[69], назвал Ивану «волшебной флейтой». Все эти восторженные эпитеты лишний раз доказывали, что Ивана весьма выделялась на общем фоне.
В день атаки на дом престарелых Иван не раздумывал ни секунды. Без малейших колебаний он разрядил свою винтовку в сестру. Он не мог поступить по-другому: это было именно то, что он должен был совершить. И Ивана приняла это. Без всяких вопросов. Она даже специально выгнула грудь, чтобы получить весь заряд словно бы с благодарностью. Смертельно раненная девушка повалилась в изножье кровати. Сразу после этого первым желанием Ивана было покончить с собой из своего же оружия. Увы, событиям было суждено принять совсем другой оборот.
Мэрия подняла местный ОМОН, который послал две элитные группы захвата под началом сержанта Рэмóна Руджани́. Он отдал строгий приказ бойцам захватить террористов живыми, чтобы потом заставить их сдать местонахождение лидеров, чьи приказы они исполняли. Предупредив дальнейшие действия Ивана, сержант Руджани выстрелил ему по ногам. Падая, Иван умудрился «зацепить» очередью своих подельников. Поэтому всех четверых, испачканных собственной кровью, бросили в машину «Скорой помощи», которая повезла их в районную больницу Вийере-ле-Франсуа.
А за сотни километров от всего этого ввиду разницы во времени Гваделупа спала, погруженная в ночную тьму. Это была самая обычная ночь, наполненная шуршанием духов ти-сапоти, Бет-а-Ман-Ибе[70] и прочими, ничего особенного. Но только не для Симоны, которая, как правило, спала праведным сном младенца. Сегодня она лежала в забытьи, с высокой температурой, будто одновременно страдала от малярии, лихорадки денге и вируса Зика – то есть от самых распространенных заболеваний в странах, где правит господин Москит. Трижды за ночь она вставала осушить до дна кувшин воды, чтобы у нее перестали стучать зубы, не желая будить папашу Мишалу, который сопел у нее под боком. С тех пор как они поженились, Симона была счастлива. Ей не в чем было упрекнуть мужа, кроме одного: он маниакально записывал на грифельной доске все расходы и постоянно жаловался на нехватку денег. Уж точно, мол, не хватит, чтобы слетать к детям на Рождество в Париж, категорически заявлял он. В какой-то момент Симоне надоело слушать одно и то же, ведь она так давно не видела сына с дочкой! – и тогда она обратилась за помощью к Иване. Та взяла заем у себя на работе, чтобы мать с отчимом могли прилететь к ним на праздники.
В болезненном забытьи Симоне явилась мать, вся в слезах, и она поняла, что та приготовила для нее ужасную новость. Но какую? Совершенно разбитая, женщина поднялась еще до рассвета и осторожно вылезла из кровати, чтобы не разбудить мужа, который после секса всегда спал мертвецким сном. В их крошечной гостиной она машинально повернула ручку радиоприемника, как раз передавали последние новости. Во Франции снова произошел теракт! На этот раз – в доме престарелых для бывших полицейских, сообщила диктор. Новость была из тех, что заставила Симону лишь пожать плечами: уже третий теракт меньше чем за два года! Но вдруг ее грудь пронзила внезапная боль, и она будто почувствовала, что на этот раз случилось нечто сверхъестественное – причем имеющее к ней самое непосредственное отношение.
Симона не ошиблась. Когда она пила свой утренний кофе, к ним в дом буквально ворвались трое мужчин в костюмах и галстуках и с мрачным видом заявили:
– Симона, твоя дочь погибла во время теракта.
– Погибла! – воскликнул папаша Мишалу – он как раз в тот момент вышел из спальни.
– Давай, собирайся, ты должна как можно скорее вылететь в метрополию! – наперебой загалдели трое пришельцев, которых прислали из мэрии.
– И где, интересно, мы возьмем на это деньги? – спросил папаша Мишалу.
– Все расходы несем мы! – отвечали мужчины.
Речь в тот момент шла только о бедняжке Иване, и это неудивительно. Личность Ивана как одного из террористов еще не была установлена; на это потребуется несколько дней. А вот опознать его сестру не составило никакого труда: Ивана Немеле, родом из Гваделупы, служащая муниципальной полиции и одна из сиделок-волонтерок.
Уже примерно к двум часам пополудни вся Гваделупа знала, что их земля, оказывается, взрастила очередную мученицу. По правде говоря, это особенно никого не удивило. Пусть Бернадетт Субиру и прочие «матери Терезы» были белые, но гваделупцы знали, что на их острове полным-полно никому не известных чернокожих женщин, которые, не имея ни мужа, ни денег, сумели, однако, воспитать своих детей в уважении к Господу и к церкви. В городок даже прибыла съемочная группа с телевидения, чтобы взять интервью у Симоны. Но, к сожалению, та только и могла, что рыдать без остановки, время от времени восклицая:
– Доченька! Доченька моя!
