Однажды утром, когда она с печальным видом завтракала в скромном жилище Уго и Моны, туда вдруг явился адвокат Анри Дювиньё в сопровождении самого мэра, который пришел лично выразить свои соболезнования. Адвокат взял в руки ледяную ладонь Симоны и сказал:
– Крепитесь, мадам Немеле. Вам предстоит услышать ужасные новости.
Он сообщил, что Иван с тяжелыми ранениями находится в больнице Вийере-ле-Франсуа и что он оказался членом группы убийц-джихадистов.
– Баллистическая экспертиза еще не закончена, – продолжал он, – но, исходя из собственных выводов, я смею утверждать, что он и есть убийца своей сестры.
Возможно, вы станете упрекать нас в излишней театральности, тогда как мы совсем к этому не склонны. После этих слов Дювиньё у Симоны случился припадок. Скорее всего, она бы не выжила, не найдись у Моны целого арсенала лекарств – она тут же принесла их из ванной. Влив мятную спиртовую настойку между крепко сжатыми зубами несчастной, она стала натирать ей лоб и виски тигровым бальзамом. Затем заставила Симону понюхать эфирные масла. Целый час прошел в большой суматохе, больная рыдала и причитала, но в конце концов пришла в себя и пролепетала слабым голосом, уставившись круглыми глазами на Дювиньё:
– Вы просто сумасшедший! Иван не мог иметь ничего общего с джихадистами. И уж тем более убить свою сестру. Он обожал ее!
– В этом-то и причина, – возразил тот, после чего произнес длинную тираду, вложив в нее все мастерство адвоката, в совершенстве владеющего ораторскими приемами.
Когда он замолчал, Симона, все это время не сводившая с него своего горящего взгляда, воскликнула:
– Вы ничего не поняли. Ничего! Мои дети не были извращенцами и, повторяю вам, Иван просто не мог убить Ивану, не мог, и все!
Воцарилось ледяное молчание. Чтобы прервать его, мэр поспешил объявить, что округ берет на себя оплату авиабилетов до Гваделупы, где будет похоронена Ивана, для самой Симоны, ее мужа, а также для делегации от мэрии, возглавляемой сотрудником по имени Ариэль Зени. Согласно закону о разделении властей, округ понесет все расходы и по религиозной церемонии, которая пройдет в Ослиной Спине. А Симона знает, кто такой Ариэль Зени? Знает, что он был женихом ее дочери? Ариэль собирается прийти после полудня, чтобы лично выразить ей свои искренние соболезнования.
Было бы большой ошибкой полагать, что все жители Антильских островов от мала до велика, от гваделупцев до мартиниканцев, страдают комплексом неполноценности – «лактификации», как назвал его Франц Фанон в своей знаменитой книге «Черная кожа, белые маски», и что им льстит малейшее проявление одобрения и восхищения, которое исходит от белого человека. На деле часто происходит обратное. Именно это и почувствовал Ариэль Зени, когда ему довелось познакомиться с Симоной и ее родней. Как только он вошел в квартиру, его буквально обдало ненавистью; это было похоже на невидимую оплеуху. Он словно принял чужую личину. Внезапно юноша ощутил себя работорговцем с побережья Мозамбика, охотником за невольниками в Кот-д’Ивуаре, колонизатором-владельцем сотен гектаров сахарного тростника на одном из Антильских островов. Он только что перебил коленные суставы и отсек руку одному из своих рабов… И это чувствовал он, чьи дед с бабкой стали жертвами еврейских погромов в Польше, а родители чудом избежали отправки в Аушвиц, он, который считал себя несчастной жертвой «Запада»! Не стоит даже упоминать «окончательное решение», которое замыслили нацисты, об этом известно всему миру.
Между тем Ариэль и Симона быстро поняли, что оба разделяли огромную любовь к погибшей Иване. В то же время оба упорно и слепо продолжали отрицать правду, все более очевидную день ото дня. Для них Иван не мог быть террористом. Они не могли объяснить, что ему понадобилось тем ранним утром в доме престарелых в Вейере-ле-Франсуа. Но убить свою сестру – нет, это исключено; сама мысль об этом нелепа.
– Я мало знал Ивана, – повторял Ариэль. – Но он показался мне веселым, открытым, уравновешенным парнем.
– Да, он был несдержан на язык, – признавала Симона. – Но сердце у него было доброе, словно сдобный каравай. В детстве он даже отказывался есть курочек, что мы выращивали у себя во дворе, и кроликов, которых держали в загонах. «Они мои братья, – говорил он. – Мы с ними – одной крови».
Так что и для Ариэля, и для Симоны все это казалось нелепой ошибкой, которая однажды разрешится. В конце концов они решили сами поехать в больницу Вийере-ле-Франсуа, чтобы повидать Ивана, который, как им сказали, находился на грани жизни и смерти. Ариэль был уверен, что полицейское звание откроет ему все двери. И тем не менее получил отказ. Джихадистам, один из которых успел скончаться, было запрещено принимать посетителей. Палату, где они находились, бдительно охранял наряд полиции.
