— С твоей стороны было очень великодушно разрешить нам подождать твою маму в доме.
Сэмми снова пожал плечами и посмотрел в сад, где Бастер яростно прыгал вокруг тсуги[6], перепугав несчастную белку. В ширму-дверь черного хода бился залетевший в дом мотылек, и никто, никто ему не хотел помочь.
— Ты уже ходишь в школу, Сэмми?
— Я учусь в пятом классе колледжа Бенджамина Харрисона. Наша учительница, миссис Макфолл, заболела, поэтому на прошлой неделе нам ничего не задали.
— Она тебе нравится?
— Неплохая. А в следующем году я перейду к миссис Стивенс, говорят, она… — Ты запнулся, не произнеся бранного слова, посмотрел на меня и улыбнулся.
Перед глазами закружились звездочки.
Благодаря Виктору Рэмси я не удивился твоей внешности — не бледная копия миниатюрного папаши, а похожий мальчуган с огромными ушами и светлым вьющимся чубом. Впрочем, ты до неузнаваемости искажал отцовское лицо. Оно ни на минуту не замирало: вытягивалось от скуки, хмурилось в задумчивости; подвижные глаза закатывались, прищуривались и моргали, будто речь Хьюго клонила тебя ко сну; а губы, боже, чавк-чавк-чавкали жвачкой, которую ты уминал будто бетель. На одном локте красовалась свежая царапина и липкое пятнышко сока, на другом — наливался синяк. Даже при нас ты грыз ногти. Время от времени ты вскакивал со стула и кричал что-то Бастеру, который вроде бы и не делал ничего особенного. Однако он был твоим лучшим другом, которого мне так и не удалось заменить. Ты поступил вежливо, когда пригласил нас в дом, узнав, что мы давние друзья мамы, и все же вел себя неучтиво, заставляя сидеть именно на тех стульях и приговаривая: «Не съедайте весь пирог, я берегу его на ужин». По тебе нельзя было угадать, что ты влюблен в девочку по имени Рейчел. Что в своей комнате ты в одиночестве молишься о здоровье матери. Что затем ты представляешь себе жуткую гибель учителей и одноклассников, что подобные мысли заставляют тебя бояться дьявола. Что ты все-таки немного похож на меня. Ничего этого я не заметил. Я увидел в тебе лишь чемпиона по бейсболу, фаната ковбоев, невежду, уверенного, будто каждое его слово — откровение. Я увидел совершенного юного самодура.
— Мы проходим Азию, — заявил ты.
— Звучит неплохо.
Ты скривился от отвращения ко всему этому континенту.
— В том прекрасном месте живет около миллиона прекрасных людей и насчитывается порядка сотни прекрасных народностей, все они похожи как две капли воды и совершенно неразличимы по названиям, ну, кроме Китая, сами понимаете — главный экспортер чая. Или шелка. Или риса. Ну, чего-то такого. И Японии. Хотите послушать мое хокку?
— Конечно.
Ты гордо вскинул голову и продекламировал сей шедевр:
Крохотный сандвич Тихонько воспевает Салат из тунца.
— Просто я был очень голоден, когда сочинял. Мне поставили пять. Мне всегда ставят пятерки.
— Тебе уже двенадцать, верно?
— Угу.
— Тогда вы с Хьюго-младшим ровесники! Не так ли? Не так ли, сынок? — Мой друг странно посмотрел на меня — сердито и в то же время словно собираясь заплакать. И я с ужасом вспомнил мамины слова:
«Будь тем, кем тебя считают».
— Точно, пап, — икнул я. — Мне двенадцать.
— У тебя есть ружье? — поинтересовался Сэмми, и я подумал: что за ребенка воспитала моя старая жена?
Однако Сэмми не ждал ответа.
— Мама не разрешает мне иметь ружье. Она ничего в этом не понимает, у нее-то не было ружья, а уж папа бы мне разрешил. У Дэнни Шэйна с нашей улицы «ББ» с двойным спуском, правда, иногда он ломается, и отец орет на Дэнни, словно дьявол. А у Билли Истона — «Дэйзи». — Ты вдруг с неописуемой радостью выкрикнул, словно торговец на рынке: — «Дэйзи»!
К черному входу подбежал Бастер и залаял. Сэмми чесал его за ухом, пока пес не ускакал прочь.
— В детстве я знал твою маму, — сообщил Хьюго, беря добавку.
От запаха корицы хотелось чихнуть.
— Представляешь? «Дэйзи»! — продолжал восклицать мой сын.
— Ты очень похож на нее. Тебе это говорили?
Сэмми пожал плечами.
— У тебя ее губы. Она была красивой, откровенной и сводила твою бабушку с ума. Ты встречал свою бабушку? Прекрасная была женщина. Всегда такая веселая и добрая, редкая выдумщица. М… Мой друг говорил, они с твоей мамой переодевались в одежды прошлого века и играли в шахматы у камина. Представь свою маму в кринолине и шляпке времен Гражданской войны! Остроумная девушка. И очень суровая. Не то что другие. Я ею восхищался.
Мой сын хмыкнул:
— Она рассказывала, что девчонкой встретила на улице пуму, которая съела чьего-то попугая.
— Никогда о таком не слышал.
— Вы знали моего отца?
Хьюго опустил взгляд:
— Не уверен. Как его имя?
Я вновь почувствовал приступ тошноты.
— Ван Дэйлер, — сказал Сэмми. — Это голландская фамилия.
