Нынче вечером Вилли предстояла еще одна встреча. На этот раз с женщиной. Второе уравнение с неизвестным за сегодняшний день. Но дело не стоило откладывать в долгий ящик. И Вилли поехал непрошеным гостем с визитом к Илоне Таримовой, очередному кандидату в новобранцы. Пока же счет был равным: одно очко в пользу Эрнеста Юрьевича, одно против «пирамидального» Рафаэля. Хотя Вилли и чувствовал определенную уверенность в том, что еще увидит Совушкина на своем пороге. Так что окончательный баланс его усилиям в этом случае подводить еще рано. Но, как бы то ни было, а Рафу впредь держать придется в ежовых рукавицах и строгом ошейнике. Однако, последнему наверняка это пойдет во благо.
Дом, к которому на лихой и быстрой «Вольво-850» подкатил Вилли, на поверку оказался ветхим, коммунальным клоповником, затерянным в переулках близ Лефортовского вала. Вот-те, нате! Слов нет, многим бывшим, успешным деятелям культуры и кинематографа сейчас живется не слишком сладко, но все же, не до такой степени. Однако, делать нечего, Вилли еще раз сверился с адресом на бумажке. Второй этаж, квартира двадцать семь.
Вилли быстро преодолел два лестничных пролета вверх, впрочем, донельзя загаженный и замусоренный подъезд рабочего гетто изрядно добавил ему скорости. Конечно, и сам Вилли вырос далеко не в барских хоромах, но однако же! Такой подъездной разрухи ему никогда прежде видеть не доводилось. У двери с намалеванным синими чернилами номером двадцать семь он остановился и перевел дух. И зря. В нос тотчас ударило едкое зловоние. Эксклюзивная смесь экскрементов, пищевых отходов, не донесенных до мусорных баков, и застарелого угара дешевых папирос. Квартира оказалась и в действительности коммунальной, на три семьи. По крайней мере, на дверном косяке имелись три кнопки электрических звонков, одна с надписью «Маня», коряво выведенной на деревянной дощечке химическим карандашом, и две совершенно без объяснительных указаний. Вилли, недолго думая, надавил на красную нижнюю, поприличней. За дерматиновой, потрепанной дверью тут же оглашено взвыла резкая трель. Но никто и не думал выходить на зов. Тогда Вилли, здраво рассудив, нажал следующую плоскую и грязную, прямоугольную пластину безымянного звонка. С тем же успехом. Ничего другого не оставалось, как прибегнуть к последнему средству, и призвать на помощь загадочную Маню. Кто-то же должен, в конце концов, обитать в этой квартире! Да и время уже вечернее, семь часов. Рабочий люд как раз возвращается к ужину. Правда, род нынешних занятий госпожи Таримовой выяснить не удалось. Лена сообщила, что постоянной работы закатившаяся звезда экрана не имеет, а ранее служила продавщицей палатки с курами-гриль на Лефортовском рынке. Но уже с полгода, как оттуда уволилась. Нынешнее место ее трудоустройства совершенно неизвестно. По документам гражданка Таримова значится в разводе, но живет одна или с кем-то совместно, установить толком не получилось. Да это было не так уж и важно.
На третий электрический призыв дверь резко отворилась, и явила в проеме здоровую бабищу, лет может быть сорока, с испитым, серым, отнюдь не дружелюбным лицом.
– Тебе чего? – испросила бабища у Вилли неожиданно высоким и довольно противным голосом.
– Вы Маня? – только и смог сказать ей несколько растерявшийся генералиссимус.
– Ну, я Маня! Е…а баня! – взвизгнула бабища и непонятно почему громко заржала. – Выпить принес?
– Честно говоря, нет, – проинформировал ее Вилли, но, увидев, как грозно двинулась на него пресловутая Маня и осознав возможные трудности в ведении такого рода переговоров, генерал решил сменить тактику. – Я могу дать, так сказать, материально. Сухими, – вспомнил он по счастью подходящее случаю выражение.
– Так давай, чего стоишь, – потребовала бабища и снова двинулась вперед.
– Вот, пожалуйста. Пятьсот рублей, – Вилли протянул ей впопыхах вынутую наугад бумажку. – Но я, собственно, не к вам. Мне нужна госпожа Таримова.
– Илонка, что ли? Так она не пьет, – сообщила ему ужасная Маня, для надежности спрятав руку с деньгами за спину. – Тоже мне, госпожа! Илонка – сукина иконка она, а не госпожа.
– Вы сами выпейте. А мне ответьте – Таримова Илона здесь проживает?
– Здеся, – уже более миролюбиво ответствовала ему Маня и оповестила:
– Дома она, дома. Только не открывает. Я уж звала с утра. Хочешь, сам попробуй. Может, тебя пустит. А я мухой до магазина слетаю. Раз такое дело.
И Маня пропала. Оставив Вилли совершенно одного в узком коридорчике, освещенном единственной сороковаттной лампочкой, без всякого плафона болтавшейся на скрученном проводе под облупившимся потолком. Из коридорчика вели три двери в жилые комнаты коммуналки, и Вилли предстояло самому определить, за какой из них скрывается необщительная Илона. Применив дедуктивный метод, Вилли вычислил, что, несомненно, за крайней правой. По той простой причине, что сама Маня скрылась в дальней комнате, а на противоположной левой двери висел во всей наглядности глухой, похожий на амбарный, замок.