Делать нечего – телевизионщики стали снимать папашу Мишалу, который даром времени не тратил: он успел облачиться в свой лучший костюм и привести себя в порядок. Каждый имеет право на пятнадцать минут мировой славы, сказал Энди Уорхол. Именно это и произошло с мужем Симоны. Он словоохотливо рассказывал перед камерами, что, хотя он и не был Иване родным отцом, но может с полным правом назвать ее своей духовной дочерью, ведь он знал ее с рождения. Именно ему на руки положила девочку повитуха, когда та вышла из чрева матери. Дабы подтвердить это, он порылся в комоде и достал альбомы с фотографиями, на которых Ивана была запечатлена с самого раннего возраста: вот малышка делает первые шаги, вот она, постарше, показывает первые постоянные зубки, а вот уже подростком позирует с первой «взрослой» прической на выпрямленных волосах.
По мере того как ужасная новость о теракте распространялась по острову, многие люди стали штурмовать автобусы и маршрутки, желая попасть в аэропорт Поль-Караиб, откуда, как стало известно, Симона должна была улететь во второй половине дня. Те, кто приехал пораньше, смогли пробиться в церковь и немного успокоиться. В городе царила отнюдь не праздничная атмосфера. Совсем наоборот: ни песен, ни плясок, ни смеха. Радости взяться было неоткуда. Всех охватило глубокое горе, смешанное, однако, с чувством гордости – ведь наконец уроженка Гваделупы попала на первые полосы газет во всем мире. В самолете стюарды компании «Эр Мадинина», тоже взволнованные происходящим, приносили Симоне фужер за фужером шампанского, а еще закуски – креветок, икру, лосося, но она не могла проглотить ни крошки и отдавала все нетронутым папаше Мишалу. Восемь часов полета прошли незаметно, словно несколько минут.
Когда Симона с мужем приземлились в Париже, началась форменная свистопляска. Двое насупленных мужчин помахали перед их носом удостоверениями:
– Это вы – мать Иваны Немеле? – на удивление бесстрастно спросили они.
Оказалось, это представители мэрии Вийере-ле-Франсуа. Вся их повадка настолько отличалась от теплого отношения гваделупцев, что сердце Симоны сжалось. К счастью, рядом был папаша Мишалу, и она покрепче прижалась к нему.
Двое посланцев мэрии приехали в аэропорт без машины, так что всем четверым пришлось втиснуться в такси, которое и повезло их в кондоминиум. Несмотря на то что было всего девять часов утра, у входа в мэрию – красивого здания изящных пропорций – уже собрались толпа зевак и целый ареопаг журналистов, как из пишущей прессы, так и телевизионщиков. Замелькали вспышки фотокамер. Города из других частей Франции – Марсель, Ницца, Страсбург – прислали свои бригады репортеров. В траурном зале на первом этаже яблоку негде было упасть. Мэру, высокому и невыразительно-бледному человеку, c лицом, словно перечеркнутым полоской бесцветных усов, удалось призвать всех к порядку, чтобы произнести торжественную речь.
– Вся Франция удручена этой новой трагедией, – заявил он, – и пребывает в ужасе от совершенно чудовищного преступления, увы, стоящего в ряду многих других. Да, Франция удручена и скорбит, но она сильна и всегда пребудет более сильной, уверяю вас, чем фанатики, которые хотят ее гибели.
Никто не обращал внимания на Симону и папашу Мишалу. Вокруг, кроме них, не было ни одного темнокожего, и они чувствовали себя потерянными, одинокими. Но где же Иван? – в панике думала Симона, ведь она ожидала увидеть его еще в аэропорту. Она звонила ему, но в ответ раздавалось лишь маловразумительное бормотание. Куда он мог запропаститься, когда на их семью обрушилось такое страшное горе? Ведь он всегда был любящим и внимательным сыном, не говоря уж о его особенной привязанности к сестре. Он не мог оставить свою мать в одиночестве, когда та испытывает такие страдания. С каждым часом в сердце Симоны нарастала тревога, порождая все больше дурных предчувствий касательно сына. Уго с Моной тоже ничем не могли ей помочь и сами были крайне удивлены отсутствием Ивана. Ни один человек не мог ответить Симоне на вопросы, поедом поедавшие ее изнутри.
Бедной матери и так приходилось несладко, но судьба один за одним нанесла ей еще два удара. Первый постиг Симону, когда на следующий день после прилета ей пришлось поехать на официальное опознание тела дочери. В муниципальной больнице Вийере-ле-Франсуа существовала бригада специалистов, носивших соответствующее их роду занятий название: «Похоронные визажисты». Нет, они не занимались бальзамированием, поскольку это искусство в целом мало распространено во Франции; это были своего рода кудесники, умевшие придать привлекательный вид телам погибших от ранений, создать на их лицах трепетную улыбку – одним словом, сделать труп максимально похожим на живого человека. Но они еще не успели приступить к своим обязанностям, и Симоне пришлось увидеть свою дочь как есть: землистая кожа, изуродованная шея под бинтовой повязкой, белый казенный балахон из кладовой морга.
А второй удар случился через день после опознания, когда она пошла, чтобы вознести молитвы в особо отведенном месте в соборе Сен-Бернар-дю-Тертр. Симона чуть сознание не потеряла среди всех этих гробов, среди уже начинающих увядать цветов с одуряющим запахом. И ей пришлось ждать не один день, пока она получила хоть сколько-нибудь правдоподобное объяснение исчезновения Ивана.