т постоянной подстраховки. Он уже и не помнил, сколько времени не желал удачи Танечке в смысле ее отношений с мужем. У них все обстояло более-менее гладко, и Валька оттого расслабился. К тому же сама Татьяна Николаевна нисколько в материальном плане не пострадала, как, впрочем, и Катюша. Тут надо отдать справедливость Дружникову. Хотя Валька никогда и не сомневался в том, что по сути Олег – человек хороший, только испортившийся под давлением обстоятельств. И Валька возлюбил Дружникова чуть ли не по-прежнему. Особенно эта любовь ощущалась по утрам, после непременных рюмочек. Худо было лишь то, что после ухода Гены Вербицкого он, Валька, остался на своем пути в нынешней жизни совсем один. Не очень представляя себе, куда же, в сущности, ему надо далее идти. И надо ли идти вообще.
Иногда, но и не то, чтобы редко, его навещала Лена Матвеева. Она ничего не обсуждала, ни о чем не спрашивала, за что Валька был ей благодарен, затем лишь приходила, чтобы помочь Вальке одолеть очередную бутылочку за беспредметным разговором. В последнее время Лена объявлялась в его квартире все чаще, и Вальке иногда начинало казаться, противоречиво и нелепо, будто Матвеева Лена к нему неравнодушна. Тогда он смеялся над своими предположениями, но визитам Лены все же был рад. По крайней мере от нее он получал новости об Ане, хотя эти новости ничего «нового» абсолютно не содержали. Жива, здорова, вроде бы процветает подле Дружникова. С Вальки и этого было достаточно. От Лены-то Валька и узнал о несчастливом возвращении Зули из губернского города в столицу, и о крахе его мечтаний. Однако, Валька не удивился и не осудил Дружникова. Ну, какой из Зули губернатор, смех один! О выдвижении же Тихона Приходько он ничего не слыхал, просто потому, что более не интересовался уральскими делами, а Лена ему о Тихоне не сообщила. Ей тоже было все равно. А потом случилось то самое утро на рождество. Православное, не католическое.
Что же, утро было позднее, и Валька успел принять все положенные рюмочки, плюс одна, за ради праздника, и даже заесть их традиционным хлебом с маслом, когда раздался звонок в дверь. Валька не очень-то и удивился. Или Костя заехал поздравить, или ведомство Лены Матвеевой тоже отмечает рождение младенца Иисуса, и Лену потянуло выпить. Он пошел открывать.
К нему действительно явился представитель семейства Матвеевых, но неожиданный и мужского пола. Надо же, Зуля пожаловал! Видать припекло. На Зулю в последнее время Валька был в некоторой обиде. Со дня смерти Вербицкого минуло уже больше года, и, стало быть, тот же срок прошел с той поры, когда Вальку отлучили от его бывшего смысла жизни. Но Зуля никак не посочувствовал, более того, ни разу не потрудился позвонить Вальке или обозначить себя как-то иначе. И вот – явление Христа народу. Небось, приперся жаловаться и плакаться. С его точки зрения Валька теперь самый подходящий для этого мероприятия человек. А его квартира – место сборища униженных и оскорбленных. Но Валька по натуре действительно был незлопамятен и отходчив, тут Матвеев оказался прав. Оттого Зуля услышал вместо недовольного восклицания вполне гостеприимное и нейтральное:
– Хорошо, что зашел. Праздник сегодня, посидим, выпьем, – с этими словами Валька и запустил Матвеева в квартиру.
Они действительно посидели. И выпили. Много и слишком не закусывая. Валька уже открывал вторую бутылку, а Зуля все никак не решался приступить к исполнению задуманной миссии. Ему было тревожно, и даже алкоголь в больших дозах не прибавлял ему отваги. Однако, тянуть с откровением не следовало, иначе Валька окажется в состоянии, когда воспринимать трагичность Зулиной повести попросту не сможет. Вон, его уже развозит. И Зуля, с усилием преступив собственные трусливые дрожания, приготовился начать. Необходим был лишь удобный момент. Который не замедлил подвернуться.
