Не был бы волколаком, да не нагадай птица вещая ему суженую... Эх... Да чего нутро травить! А как пришла ночью, после бани? Прижалась телом горячим, дрожащим... Кулаком хватил Василий по избе, что мочи было. Пошатнулась та, болью рука наполнилась, легче стало. Из вьюшки Домовой кулак Василию высунул, да высказал обидное разное.
Плюнул вторично Василий, пошел в чисто поле, мечному делу учиться. Так-то он кузнец, лицо гражданское, мужик-лапотник, но краешком ознакомиться с воинскими приемами успел, когда на сборы три года назад мужиков собирали. Учили, правда, спустя рукава, мыслимое ли дело, за сборы трехмесячные из мужика воина сделать? Однако стойки основные показали, выпады, удары атакующие, да защитные.
Смотрела, слезы глотая, Катя в окно, как Василий руками навроде птица-журавль крыльями машет, вытерла под носом, что набежало, вздохнула, и пошла учить вразумлять. Ибо такому воину, не Кащея рубить Бессмертного, а лес валить возами целыми, благо деревья сдачи давать не обучены.
Схватила две палки крепкие, у стены стоявшие, пошла голову опустив. Не в ее правилах было первой на примирение напрашиваться, но тут случай особый, жизни на кон ставящий.
Увидал ее Василий, меч опустил, ждет, чего скажет девица. На палки поглядел, усмехнулся, мол, не бить ли пришла воина?
Подала ему деревяшку Катенька.
— Становись в стойку, — вздохнула девушка, — покажи искусство свое, Аника-воин.
Хотел было обидеться кузнец на прозвище такое, но смолчал. Оставил меч, взял деревяшку. Про себя решил до смерти Катю не убивать. На место бабу поставить, и только.
Встал в стойку, которую запомнил получше, двумя руками оружие держит и видит, как обратным хватом палку берет Катенька, за спину руку заводит, приседает, напружинивается, словно меньше ростом становится. Стоит раскаряка этакая, пошатывается — вправо-влево, вправо-влево...
— Нападай, — говорит девица, глаз с него не сводящая.
Пошел на нее с замахом Василий, змеей проворной метнулась противница вбок стремительно....
А дальше Василий ничего уж и не помнит. Ну, разве что прилетело сзади по темечку, и рухнул кулем в траву осеннюю, ноги раскинув, меч-палку из рук не выпустив.
— Ой! — вскрикнула Катенька, оружье прочь отшвыривая, на колени пред убиенным бросаясь. — Васенька! Как же ты! Я ж думала, блок поставишь!!!
Не отвечал Васенька. Лежал глаза под самый лоб закативший, птичек над головой порхающих чириканье слушал. С полчаса его Катенька водой отливала, да нашатырем отнюхивала. Откуда тот взялся — не ведала. Просто подумала — хорошо бы нашатырного спирту, он возьми, да и появись в кармашке! Флакончик плоский, с надписью витиеватой — «Нашатырь братьев Шаталовых. Наружное. Покойников воскрешать».
Стоял у них дома в аптечке тот флакон, с этикеткой Валеркой из озорства переклеенной. Как в кармашке очутился, даже понять не пыталась. Как и способность взглядом трубу самоварную наискось половинить. Приходили ей в мире этом время от времени бонусы. Надолго ли уменье такое, сказать Катенька затруднялась.
Да и не до того ей было! Дел то стокмо переделать требовалось! И корову подои, и коня выпаси, и домового молочком одари, банника-вуайериста заразу такую дверью по башке приложи, с лешим договорись, сталеплавильную устрой, Соловья сынка-разбойничка — добудь, лемеха отлей, щи навари, Василию в рубашке одной в чувствах признайся, самого ударом с разворота в нокаут отправь, а теперь стой на коленях пред чурбаком энтим, да отнюхивай нашатырем братьев Шаталовых! Где уж тут о бонусах думать-загадывать!
— Чем это меня так? — еще с полчасика после спросил Василий, открывая очи светлые.
Осмотрелся. Лежит головою на коленях Катенькиных, а она его слезами горькими поливает, да ромашки в кудри вплетает.
Это ей бабка Ефросинья насоветовала. Мол, от ромашек в волосьях, да от слез на пол-лица бабских, мужики скорее в себя приходят!
И ведь помогло! Быстрее ветра Василий с колен поднялся, лицом цвета алого с вечерней зарей споря. Стоит, пылает, из кудрей ромашки вытряхивает. Откуда цветы-ромашки в октябре месяце Катя не ведала, нужны стали — обнаружился букет под рукой. «Тоже бонус какой-то», — подумала девица, молодца взглядом еще пуще в краску вгоняя.
— Васенька, что за олух царя-горохового тебя меч держать учил? — справилась Катенька, едва Василий дыхание гневное перевел. — Капусту на зиму таким ударом рубить, а не Кощея Бессмертного!
— Завтра поутру займусь с тобой фехтованием, а то пропадешь в царстве злодейском не за грош.
Протянула ему руку, чтобы встать помог, пальцами нетерпеливо пошевелила...
Недодумкал Василий. Порывисто кинулся на колени, губами к ладони прижался.
— Прости меня, Катенька, — залился Василий слезами горькими. — А только не ходила бы ты в поход со мною! Жить незачем станет, если случиться плохое с тобою. Не по своей воле иду зазнобу спасать, так птица Гамаюн нагадала, а гаданью тому нет мочи противится!
— Не поняла? — выгнула бровь крутую Катенька, — Это ты мне сейчас в любви признался, что-ли?
