о хорошо и счастлив ли он.
После летней работы в больнице в Стокгольме Лотта вернулась в Англию, чтобы изучать английский язык на южном побережье. Конечно, она решила, что свою дипломную работу будет писать об Индии. Она приехала на поезде из Портслэйда в Лондон и пошла в библиотеку Института Содружества, чтобы собрать информацию о восточной стране. Интенсивно работая, в течение нескольких недель она подготовила выставку о сельской жизни в штате Орисса на востоке Индии и ритуальных настенных надписях коренных народов. Когда она сидела там и разглядывала текстильные картинки с ткаными икат-узорами[26], ее внезапно озарило. Образы показались ей знакомыми. Совершенно аналогичные картины она видела уже на праздничной одежде в Швеции. Увидев индийские картины, она поняла, что они были почти копией торпских[27] нарядов из лесов Бораса. Как могут индийские и шведские узоры быть так похожи? «Во всем есть смысл», – подумала Лотта.
В Индии были проблемы. Инфляция процветала, а безработица росла. Пикей читал в газетах, что, по мнению премьер-министра Индиры Ганди, ситуацию все труднее контролировать. Приверженцы прав индусов угрожали тем, что будут подстрекать религиозные группы к разжиганию розни в стране. Но Пикей, как обычно, ходил от вокзала к фонтану, чтобы заработать себе средства на пропитание. Когда он однажды там сидел и рисовал, перед ним появился элегантно одетый мужчина. «Портрет, сэр? – спросил Пикей. – Ten minutes, ten rupies!»[28] – «Да, только не мой, – ответил мужчина. – Подойди поближе, чтобы мы могли спокойно поговорить». – «Зачем?» – «Наш любимый президент, почтенный Фахруддин Али Ахмед хочет пригласить тебя на ужин. Кроме того, он хотел бы, чтобы ты нарисовал его портрет», – сказал мужчина, который представился секретарем президента. Несколько дней спустя Пикея доставили ко дворцу президента на белой дипломатической машине с красным мигающим маячком на крыше и ревущей сиреной.
Президентский дворец был невероятно большим зданием, построенным из песчаника. «Он действительно огромен», – подумал Пикей. Возвышающийся дворец внушал власть и силу. Его встретила президентская гвардия, которая состояла из мощных сикхов в тюрбанах. «Они могли бы раздавить меня одной рукой», – подумал он.
Они провели его внутрь дворца, который был изначально построен англичанами для вице-короля. Золото, зеркала, хрустальные люстры – старое колониальное великолепие империи, – Пикей был впечатлен всем этим. Он никогда не видел ничего подобного, разве что на картинах. Почти немыслимо, что он находился в центре событий в столице и вскоре встретится с президентом республики! Он вежливо поприветствовал президента, соединив ладони вместе и низко кланяясь. Президент сидел за небольшим столом, и Пикей тотчас принялся за портрет. Секретарь засек время. «Скажи мне, когда вы закончите», – настоятельно попросил он. Тринадцать минут спустя, когда Пикей произнес: «Готово!», секретарь отжал кнопку секундомера. Президент рассматривал рисунок. Он долго сидел и изучал его, не показывая своих эмоций, а затем повернулся к Пикею. «Как красиво», – сказал он. Затем президент смеялся и шутил. Пикею звучание его смеха показалось рокотом затормозившего мопеда. Это делало его забавным и в то же время обычным старым индусом. Когда он уже собрался уходить, то услышал обращение президента к секретарю: «Не забудьте отправить деньги моей дочери». Пикею понравилось, что президента Индии, по-видимому, заботили мысли о тех же вещах, что и всех родителей: насколько хорошо живется их детям, когда они съезжают из родительского дома. Это выглядело человечным и достойным уважения.
Когда Пикей вышел из дворца, его встретили журналисты и буря вспышек фотоаппаратов. Пресса хотела знать, что сказал президент.
– Он сказал, что секретарь должен отправить деньги его дочери, – рассказал Пикей, предположив, что журналисты примут это как знак того, что в Индии заботливый президент. Однако журналисты не были столь восторженны.
– Он должен заботиться о стране, а не о собственной семье, – сказал один из них.
– Будущее Индии, пожалуй, важнее, чем его дочь, – посетовал другой.
– У нас то правительство, которое мы заслуживаем, – констатировал третий.
На следующий день газеты опубликовали статьи о визите во дворец, проиллюстрированные фотографией Пикея и рисунком портрета президента. Информация о том, что у него ушло всего тринадцать минут, чтобы нарисовать портрет, была выделена в одной из статей, как будто речь шла о спортивном состязании.
Весной 1975 года полиция все чаще противодействовала скоплениям народа. Правительство опасалось, что политические волнения могут перерасти в насилие, беспорядки и погромы. Теперь Пикей установил щит у фонтана, на котором было написано: «Ten rupies, ten minutes». Очереди становились все длиннее. Постепенно он стал настолько популярен, что полиция рассматривала его как угрозу безопасности. Начальник полиции района Коннот-Плейс пришел к фонтану и сказал: «Так дальше продолжаться не может!»