– Давай, что ли, за покойного Гену поднимем, не чокаясь? – предложил Валька, в очередной раз наполнив рюмки до краев.
– Давай! – быстро согласился Матвеев, и так же быстро сказал, чтобы уж отрезать окончательно пути к отступлению. – Все-таки, эта сволочь Дружников виртуозно его угробил.
– Думай, чего говоришь! – оборвал его Валька, и, осердившись, поставил невыпитую рюмку на стол. – Привыкли, чуть что, все валить на Олега. Он, что ли, на той дороге стоял и машину пихал под кран?
– Такому разве надо стоять? Он и за тридевять земель все сделает. Ну, чего ты на меня смотришь? Тебя там не было, а я был. Я знаю! Я все знаю. И как твой Дружников в то утро сражался с вихрем Татьяны Николаевны, и как он его подкупил. И как пожелал Вербицкому свернуть себя шею. А тот, видит бог, свернул. Между прочим, при помощи вечного двигателя, который ты же Дружникову и дал!
– Ты что несешь? Нет… Откуда ты-то знаешь? – Валька в глубоком изумлении уставился на Матвеева. Столько страшной и неожиданной информации он был не в состоянии переварить за раз, и потому выбрал из нее самый сомнительный и непонятный момент. – Постой, постой! А про вечный двигатель тебе кто сказал? Мы с тобой, как я помню, этого не обсуждали.
– Кто сказал? Да Дружников сам и сказал! Сразу, как только получил двигатель в персональное владение! – выкрикнул в запальчивости Зуля.
– А почему тебе? С каких пор ты у Олега сделался доверенным лицом? – Валькин голос звучал очень спокойно и трезво, и Матвеева это погубило и обмануло.
– Как, с каких пор? С тех самых, когда ты ему открыл, что он избран твоей удачей, – как нечто само собой разумеющееся провозгласил Матвеев.
– Ему-то я открыл! А вот ты здесь причем? Все, что Олег хотел знать, он узнавал от меня. И если бы он обратился с откровениями к тебе, то сообщил бы мне об этом. Но Олег никогда словом не обмолвился, что обсуждал с тобой свою удачу.
– Еще бы! – удовлетворенно хмыкнул Зуля. Он понял, сейчас или никогда. И пошел в ва-банк. – Ты прости меня. Так уж вышло. Я человек слабый. Ты мне, конечно, ничего не говорил про Столетова и про катастрофу на станции. Ни тогда, ни потом. Но я же не дурак, все понял и так. И очень напугался.
– Не понимаю, какое это имеет отношение к делу. Но, ты Зуля, говори, – приободрил его Валька вполне мирным тоном. А у самого вертелось на языке сократовское: «Говори, чтоб я тебя разглядел!».
– Самое прямое имеет отношение. Это я все рассказал о тебе Дружникову. Еще раньше. Так что он все знал. Ну, почти все. Я только про Актера умолчал. Опасался, он испугается и откажется. А он нарочно выманил у тебя удачу. Обманом выманил. И я ему помогал.
– Зачем? Не в смысле – тебе зачем. Ему зачем? Я бы и так ему дал. Как можно было ему не дать? Такому-то парню, – засомневался Валька. Ему вдруг показалось, что Матвеев зачем-то разыгрывает его.
– Да какому «такому» парню! Он же вся специально подстроил. Что верит в твои идеи, и что не знает про Чернобыль. Ему это было удобно. Потом «такой» парень разбогател за твой счет, потом убрал Беляевых, потом грохнул Порошевича. Да-да, это он убил Дениса Домициановича. Не сам конечно, послал Муслима. Я знаю, что говорю. В ту ночь Муслим брал мою машину. И вернулся лишь утром… Затем Дружникову стал мешать ты.
– А Вербицкий? – все так же спокойно продолжал спрашивать Валька.
