Помнила, сказывал князь, что не долетают крики до верху из подземелья жуткого, а потому, стучись— не стучись в решетку железную, раньше чем смена придет караульная, кузнеца здесь не предвидится. На всякий случай осмотрела на пол скинутое. Оружие, сумки обшарила. Среди прочего сверток в ситец завернутый углядела. Развернула, а там сено какое-то. Принюхалась — да это же конопля! Вот какая охрана у князя то! Самому под стать!
Взяла девица сверток, пристроила на факел горящий. Знатно сенцо задымила. Толковый человек сушил, не иначе.
— Все равно, не уйдешь, не выберешься, дороги отсюда не зная! — зашипел Протезист сквозь решетку. — А я из-под земли достану!
— Руки коротки, — отмахнулась Катенька, половинку зернышка на ладони подбрасывая. Присела на кортки, ладошку с крупинкой вперед протягивая. Зашуршало, заскреблось, тенью из-за угла выскочил мыш Гугля! То не колдовство, не заговор, то природное, его никаким пластом межмирья не заблокировать. Ни одна мышь зернышко по половинке не ест. А раз так, то вернее верного за второй частью откуда хочешь примчится!
Кинулся мышь к зернышку, схрумкал, по ноге щекоткой хозяйке на плечо вскарабкался.
— Отведи меня к Василию к моему! — приказала Катерина, фонарик вытаскивая.
— Не озорничайте, мальчики, — бросила она, уходя.
Хохотом утробным камера ей откликнулась. Хороша, видать, трава в краях этих.
Идет Катя по коридорам замшелым, мышью ведомая, так ей то правое ухо усиками пощекочет, то левое, в какую сторону идти направляет. Идет, озирается, а вокруг люди за решетками в узких норах сидят. Взгляды потухшие, на телах тощих — рубища сгнившие. Волосы на голове шевелятся от ужаса кошмарного. Рукоять пистолета в ладонь просится, ноги едва не сами обратно свернуть думают. Усмирила гнев свой Катенька. Справилась. Не взяла на себя убийства грех. И тут ее...
— Катя! — прошелестело откуда-то из сумрака кислого. — Катенька...
Вздрогнула Катерина. Обернулась, фонариком стены высвечивает, сама не своя.
А голос, тянет голос то: — Катя... дочка...
Едва не обезумела Катенька. Кинулась к шише темной, лицом к решетке прижалась...
— Папа?
— Папа! — закричала, рванула решетку, с ума сходя. — Папочка!
Вот куда угодил-пропал столько лет назад отец ее! И сквозь прутья железные за руки его, за костлявые, коростой изъеденные вцепилась — не вырвать! До бровей бородою зарос, грязен, оборван, но узнала его. Сразу узнала. Хоть и улыбался тот ртом полным зубов нержавеющих. Тошно стало Катеньки, едва поняла что вытерпеть отцу пришлось. Но ничего, за все княже-бандит ответит. Нашарила ключи, отомкнула замок, решетку откинула, на шею отцу бросилась.
Гладит тот рукой ее по волосам, плачут оба, сказать ничего не могут. Долго стояли, пока не оправился первым отец ее. Отстранил, оглядел в луче светодиодном внимательно. Кивнул головой одобрительно. Удалась дочка! Красивая, статная, от женихов отбою не будет. В мыслях само собой проскочило и замерло, на реальность сворачивая.
— Потом Катюха почеломкаемся, — отец говорит. — Уходить надобно. Не ровен час, стража мимо пройдет.
— Не к чему уходить, папочка. Сидит князь с людьми своими запертый, а более нет тут других стражников.
— Неужто одолела проклятого?
— Одолела, папочка, — тряхнула головой доченька. — А наперед пойдем друзей моих выручать.
Глава 22
В ночь перед походом основательно с Василием поговорил князь. Вверяет, мол, дочь единственную любимую, и вплоть до — «из под земли достану, пасть порву, моргалы выколю и носы пооткушу, ежели что!», и так далее с теми же интонациями. Василий два часа разговору пред князем на вытяжку простоял, глазами отца Катиного ел, всю полноту ответственности ощущая. Тот даже смутился несколько.
На утро собрались Василий с Катей и Авазом обратно к реке выбираться. Основательно князь снарядил их в дорогу дальнюю. Меч Василию вернул, не нужно ли чего из оружия огнестрельного, поспрашивал. Вдоволь того в оружейной палате свалено. Тут тебе и автоматы, и пулеметы, и даже гранатомет. Посмотрела на трубу его Катенька, не взять ли с собой? Против Кащея только и воевать таким, если кладенца злодея одолеть не хватит.
Потом головой помотала, мысль дурацкую прочь гоня. Надо же, удумать такое — в мире фэнтезийном с гранатометом расхаживать! Не взяла Катенька себе ничего из оружия. Только книгу древнюю колдовскую из библиотеки княжеской спросила — коту Гуглю перед сном почитать.
От провожатых отказались путники. И самим дорога известна, чего людей от дел отрывать.
Попрощались с князем сердечно, ушли не оглядываясь, чтобы удачу свою не спугнуть. Приметы здесь даже Катя себе отменять запретила.
Покачал головой им князь вслед, проводил взглядом, пока вдали не скрылись, и вернулся к себе, дела править. У всякого своя дорога в жизни этой. Будь ты хоть князь, хоть отец, а не можешь дочь родную к своему пути привязывать.