Отпрянул Василий, словно наваждения пелена разорвалась. Вскочил на ноги, за сердце держится, вот-вот инфаркт-миокарда скрутит болезного.
«Тяжелый случай», — подумала Катя, — «Надо бабке Ефросиньи еще раз допрос с пристрастием учинить. Пусть колется, что за диво такое с Василием происходит — в любви другой едва не сознался, под чарами приворота будучи крепкими!»
Глава 14
Поутру, отлежав бока на скамье жесткой, пошла Катя к бабке-колдунье. Та, как ждала гостю, сидела на завалинке, семечки клыком щелкала. Ничего удивительного в том Катя не усмотрела. Раз уж одной ладонью хлопок изобразить можно, то и клыком единственным семки тоже, поди, щелкать природой разрешено.
— Доброго утречка, бабушка Ефросиния, — поздоровалась Катя, руку к сердцу прижимая, в пояс кланяясь.
Недоверчиво на нее старушка поглядела. На камуфляж, фигуристое тело обтягивающий, на пояс с баллончиком перцовым да электрошокером, на корзинку пирожков свежих, тряпицею чистой укрытых...
«Вот жахнет вольтами многотысячными, тут мне и конец, старой!» — испугалась Ефросинья. Катя ей уже подробно рассказала-показывала, как и что у нее работает. Страсть то какая, чего их предки для убийств только не напридумывали. Покумекала так, покумекала, да и выбрала себе пирожки вместо пятидесяти тысяч вольт.
— А теперь сказывай, колдунья, — молвила Катенька, едва за вторым пирожком рука морщинистая потянулась, — да врать не пытайся, как на духу говори, что за Баба-Яга Васеньку нашего в волколака превратила, да так, что противится самому крепкому привороту в человечьем обличье способен!
И брови сдвинула. Еще в детстве Катенька искусству допросов обучилась, когда с мальчишками в казаки-разбойники на переменках играла. В третьем классе прочитала про метод «Кулака и пряника» и оттачивала его так, что родителей едва не каждую неделю в школу вызывали, настаивали психиатру девочку показать. А как не показать, если мальчиков пряниками так изводит, что бабушки в ГОРОНО жалобы пишут!
Когда сводили, то выяснил доктор — у девочки просто-напросто большая внутренняя необходимость дела до самого конца доводить, со всеми тщанием и прилежанием. Из-за той необходимости внутренней и закончила Катенька и школу, и ВУЗ с медалями золотыми, да дипломами красными. Так то в детстве-молодости. Сейчас же за Василия готова была не то что шокером бабку спужать, а самой Бабе-Яге с птицей Гамаюн птичкин базар устроить!
Так что сдалась бабка Ефросинья перед фактором непреодолимой силы, созналась во всем с лихвой!
Оказывается, встречается у оборотней способность приворотному колдовству противиться, если любовь всей жизни своей повстречают. И чем ближе любовь к ним телесно находится, тем чары приворота слабеют, а тяга в зверя переметнуться — тверже!
«Вот отчего той ночью волком обернулся!» — вспомнила Катя, как прижалась тогда к Василию. «Ох, доберусь я до Яги с Гамаюном, не возрадуются!»
«Гиблое дело, если Василий люб тебе Катенька!» — поведала Ефросинья, последний пирожок дожевывая. «Только в волчьем обличье из омута приворота выбраться сумеет!»
Поблагодарила старушку Катенька, зыркнула напоследок многозначительно, чтобы неповадно в другой раз было правду недоговаривать, да ушла в задумчивости.
Вот оно значит выходит, как! Пока ночами двумя первыми тискал Катю, не ослабевало колдовство приворотное, а как начал заглядываться, тут же волком в окно выпрыгивать принялся! Непросто будет в походе с Василием. Ох, и непросто! В самый момент, что ни на есть неподходящий, засмотрится на Катеньку, волком обернется, и провалена миссия!
Решила умная Катенька тему про привороты погуглить. Вытащила из кармана нагрудного мышку-норушку ученую, приказала котом обернуться. А как обернулся, учинила запросов череду. Память то у них — запредельная! Тут главное запрос сформировать правильный! По первости не очень выходило, но как освоилась Катенька, даже себе призналась, что с котом-ученым проще дело вести, чем с нейросетями в мире ее. Одно плохо, тяжело на бересте ответы записывать. Вот бы карандаш с тетрадкой ученической на сорок восемь листов! Колыхнулся воздух рядом, зашелестела страницами тетрадь о сорока восьми листах, да карандаш цанговый! Подумала Катя, что не грех еще раз с пирожками к Ефросинье наведаться, про умение предметы к себе призывать, да про зрение лазерное поспрашивать!
Конечно, при способности такой, могла наверное и книгу тайн колдовских вытребовать, но таскать при себе мышку ученую легче, да веселее, чем полупудовый фолиант на коже телячьей, кровью человеческой писаный!
Едва не наполовину тетрадь вязью стенографической покрыла Катенька, записывая ответы кота ученого. Научилась стенографии еще в институте, когда секретарем подрабатывала. Очень на лекциях умение пригодилось. Во-первых, едва не дословно профессоров-доцентов записывала. А во-вторых, никто конспекты не одалживал, потому что бессмысленно одалживать, когда кракозябры в ём прочитать не можешь. С одной стороны — конспект не замылят, а с другой в отсутствии товарищества не обвинят. Вот тетрадка, берите люди добрые, списывайте, если неделями лекции пропускали, мне не жалко. Только написан он шифрованной скорописью, извините... Так, что попадется князю, али еще кому на глаза, надеятся можно будет, что знаков кирилических опознать не сумеют, во вредные книги на сжигание не определят.