— В самом деле? Ван Дэйлер… — Хьюго украдкой посмотрел на меня. Невероятно, Элис рассказала. Вот добрая душа, ты не рассказывала сыну байки о погибшем герое-отце. — Ван Дэйлер, — задумчиво повторил Хьюго. — Нет. Нет, вряд ли мы встречались.
— А-а.
— Что о нем говорила мама?
— Ничего.
— У меня есть револьвер, — выдавил я.
— Правда?! — восторженно вскрикнул мой сын.
— Ага.
— Покажешь?
Тут в разговор вступил еще один человек. Тот, кто вошел в соседнюю комнату через парадную дверь и позвал тебя. Мы дружно обернулись на голос, но увидели только пустой коридор. Низкий смех, чудо, бледная копия старого воспоминания, в третий раз я впервые услышал ее голос: «Эй, Сэмми, я дома, ты не поверишь, что я видела…»
Она вошла в комнату. Перед моими глазами замелькало столько звезд. Столько лет, столько миль. Дыхание сбилось. Я видел только карие прожилки в радужке ее покрасневших глаз. Неужели это и правда была ты? Моя бумажная девочка, отложенная в карман на полвека и теперь развернутая передо мной. Твои глаза, распахнувшиеся от удивления и надежды, смотрели не на меня.
— Привет, Элис, — сказал Хьюго, и его простое старое лицо озарила улыбка.
Ее рука потянулась к сердцу. Каждый из нас — чьято любовь всей жизни.
Мы остались на обед и в процессе неспешной беседы, свойственной старикам, было решено, что мы переночуем у Элис.
— Отель? Решительно нет, — заявила Элис, помотав головой и нахмурившись.
— Но это нелепо, Элис. Мы не можем остаться.
— Вы — давние друзья.
— Соседи…
— Мне плевать, что подумают соседи! — расхохоталась Элис, а затем чудеса продолжились: она повернулась ко мне. — Не слушай папу. Мой дом — твой дом, малыш Хьюго.
Она погладила меня по голове, нежно заглянула в глаза и ничего не вспомнила.
Меня отправили в комнату Сэмми листать комиксы, пока взрослые любовались закатом. Разумеется, мы даже не притронулись к комиксам, а принялись изучать скудную коллекцию фривольных картинок. Сын так ею гордился, а я так натурально восхищался. Затем он выложил передо мной нежнейший натюрморт, какой только можно представить, показал все свои сокровища: две дюжины самых обыкновенных марок, абсолютно круглый камешек, оловянный саркофаг царя Тута Резорта, механическая копилка, в которой клоун бросал монетку в пасть льва (что было продемонстрировано на моем пенни), три розовые ракушки, бейсболка, перчатка и вырезанная из журнала фотография Клары Боу. Мы сидели и перебирали сокровища минут десять. Потом мой сын спросил, не хочу ли я поиграть в его конструктор. И стоило разложить на кровати металлические детальки, как диковинки тут же оказались забытыми.
Я сказал, что никогда раньше не видел конструктора, на лице Сэмми появилась гримаса восторженного удивления. Я узнал это лицо и поразился: ну вылитая Элис в девичестве! Какое странное маленькое наваждение в этой странной маленькой комнате. Интересно, подожди я еще немного, заметил бы в Сэмми свои привычные жесты? И тут из открытого окна донеслись тихие голоса. Я выглянул и прислушался, скрытый завесой плюща. Два голоса, довольно тихих, выплывали из сада.
— Коляска с четверкой лошадей, — говорил мужчина.
— Точно, — вторила женщина.
— Газовые лампы.
— Само собой, — рассмеялась она. — И турнюры.
— Вудвордс-гарден.
Мой старый друг и моя старая любовница беседовали в полумраке. Они развлекались печальной игрой: называли то, что безвозвратно исчезло. Я был счастлив, что сумел проникнуть в жизнь моего сына, увидеть его сокровища и родное лицо, желавшее завоевать мое уважение; счастлив оттого, что стал ему ровесником! Однако в то же время я страдал, поскольку не мог сидеть в саду и вместе со взрослыми перебирать события на пыльном чердаке прошлого. Хьюго в бархатном костюме, Элис в оригинальной шляпке, старый Макс в зеркале. И все остальные, такие, какими мы были прежде.
— Ты скучаешь по тем временам, Элис?
Я не расслышал ответа и высунулся в окно.
Сэмми дергал меня за рукав:
— Давай так: я смастерю лодку, понимаешь, ты тоже сделаешь лодку, и будем пускать их наперегонки по кровати, она будет рекой, понимаешь.
Я понимал. Там, под окном, скрытые желтыми цветами и одуревшие от жары, двое стариков сидели на железной скамейке. И я выглядел бы таким же, как они, подчиняйся мое тело законам времени.
Я поджидал Хьюго в его комнате.
— Как она?
Ты заснул, Сэмми, а я, слишком старый для раннего сна, выжидал, пока твое дыхание успокоится и я смогу выскользнуть. Сначала я прислушивался к бормотанию взрослых, однако, ничего не разобрав, я пришел сюда — в швейную комнату, подготовленную для Хью го. На столе виднелась ткань для новых занавесок и готовый фартук.
Мой друг с улыбкой снял пальто. Мы не включали свет — за окном сияла яркая луна.
— Привет, Макс. Я думал, ты спишь подле Сэмми.
— Он уже давно заснул.
— Каково это, встретиться с ним? — шепотом спросил Хьюго.
Я теребил полы пижамы, а Хьюго начал раздеваться.
— Странно. Поразительно. Даже не знаю. Мне придется привыкать. Он уверен, будто станет кем-то великим. Еще не решил кем, но точно знает, что великим. Не такими я представлял себе маленьких мальчиков.