Ходко шли тропою знакомой. К вечеру до костровища своего добрались. Здесь и заночевали. Тихо нынче в лесу. Нет уж боле разбойников, татей ночных. Трещит костерок, бока котелка облизывает. Варится в нем каша пшенная с луком, да мясом сушеным. Вдосталь харчей князь на дорогу выдал. Отужинали, чаем полакомились, спать улеглись. Катя не стесняясь к Василию прижалась, гибким телом своим, тот аж крякнул, еловый аромат автомобильный вдохнув. Аваз сбоку притулился, горн верный в руке сжимая. Так и прошла ночь . Спокойная, без разбоя, и комаров.
К обеду к реке вышли. Лодку из кустов вытащили, осмотрели — все ли цело, пока без пригляду была. На воду поставили, устроились. На носу Василий с Катей, на корме Аваз к скамье веревками привязанный. Завели трубы загибулину за плечо его, в воду раструб горна опустили, на манер движителя водометного.
— Испытание номер два! — крикнула Катенька, к Василию прижимаясь покрепче. — Вали плясовую!
Уж и дунул сын Соловья Одихмантьевича, по делу соскучившись!
Была Катя в Таиланде с подругою, везли их на моторке быстрой, так той посудине во век за ними не угнаться. Едва со скамьи их не сдуло с Василием, когда лодка с места взяла. Нос в зенит задрала, вся наверх поднялась, в воде корма, да раструб горна едва полоскались.
Но не на забавы хватило на дутье сына Соловья Одихмантьевича. Недаром прозвали того Авазом, видимо. Ведь Аваз по ихнему — смена достойная!
Оторвалась медяшка раструба, сгинула в пучине речной, всего на полсотни верст и хватило. Лодку крепкую волной исхлестало едва не в труху, дыра на дыре, зато те полста верст минут за пятнадцать проделали. Вынесло их на берег пологий, как живы остались — не знают.
Сидят Василий с Катей друг к дружке прижавшиеся, пальцы от скамьи разогнуть не могут, а сзади Аваз довольный сидит, скалится зубами белыми радостно.
Как в себя пришли, устроил Василий разнос Авазу порядочный. Во что лодку превратил за неполные четверть часа! Ею сейчас и печь не растопить будет! Три месяца работы кобыле под хвост! И на Катю глянул пронзительно — вот до чего прогресс то доводит!
Водяной свою лепту в нравоучения внес. Вытаращился над водой пучеглазо, кулаком перепончатым погрозил, воду фонтанчиком из рта жабьего изверг, и пропищал тоненько, что если догонит в следующий раз — утопит за нарушение скоростного режима на вверенной ему реке вопиющее! Где это видано так сигать по волне! Тыща щук икру метать прекратили! Окуни мальков в покое оставили! Лещи брюхом вверх всплыли, от зависти! Вся река на ушах стоит, пока вы тут развлекаетесь!
Уверила Водяного Катерина, что ее косяк это, пусть извинит, на первый раз штрафом довольствуется.
— Штрафом? — пробулькал водяной протяжно-тоненько. — А что это, штраф?
— Это вира за скорости превышение, — пояснила Катенька. — Какая у тебя скорость нынче дозволена, дяденька Водяной?
Поскреб Водяной щели жаберные, тиной обросшие, в голове прикидывая выгоду.
— Ну, верст пятнадцати в час, не более...
— Пятнадцати? — небрежно присвистнула Катенька, на торг привычный настраиваясь. — А я вот слышала, что марлин-рыба на море-океане под сотню в час делать может!
— На море-океане, то не моя вотчина! — пошел Водяной на принцип. — Там пусть, как угодно с ума сходят, а здесь — порядок будет. Посему штраф... Дудка!
— Какая еще дудка? — изумилась Катенька.
— А вот эта! — вытащил Водяной раструб горна потерянный. — У брата мого Нептуна — раковина есть особая, рыбам знак подавать! Здесь таких нету, потому — дудку за штраф возьму! На сома верхом сяду, стану по реке от истока до устья курсировать, трубным гласом рыб развлекать!
— Забирай, твоя воля, дяденька, — согласилась Катя радостно. С Водяником в ссору идти — дураком быть. Из всей силы нечистой самый мстительный — водяной! Хужее него человек один, не даром на шестьдесят процентов из воды состоит!
Крякнул Аваз с досады, да делать нечего. Ушел горн водянику.
Опечалился, горна лишившись. Сидит понуро, на ладони ножик перочинный подкидывает. Глянула на него Катя, достала из сумрака еще один горн. В школьном музее досталось ей горн тряпочкой отполировать. Вот его и взяла в приданое. Тут конечно с запасом дела вести надобно, однако друг потерей расстроенный, всегда на первом месте стоит.
Принялись посудину конопатить. Куда здесь без лодки то? До самого вечера провозились-измазались, пока течи заделали. И хотя в порядок относительный посудину удалось привести, Василий на Катю забиделся. Такую лодку по ее милости загубили прогрессом вашим!
К ночи спать улеглись. Катя привычно к Василию прижалася, а тот, возьми и отодвинься! Еще раз к нему — тот от нее. Катя не отстает, все к боку прижаться норовит. Всю жизнь мерзлячкой пробыла, к теплому тягу имела.
Кончилось тем, что Аваза спихнули. Заворчал тот, что забавы ихние спать мешают, ушел на другую сторону костровища, в спальник завернулся, тулупом укрылся, сказал только — «Вай, какой женщин!» — и уснул.
Отступать Василию было некуда. Вздохнул тяжко, повернулся к Кате, облапил, к себе прижал. «Мужчины...» — подумала Катя, в сон уходя. Тем все и закончилось. Спали, ни комаров, ни страха не ведая, чутким сном путников опытных.