атем разрезала шнурок), то это было что-то вроде Версии 2 (А): позвонила, затем разрезала, но с новыми подробностями про пальцы ног.
На протяжении беседы Джордан ни разу не усомнился, что Мари может лгать об изнасиловании. Мэйсон его и не спрашивал.
В четверг днем Мэйсон позвонил Мари с просьбой о встрече. Он сказал, что может заехать за ней и подвезти до полицейского участка.
– У меня проблемы? – спросила Мари.
Мэйсон поехал к Мари не один, а с Джерри Риттгарном, коллегой-детективом.
Он признался Риттгарну, что не доверяет Мари, и передал ее слова: «У меня проблемы?» Исходя из своего опыта, Мэйсон считал, что когда кто-то спрашивает, грозят ли ему проблемы или неприятности, этот человек почти обязательно в чем-то виновен. Мэйсон предлагал и другие объяснения своему выводу, но в отчете Риттгарна об этом упоминается на удивление расплывчато: «Мэйсон сказал мне, что на основе предыдущих бесед с [Мари], ее приемными матерями и другом Джорданом, с которым она разговаривала по телефону до сообщения об изнасиловании, а также исходя из непоследовательностей в изложении, он и другие полагали, что [Мари] выдумала эту историю».
Фокус расследования сместился. При встрече Мэйсон и Риттгарн не собирались разговаривать с Мари как с потерпевшей. Они собирались допросить ее как подозреваемую.
На протяжении половины столетия в полицейской работе в США доминировал один специфический подход. Как и в случае с набором для сбора улик после изнасилования, инициатива исходила из Чикаго – и тоже от полицейского, Джона И. Рида, прославившегося тем, что он удачно добивался признания вины без применения силы. Рид ставил себе целью вытянуть признание из подозреваемого словами и выражением сочувствия, а не дубинкой или электрошокером. Этот метод стал ассоциироваться с его именем настолько, что он оставил работу в Чикаго и стал обучать других полицейских тому, что позже назвали «техникой Рида».
В 1962 году Рид изложил ее основы в книге «Криминальный допрос и признание», написанной совместно с другим автором. С этого момента метод начал стремительно завоевывать сторонников, и тысячи следователей посещали семинары, проводившиеся «по всем Соединенным Штатам, в Канаде, Мексике, Европе, Южной Америке и Азии», как утверждается в посвященной Риду литературе. Как писал журнал Wired, техника Рида стала «своего рода мощным народным средством, эффективность которого была доказана поколениями полицейских», при этом добавляя: «Несмотря на свою наукообразность, она почти не имеет научного обоснования». Мэйсон и Риттгарн прослушали курсы по этой технике – Мэйсон в 1994 году, когда служил в Орегоне. Его инструктором был Луис Сениси, преподававший технику на протяжении нескольких десятилетий. На трехдневных семинарах он излагал главный принцип – подвергать сомнению слова любого человека, если имеются основания полагать, что он лжет. «Никогда не позволяйте им все отрицать. Главное – заставить их замолчать».
Опрос потерпевших и свидетелей в полиции – это не обвинение. Это способ получения информации. Допрос же подразумевает обвинение. Это способ убеждения. «Допрос проводится только тогда, когда у следователя имеются разумные основания полагать, что подозреваемый виновен» – так написано в книге «Криминальный допрос и признание».
Используя технику Рида, следователи задают провоцирующие вопросы и следят за реакцией допрашиваемого. Один из любимых вопросов: «Какому наказанию вы бы подвергли человека, который совершил это?» Чем более уклончив ответ («Ну, это зависит от обстоятельств…») – тем вероятнее вина допрашиваемого. Среди инструментов следователя могут быть обман или искажение фактов. Детектив может утверждать, что свидетель сказал нечто, чего на самом деле не было («Он сказал, что видел, как вы делали это»), или что улики указывают на некий факт («Мы нашли на оружии отпечатки ваших пальцев»). Предполагается, что невиновный человек не клюнет на наживку. Проводящих допрос учат оценивать поведение допрашиваемого. Четкий ответ? Достоин доверия. Правдоподобный ответ с общими словами вроде «как правило» или «обычно»? Не такой уж правдоподобный. Хорошим признаком служит ударение на всех словах: «Я. ЭТОГО. НЕ. ДЕЛАЛ». Нечеткое высказывание наводит на подозрение во лжи.
Большое внимание техника Рида уделяет языку тела. Проводящие допрос оценивают положение ног, осанку и визуальный контакт. «Говорящие неправду подозреваемые обычно не смотрят в глаза следователю; они смотрят на пол, в сторону или на потолок, словно в поисках божественной помощи во время ответа на вопросы» – написано в книге. Если подозреваемый дотрагивается до лица – например, прикрывает рот, – это тоже признак обмана. «Он говорит сквозь пальцы, как если бы его рука могла схватить в воздухе слова, на основании которых его могли бы обвинить».