А потом Пикея снова арестовали. Когда его освободили рано утром следующего дня, он, сытый и отдохнувший, пошел в художественную академию, а затем к фонтану, чтобы продолжить свои дела там, где его накануне вечером прервали. Клиенты забирали нарисованные карандашом эскизы, но ландшафтные мотивы и экспрессионистские картины маслом периода его голодания он развесил на заборе и бетонных стенах. Добавлялись все новые картины. Каждый вечер с 6 часов фонтан и прожекторы включались, и все это вместе представляло собой красивое зрелище. Когда солнце заходило, среди распыленных капель воды часто появлялась радуга. Он думал, что нашел самое вдохновляющее место во всем городе, чтобы рисовать и демонстрировать свое искусство. Полиция теперь снова была вежлива с ним. Иногда его арестовывали, но обычно это случалось, только чтобы сделать вид, что они работают. Все чаще и чаще они оставляли его в покое. Благодаря газетной статье он был теперь «фонтанным художником». Преподаватели академии ценили его энергию и подбадривали его. Студенты, которые раньше его даже не замечали, теперь хотели быть его друзьями. Всего за несколько недель он превратился из ничтожества в знаменитость. Не составит труда топтать кого-то, кто ничего из себя не представляет, но все любят успешных. После встречи с женщиной-космонавтом и президентом он появлялся в СМИ почти каждую неделю. Телевидение, радио и еженедельные журналы брали у него интервью.
Постепенно он стал настолько популярен, что полиция рассматривала его как угрозу безопасности.
Он стал темой разговора в трущобах и на вечеринках канцелярии, и очереди перед мольбертом у фонтана были длиннее, чем когда-либо. Молва о нем распространилась и достигла центра власти, и как-то два члена парламента, которые видели его фотографию в газете, пригласили его в Клуб членов парламента на Южной авеню возле резиденции премьер-министра. Там на него случайно обратил внимание Хаксар. Нараян Хаксар был личным секретарем Индиры Ганди. Он понимал, что правительство находилось в сложном положении и государственные успехи были необходимы, и он счел, что Пикей мог бы быть успешным PR-ходом. В конце концов, он происходил из низших слоев общества, но в связи с его деятельностью у фонтана являлся олицетворением веры в лучшее будущее, которая для многих индусов, как думал Хаксар, по-прежнему оставалась недостижимой. Пикей был жертвой несправедливого устройства общества, которое Индира Ганди и партия Конгресса хотели бы устранить. Неприкасаемые составляли большую группу избирателей, по меньшей мере пятую часть населения страны. Если Ганди сможет вызвать их симпатию, то сможет осуществить и радикальные меры, над которыми в настоящее время работает, и выиграть следующие выборы. Пикей быстро осознал, что Хаксар – важная фигура на стороне Индиры. К тому же он был ее медиасоветником, кузницей мысли и политическим стратегом в одном лице, а также убежденным представителем курса, более ориентированного на социалистическую политику. Он принадлежал к узкому кругу радикальных брахманов из Кашмира, откуда также происходила семья Индиры, и просто был важной фигурой в центральной власти.
Некоторые политические обозреватели, как прочел Пикей, утверждали, что Хаксар стоял за принятыми правительством решениями о национализации банков и запрещении продуктов, символизирующих капитализм, таких как Coca-Cola. При их первой встрече в клубе парламентариев Хаксар лишь коротко представился, а затем спросил без вступительных фраз: «Вы смогли бы нарисовать портрет нашего премьер-министра?»
– Да, сэр, – ответил Пикей, вскочив со стула и оставшись стоять.
– Ладно. Как можно с вами связаться? Номер телефона? – спросил Хаксар.
– Сэр, у меня нет телефона.
– Ладно, тогда адрес?
– Я сплю попеременно на вокзале и в полицейском участке, сэр.
– Ч-ч-ч! – прошептал Хаксар. Он подошел ближе. – Я позабочусь о квартире для тебя.
Индира Ганди была восхитительной женщиной. Женственной и в то же время авторитарной, с прекрасным чувством юмора. Она комментировала статьи, которые прочла в газете, и оценивала вещи, которые видела в комнатах резиденции премьер-министра на Южной авеню. Пикей не поспевал за ее язвительным языком, но люди вокруг него – вся «антураж-свита» премьер-министра – смеялась над остроумными шутками, которые она отпускала. Самое лучшее, что оставалось, – это просто смеяться вместе с другими.
Он представлял себе ее высокой и думал, что нужно запрокинуть голову вверх, чтобы увидеть ее глаза. Но она была такого же невысокого роста, как он, почти метр семьдесят. Небольшая, но с женственной фигурой и красивыми глазами. «Как кинозвезда», – думал он. Индира вежливо спросила, откуда Пикей родом и какие планы у него на будущее. Когда он отвечал, его голос дрожал.
– Орисса, я родом из Ориссы, но теперь посещаю Делийский художественный колледж здесь, в нашей столице, – ответил он, стараясь, чтобы это прозвучало горделиво.