– А что, Вербицкий? Он давно Дружникову поперек горла стоял. Вот Дружников и сцепился в драке с вихрем Татьяны Николаевны, – Зуля вкратце поведал, как было дело. Под конец пожаловался:
– Меня же еще обвинил, что я, мол, знал, и нарочно его не предупредил.
– Так, – не повышая голоса, но достаточно сурово сказал Валька. – И что ты от меня хочешь?
– Как это – чего я хочу? – изумился Матвеев. Вот те раз! Он что, даром тут наизнанку выворачивался? И Зуля сорвался:
– Да это тебя, а не меня, развели как последнего лоха! Обули и раздели! По полной программе! Да! Он и Аню твою увел! Ты же сам ее отдал Дружникову, идиот несчастный!
– Что? Повтори, что ты сказал? – Валька не кричал, но вид его был страшен.
«Ага! Наконец-то, зацепило!» – торжествующе подумал Матвеев.
– То и сказал. Он ведь подстроил тогда сцену в ресторане «Прага». Ну, да. С моей помощью. Ты ведь знаешь, мою Ленку против него завести ничего не стоит. А ты явил вихрь. А он хитростью выманил у тебя Аню. Как-то так пожелал, что ты сам же заставлял ее быть с ним, – Зуля на мгновение умолк. Уж очень неприятным ему показалось выражение Валькиного лица. И страх вернулся на место. Зуля жалобно запищал:
– Это ты ЕГО ненавидеть должен! Не меня! Не меня! Просто ты его не можешь ненавидеть! И знаешь, почему? Потому что он тебя держит! Да-да! Каждый день посылает двигателю приказ, чтобы ты его любил!
Валька встал из стола, так резко, что посыпалась посуда.
– Валь, ты что? Да я же тебя спас! Я ТЕБЯ СПАС! – дрожащими губами, заикаясь, пролепетал Матвеев. – Он же тебя убил бы! Если бы не я! Я сказал ему, что с твоей смертью паутина рассосется!
– Может, лучше бы он меня убил. А ты, значит, меня спас? Сначала воткнул нож в спину, и после озаботился, чтоб я не истек кровью. Это тебя развели, не меня. Я верил в то, что делал. А во что верил ты?
Валька говорил и чувствовал себя, как Христос, который умудрился слезть с креста, прежде чем его смогли до конца распять, и помощником ему в том стал Иуда, а первосвященник ничего не успел предпринять. Но Валька был все же не Христос, может, именно потому распятие не состоялось. Случилось обратное. Его разбитая жизнь, его обреченное на медленное страдание настоящее были отменены. И мир раскололся надвое. Все прощающий, многотерпеливый Валька остался в прошлом. Зуля только что упразднил его существование. А с другой стороны пропасти возник совсем иной человек.
– Убирайся из моего дома, гнида! Убирайся немедленно и навсегда! – Валька не мог, не имел возможности направить свой гнев на Дружникова, потому удар пришелся по ближайшей мишени.
Зуля, вместо того, чтобы скоро и спасительно взять ноги в руки, растеряно замешкался. Его словно бы силой пригвоздило к стулу. А воды гнева уже заливали Валькино сознание, разрушая и ища себе выхода. Они бились о толстые стены запретов, и двигатель Дружникова нерушимой преградой стоял у них на дороге. Но воды тут же нашли для себя другой путь, не растерзали Валькину душу, а ринулись ниагарой в открывшееся им пространство. Воды охватили ничтожное лицо Матвеева, сила их росла и насыщалась одним только словом: «Аня!» – оно было важнее и могущественнее, чем Гена Вербицкий и бедный Денис Домицианович и все остальные многочисленные обманы и предательства. Бог с ними. Но Аня! У каждого верблюда есть своя последняя соломинка. В каждой чаше яда – последняя капля. Перед Валькой сразу встала темная стена. И он не стал от нее убегать. Расчетливо и осторожно он ступил за ее пределы. Воды держали и несли его тело.