На курсах детективов учат вытягивать признание, когда вина подозреваемого почти не вызывает сомнений – в чем-то это похоже на то, как агенты по продаже убеждают почти согласившегося клиента совершить покупку. Если подозреваемый начинает отрицать свою вину, следователь отмахивается – поднимая руку в универсальном жесте «стоп» – или отворачивается, демонстрируя отсутствие интереса. «Чем чаще подозреваемый отрицает свое участие в преступлении, тем с меньшей вероятностью он расскажет правду», – утверждается в книге. Тогда следователь предлагает подозреваемому некий вариант признания, отчасти смягчающий моральную вину («Послушай, они же мало тебе платят, кто будет осуждать тебя за то, что ты прикарманил немного денег») или позволяющий в какой-то степени сохранить репутацию. Что касается последствий признания, то детективам на семинарах советуют не обсуждать их. «Психологически неуместно упоминать любые осложнения или последствия, которые могут грозить подозреваемому в том случае, если он скажет правду».
А что происходит, когда подозреваемый сознается? Тогда детективы получают признание в письменном виде.
Мэйсон и Риттгарн застали Мари снаружи квартиры, сидящей на траве. Время близилось к вечеру. Они отвезли ее в участок и провели в конференц-зал.
Судя по тому, что писал Мэйсон позже, он тут же завел разговор о несостыковках в показаниях. Мари не сразу стала сопротивляться, по крайней мере, не так, как детективы ожидали от того, кто говорит правду. Она не стала «гневно возмущаться и настаивать на своем», позже писал Риттгарн. Мари сказала, что не замечала непоследовательностей. Она еще раз повторила историю – только на этот раз, как отметили детективы, просто сказала, что ее изнасиловали, а не поклялась в этом.
Со слезами на глазах она описала свое прошлое – плохое обращение с ней в детстве, нестабильность – и чувство оторванности от других, которое она теперь испытывает.
Позже Мари вспоминала, что поворотным моментом стало сообщение следователей о том, что два человека сомневаются в правдивости ее слов. Пегги и Джордан. Ее это шокировало.
– Почему Джордан так сказал? – спрашивала она.
Но в ответ получала лишь уклончивые высказывания вроде: «Не знаю. Ты расскажи».
Риттгарн настаивал, что ее рассказ и улики не сходятся. Говорил, что набор для сбора и анализа улик не подтверждает ее показаний. По его мнению, она выдумала свою историю, находясь под давлением обстоятельств, а не спланировала ее заранее. Казалось, Мари соглашается с ним. Поэтому Риттгарн спросил, действительно ли в районе действует насильник, которого должна разыскивать полиция.
Дрогнувшим голосом и глядя в пол, Мари сказала, что нет.
«На основании ее ответов и языка тела было очевидно, что [Мари] лжет об изнасиловании», – позже писал Риттгарн.
Не сообщив Мари о ее правах, согласно правилу Миранды – о праве на адвоката и праве хранить молчание, – детективы предложили ей написать истинную историю и признаться во лжи, тем самым, по сути, признаться в том, что она совершила преступление. Она согласилась, поэтому они оставили ее одну на несколько минут. На бланке Мари указала свое имя, адрес и номер социального страхования. Затем написала:
Той ночью я разговаривала с Джорданом о прошедшем дне и обо всем остальном. Закончив беседу с ним, я стала думать обо всех неприятностях, стрессе и том, как мне страшно жить одной. Когда я заснула, мне приснилось, что кто-то проник в мой дом и изнасиловал меня.
Вернувшись, детективы заметили, что в описании Мари говорится о том, что изнасилование ей приснилось, а не о том, что она его выдумала.
– Почему ты не написала, что выдумала историю? – спросил Риттгарн.
Мари в слезах ответила: ей показалось, что изнасилование произошло на самом деле.
– Мы уже проходили это, – напомнил Риттгарн. – Ты же уже заявила, что нет никакого насильника, которого нужно искать.
Мари хлопнула рукой по столу и сказала, что она была «точно уверена» в том, что изнасилование произошло.
Мэйсон не знал, как объяснить такое поведение. Удар кулаком. Четкий ответ. Совершенно разные сигналы.
– «Точно уверена» или «почти уверена»? – уточнил Риттгарн.
Мари сказала, что, возможно, она потеряла сознание после изнасилования.
– Ты знаешь, что бывает с теми, кто лжет о таком? – спросил Риттгарн.
– Мне нужно получить консультацию, – сказала Мари.
Мэйсон вернулся к уликам. Он пояснил, что она описывает звонок Джордану не так, как сам Джордан. Мари смотрела вниз, прикрывая лицо рукой. Потом «ее глаза задергались, словно она подыскивала ответ, – позже писал Риттгарн.
Детективы еще раз прошлись по всему, что она рассказала ранее – вспомнили о психологическом напряжении, чувстве одиночества, – и, в конце концов, Мари, похоже, расслабилась. Она перестала плакать и даже немного посмеялась. Она извинилась и согласилась написать другое признание, не оставляющее сомнений в том, что ее история была ложью.
У меня было много стрессовых ситуаций, я хотела провести время с кем-нибудь, но никто не соглашался, поэтому я выдумала эту историю. Но я не ожидала, что дело зайдет так далеко… Все стало очень серьезно… Не знаю, почему я не поступила по-другому. Такого не должно было случиться.