Вилли постучал, и, как он предполагал, не получил ответа. Немного подумав, он решил не колотиться и не кричать объяснения в закрытую дверь, а поступил проще и разумнее. Вилли вырвал из записной книжки листок и скорописью, но разборчиво вывел послание. «Госпожа Таримова, премного извиняюсь за беспокойство, срочно должен с вами переговорить по делу, возможно, представляющему для вас интерес. Я не из милиции и не из домоуправления, а частное лицо». И просунул получившийся документ под дверь. Потом вновь постучал, негромко и тактично, словно желая привлечь внимание к своим действиям. Меньше, чем через минуту невидимая рука втянула записку внутрь комнаты. Но и только. Вилли постоял еще немного, к этому времени из соседней комнаты вышла глыбообразная Маня, одетая уже в грязно-синюю полотняную куртку, с рябым, расшитым петухами платком на голове, видимо, для похода в магазин. Она и пришла Вилли на помощь.
– Илонка, курва ты распоследняя! Человек тут мается, а ей плюнуть и утереться! Может, он от бывшего твово пришел? Илонка, стерва, открой, кому говорю! – Маня что есть силы забарабанила огромным, отекшим кулачищем в хлипкую, фанерную дверь. – Открой, говорю, не то выломаю, ты меня знаешь! – и Маня шарахнула по двери с такой силой, что сомневаться не приходилось: захочет и впрямь выломает. После сказала уже спокойно несколько оробевшему генералу:
– Выйдет, не боись. А я пойду. Некогда мне тут с вами женихаться.
Спустя несколько секунд, после того, как за Маней с шумом захлопнулась входная дверь, Вилли и впрямь впустили внутрь. Не то, чтобы это сделали невежливо, но в совершенном, театральном безмолвии. С той стороны глухо щелкнул замок, и перед ним распахнулся настежь сумеречно темный провал, без человеческого силуэта и даже будто бы без чьего бы то ни было участия и присутствия. Вилли не стал искушать судьбу и вошел в комнату, освещенную только случайным фонарем, заглядывающим с улицы в узкое окно. Осмотревшись вокруг, насколько позволяла обстановка, генерал не смог толком разобрать ничего, кроме каких-то неясных теней предметов, впрочем, не слишком обильно населявших эту мрачную пещеру Али-бабы.
– Простите, вас не затруднит включить какой-нибудь свет? – обращаясь в пустоту, спросил Вилли.
Ответа он не получил, по крайней мере, словесного, но в углу справа вспыхнул спасительным огоньком старенький, с коричневым абажуром торшер. И вполне ясно обозначил световым пятном тахту и разобранную постель на ней. На постели, лицом к Вилли лежала полуодетая женщина, рука ее свесилась вниз к торшерному выключателю. Наверное, потянувшись к нему по просьбе Вилли, женщина так и осталась лежать, покойная и безучастная ко всему на свете. На Вилли она не смотрела, и никуда не смотрела, хотя глаза ее были открыты. Генералу ничего не оставалось, как присесть перед ней на корточки.
– Простите, вы Илона Таримова? – как можно участливее спросил ее Вилли и легонько тронул женщину за плечо.
Она слабо кивнула в ответ, соглашаясь с его предположением. Что спрашивать далее и как вообще себя вести в столь непредвиденной ситуации Вилли не имел понятия. Худющая, как узник концлагеря, женщина, казалось, совсем не была похожа на ту роковую, экранную красавицу, некогда покорившую своими черными, искрометными очами его подростковое воображение. И все же это была та самая Илона Таримова. Только облезлая, как дикая привокзальная кошка, постаревшая на тысячелетие, полуседая, с выступающим, хищным и непропорционально изогнутым носом, будто одна из колдуний в «Макбете». Лишь глаза ее, теперь мечущие мрачный, холодный пламень, остались прежние. О чем и как с ней говорить, Вилли не знал. Одно было ему очевидно. Пускаться в свои разоблачительные повести и демонстрации, призывать к чему-либо эту полумертвую от неизвестного горя ведьму смешно и бессмысленно. Все равно, что обращаться с речами к поломанным часам с кукушкой.
Вилли поднялся с колен, прошелся по плохо освещенной комнате. Илону его манипуляции и движения нимало не заинтересовали, она все так же глядела в одну и ту же пустоту. Тогда Вилли, уже не стесняясь, стал осматриваться вокруг, для создания более полной картины нынешнего существования госпожи Таримовой, и для попытки определить хотя бы малейшие причины ее жуткого состояния. Комната была настолько же бедной и убогой, насколько чистой почти по больничным стандартам. Этажерка с книгами, в основном томики стихов, старый, маломерный холодильник «Иней» у противоположной стены, зеркало с прибитой под ним деревянной, резной полочкой, на полочке полдюжины банок с кремом и два тюбика помады. Еще несколько любительских акварелей в рамках, встроенный платяной шкаф, вместо двери отделенный саржевой занавеской. Вот, собственно, и все. Ни телевизора, ни магнитофона, ни примитивного радиоприемника. Да, однако, две гантели на полу, под батареей, возле окна. Вилли посмотрел на пребывающую в прострации Илону, потом снова на гантели, и пришел к выводу, что именно на них устремлен ее, леденящий в своей безнадежности, взгляд. Генерал тихо выскользнул из комнаты вон. Но не ушел далеко. А бесповоротно решил дождаться где-нибудь, пусть бы на кухне, возвращения ужасной Мани. Неважно, что любое общение с ней представлялось ему каторжным по усилиям и тошнотворным процессом. Но, возможно, именно Маня была тем единственным человеком, который мог прояснить ту огромную беду, которая довела Илону Таримову до клинически невменяемого состояния.