Симона не осталась одинокой в своем горе. К ней ежедневно заглядывал Анри Дювиньё, но дело каждый раз заканчивалось перепалкой, пока наконец она не запретила ему приходить в квартиру. Однажды ей нанес визит и Улисс. Бедняга! Он бросил свою профессию «эскортника». Дело в том, что он влюбился в Селюту, свою соотечественницу, которую бич нужды пригнал аж в Париж, где она устроилась уборщицей, и поселился вместе с ней в крошечной комнате для прислуги. С того дня эскорт, который действительно стал его профессией, вдруг потерял для Улисса всю привлекательность, ему стало казаться, что этим он предает и свое сердце, и свое тело. Но, что самое грустное, он не знал, что в конце месяца Селюта, дабы свести концы с концами, продает себя богачам в том же доме, где работает, по твердо установленной таксе. Жизнь умеет удивлять, не так ли? И чувства юмора ей не занимать, хотя далеко не все люди способны его понять.
Тем временем Ариэль и Симона буквально в обнимку отправились в аэропорт Орли, откуда должны были улететь в Гваделупу. Папаша Мишалу шагал позади с недовольным видом, ведь этот белый хлыщ испортил его звездный час. Именно к нему спешили теперь журналисты, к нему тянули свои микрофоны. И Ариэль со своим нежным личиком принимал важную позу, набирал в грудь воздуха и, придав лицу восторженное выражение, говорил с большим жаром:
– Слова «цвет и „раса“» должны быть исключены из употребления. Слишком много вреда принесли они человечеству! По их вине целые континенты на нашей планете были погружены во мрак, принуждены к рабству. По их вине одни народы истреблялись, в то время как другие называли себя первооткрывателями, завоевателями, становились примером для тех обществ, которым было позволено доминировать. Я никогда не замечал, что цвет кожи Иваны отличается от моего. Для меня была важна лишь ее душа.
Мы не будем чрезмерно утомлять вас описанием возвращения наших героев в Гваделупу. Позволим себе лишь обозначить несколько фактов. В аэропорту Поль-Караиб встречать прибывших собралось море народу. Длиннющая вереница транспорта, состоявшая из всевозможных машин и повозок, карабкалась вверх к Ослиной Спине – городок еще никогда не знал такого притока посетителей. Мы уже не раз описывали его уродливость. Можно сравнить его с огромной жабой, раздавленной колесами машины и выброшенной на обочину. Однако в день похорон Иваны Ослиная Спина блистала какой-то особенной красотой. Один из неназванных благотворителей заполнил местную церковь (она была слишком мала, чтобы вместить всех желающих) цветами: тигровыми лилиями, туберозами, каннами. Все муниципалитеты Гваделупы, Мартиники и Гвианы прислали делегации школьников – дети были одеты в белое и размахивали трехцветными флажками. Явились и представители религиозных организаций, несколько священников и даже несколько монахинь – сестры решились спуститься по такому случаю с вершины Матубы, где располагался их монастырь. В своей торжественной речи мэр подчеркнул, сколько «заморских территорий» стали в этот день ближе к метрополии. И дело не в том, что они получают оттуда пособия для многодетных семей и компенсации по безработице. Сейчас они разделяют одно общее неисцелимое горе вследствие беспримерно трагического события.
После мэра на трибуну поднялся Ариэль Зени и прочел стихотворение собственного сочинения, после чего у многих на глаза навернулись слезы:
Она была как луч солнечного света,
Она был как роза, что утром расцвела,
Она была как бриз морской душистый,
Что овевал прохладой наши шеи.
Это стихотворение находится на странице 301 «Гваделупской антологии», изданной известным гаитянско-канадским издательством «Память чернильницы». По общему мнению, религиозная церемония в память Иваны Немеле, погибшей в расцвете юных лет, была незабываема. Все те, кому довелось присутствовать на ней, пережили особенные эмоции. Люди оставили в стороне личные амбиции и желания. Эта трагедия заставила каждого задуматься о смысле жизни и о борьбе за улучшение общего будущего. Ивана, которая так страстно хотела служить в полиции, чтобы получить возможность помогать обездоленным, превратилась в некий символ, образец, которому все хотели подражать. Но уже после церемонии, когда люди, все еще растревоженные увиденным, разошлись по домам, снова и снова перебирая в памяти события дня, ведущая Эстель Мартéн в восьмичасовых вечерних новостях с мрачным видом сообщила следующее: «Иван Немеле, брат-близнец нашей „святой“, которую мы только что похоронили, состоял в группе террористов, напавших на дом престарелых, и несколько минут назад скончался в больнице Вийере-ле-Франсуа». Услыхав эту новость, жители и Бас-Тера, и Гранд-Тера высыпали из домов на улицы, не в силах сдержать слез. О боже! Что еще предстоит вытерпеть Гваделупе! Ведь стоило ей предстать в глазах всего мира родиной мученицы, как этот образ был тут же осквернен, и их страну теперь считают колыбелью отвратительного убийцы.
Около полуночи небо над островом пересекла комета, распушив грандиозный хвост, и тогда все поняли: эта ночь сулит нечто необычайное. С тех пор Симона Немеле заняла особое месте в национальном фольклоре Гваделупы. (Впрочем, что значит национальном? Правомерно ли такое понятие? Ведь Гваделупа – лишь заморский департамент метрополии, соответственно, и фольклор у них должен быть общий.) Симона, пусть с виду и самая обычная женщина, дала жизнь самому лучшему и самому худшему из сущего. Ее чрево одновременно выносило ангела и демона. Вскоре на базарах за несколько сантимов уже продавались книжечки с ее жизнеописанием. Т