Утомите его своим искусством. Пусть ни один кусочек его тела не останется без внимания.
После чего он закрыл за собой дверь и был таков. Эта первая ночь доставила Ивану незабываемое наслаждение, но в то же время и глубочайшее ощущение стыда. Ему казалось, что стоны, вздохи и крики, что исторгались из его тела, напоминали вопли борова, который ярился в своем логове. Когда все закончилось – а они занимались любовью несколько часов, – то он, не дав себе труда поблагодарить трех красавиц, убежал прямиком к себе. Больше всего ему хотелось броситься в объятия Иваны и вымолить у нее прощение. Но она спала невинным сном в особом помещении, предназначенном для юных девушек. Тогда он кинулся в ванную комнату и принялся отмывать себя мылом с ног до головы, пока не стер все воспоминания о недавнем позоре.
А назавтра начался поединок, к которому он совсем не был готов.
– Ты должен стать мусульманином, – без предисловий сказал ему Али. – Должен принять ислам.
– С какой стати? – возразил Иван. – Каждый должен придерживаться религии воспитавшей его матери и окружающего общества.
– Нет, ты просто обязан. – Али был настойчив. – Я забочусь только о твоем благе. Ведь если ты умрешь с оружием в руках, то сразу попадешь в сад Аллаха, где тебе достанутся семьдесят две девственницы для наслаждения, а вокруг будут танцевать гурии с черными волосами до пят.
– Кто это умрет с оружием в руках? – спросил Иван.
Али подошел к письменному столу и достал из ящика пачку листков.
– Мы должны покинуть эту страну, которая под прикрытием мусульманской религии послушно выполняет волю Запада. Того самого Запада, который превратил твою родину в «заморский департамент Франции». Здесь все написано. Сначала мы поедем в Амхарик, что в Алжире, а оттуда доберемся до Ирака.
Ивану ничего не оставалось, как прибегнуть к последнему аргументу:
– Я не могу оставить свою сестру. Мы с ней вместе приехали из Мали. И останемся вместе. И если уедем, то тоже вместе.
Али густо покраснел:
– Если ты уедешь, то твоя сестра внакладе не останется. Кажется, я слышал, что в нее влюбился сам Эль-Хадж Мансур и попросил у твоего отца ее руки.
Тут Иван набросился на Али и сжал его горло руками, почти придушив.
– Что ты несешь, грязный лжец?
– Я говорю чистую правду… – прохрипел Али, отбиваясь изо всех сил.
Иван выбежал наружу, несмотря на ночную тьму, и кинулся прямо к дому Эль-Хаджа Мансура, имама мечети Керфалла. Но его домашние сказали, что имам сейчас находится у изголовья одного умирающего. Тогда Иван направился к сиротскому приюту, где, как ему было известно, Ивана работала до позднего часа. И так совпало, что она только что сняла свою белую с красной каймой форму и стояла посреди отведенной ей комнаты с оголенной грудью, в одних узеньких трусиках.
– Что я такое слышу, а? – начал кричать он на сестру. – На тебе что, женится Эль-Хадж, старый хрыч?
Ивана же обвила его руками и стала покрывать поцелуями.
– Если он и влюбился в меня, это его личное дело. Да, он попросил моей руки у отца, но я ему отказала, потому что люблю только тебя, ты же знаешь.
Иван стал целовать ее в ответ, с непритворной страстью, крепко прижимаясь разгоряченным телом к почти обнаженной девушке. С того вечера их любовь только ждала удобного случая, чтобы свершиться окончательно.
Когда они вышли из приюта и шли к центральной части города, то стали свидетелями поразительной сцены. Из двух или трех джипов на землю спрыгнули вооруженные люди в черных балаклавах. До смерти напуганные близнецы свернули на боковую улочку и огородами вернулись домой. А наутро узнали, что накануне боевики террористической группировки убили около тридцати человек, просто выпустив несколько очередей в ни в чем не повинных посетителей на террасах баров, пьющих свой обычный мятный чай, а потом подожгли несколько кварталов.
В результате Али предстал перед чрезвычайным военным трибуналом с Коброй во главе. Оказалось, что его обвиняют в пособничестве террористам и причастности к смерти ни в чем не повинных любителей чая. Разбирательство длилось меньше часа, и в конце концов его приговорили к «запеканию на солнце» – казни, известной со времен императора Мусы Первого (да, того самого), которая состояла в следующем: крепко связанного и полностью обнаженного преступника оставляли в пустыне под палящими лучами солнца, пока у него в голове не вздувались и не лопались вены. Потом Кобра приказал Ивану отвезти окровавленный труп друга обратно в Кидаль, где его без всякого почтения бросили в общую могилу. Иван тогда сам чуть не умер. После произошедшего даже под угрозой самого сурового наказания Иван не мог вернуться в казармы. Целыми днями он валялся на своей циновке, не в силах даже поесть. Из прострации его могла вывести только необходимость отвечать на идиотские высказывания Лансана.
– Он заслужил свою участь, этот Али. Он был предателем и проклятым террористом.
Отношения между Иваном и отцом стали хуже некуда. Безусловно, они никогда не были особенно близкими, а уж тем более теплыми – как те, что связывали Лансана с Иваной. И все же на людях отец и сын старались поддерживать видимость хороших отношений. Но с этим было покончено. Лансана трепался о сыне направо и налево:
– Да он же рецидивист! Его мать скрыла это от меня. Парень уже дважды побывал в тюрьме!
Иван же, в свою очередь, уверял всех, что музыка Лансана – не более чем западный продукт и что он в подметки не годится таким гениям, как Али Фаркá Турé или Салиф Кейта. Но главным яблоком раздора был тот факт, что Иван упрямо не желал возвращаться на службу в казармы. Лансана бесился и даже угрожал:
– Я не собираюсь кормить этого дармоеда просто так!
Как-то вечером Иван по своему обыкновению валялся на циновке, и тут ему сказали, мол, тебя кто-то спрашивает. В вестибюле главного корпуса его ждал невысокий человек с бритым черепом.