— Апосля, — нахмурилась Катя. В принципе ничего против бани она не имела, даже уважала, но, поди ты, вдруг на первом жару у Васи быка зажарить можно? И травки-муравки эти еще... Кто знает, не вызовут ли аллергию нехорошую полоскания то такие? Так что лучше не позорится, перед кузнецом.
Баня у того оказалась справная, хоть и топилась по-черному. Отдельно парилка, отдельно мыльная, отдельно место рассупонится, да квасу испить.
Выдали Кате рубаху, да порты. Все новое, чистое, льняное, наждаком кожу дерущее. Василий поведал не без гордости, что специально в город ездил, одежи купить. Все-таки возиться в болоте в портах удобнее, как он посчитал.
Катя сначала дар речи потеряла, а потом посмотрела в чистые, ясные, ничем кроме крестьянской практичности не замутненные очи хозяина своего, и выпросила иголку, ниток, да небеленого холста, из которых, исколов пальцы сварганила, что-то вроде приемлемых панталон и подобия лифчика.
«Найду эту птицу Гамаюн, на окорочка порублю» — стискивала зубы Катя, посасывая уколотый палец. «Я тебе и порченность свою припомню, и страну Индию, и стопятьсот прививок!»
Нет, девочка она была, хоть и зараженная модным течениям своего времени, но отнюдь не безрукая. Сообразительная, умная, умеющая с завязанными глазами перебрать коробку передач двадцать первой Волги... А, что? Парни хвалили!
Василий парился долго. Ухал, похохатывал, наддавал жару так, что банник не выдержал, выскочил на воздух, поплескал на лысину водой из ковшика. Искоса поглядел на Катю, лузгающую на крыльце семечки с домовым. К здешним телесным духах Катя привыкла сразу. Даром, что фэнтезийную литературу читала запоем.
Ну, ойкнула приличия для, когда кто-то в подпечье завозился, чихнул, да и выполз на свет. Лохматый, маленький, любопытный. Налила ему молока в блюдечко, чего уж, домовым почет выказать — первое дело. Тот угощение выхлебал, но оказался неразговорчивым. Молча, исподлобья изучал новую обитательницу. Однако от семечек не удержался. Сгреб в пригоршню, сидел на крылечке, лопаточки свесив, лузгал в зорю вечернюю.
Молчали. Изредка из бани в облаке пара выметывался, прикрывшись ладонями раскаленный Василий, пробегая подмостки, бросался он в осеннюю реку, фыркал, радостно гоготал. Не Шварценеггер, конечно же, но все при нем, мельком отметила Катя, не спеша отворачиваясь.
Напугавший поутру конь Булат вышел из-за угла на горбушку, посыпанную крупной солью. Бережно взял с руки, мягко ткнулся храпом, вздохнул что-то про себя, лошадиное и ушел восвояси.
— Уффф! — вынырнул из бани Василий. В рубахе, штанах, босой, немного пошатываясь, жадно пил воду.
— Иди, Катюха, твой черед! — махнул он ей пустым ковшиком.
Та собралась быстро. Благо все заранее приготовлено. Как была, босоногая, пронеслась по тропинке, разминувшись с Василием, бросив «С легким паром!» через плечо.
Ворвалась в баню, скинула рубаху длинную и в мыльню! Духмяную, с шайками травы бабкой Ефросиньей запаренными! Ох, и отвела бы душеньку Катя, найдись здесь шампунь! Но, увы. Только примитивное мыло. Но и на том спасибо! Все-таки мыло, а не щелок из еловых ветвей, или того хуже — корень мыльный! На себе испробовала это гадство еще в то время, когда состояла в обществе «Назад к природе». Хотя мыло здешнее, надо отдать должное, очень приличного качества. Не вонючее, хорошо пенится, тело до скрипа с первого раза отмывает.
Ну, а намывшись, в парную заглянула. Созрела та после Василия. Воздух сухой, ровный, ароматный, видать любил хозяин кваску на горячие камни подкидывать — вон и бадейка его заготовлена. Но квас обождет. Василь наказал сперва настоями бабкиными колдовскими попользовать надобно...
Тут Катерина навроде, как в ступор впала, к себе прислушиваясь. Ощущение такое, что мысль в голове течение поменяла. Соображать — соображает, но внутри, как будто на древний лад рассуждение идет.
Вот отколь такие слова — «наказал, поди, надобно, пользовать, видать»? Что за анахронизмы? Современная вроде деваха, а поди ты — суток в этом мире не отжила, нате вам — уже на «паки — паки, иже херувимы» тенденция перейти намечается!
«А не все ли тебе равно, девонька?» — спросила Катя себя.
Первый ковш с камня всполох добыл огненный. Катя едва с полка не свалилась, когда шарахнуло, дверь тугую настежь распахивая. По ту сторону банник-бестыдник, оказалось, подслушивал, да подглядывал, ему в лоб и прилетело. Выдуло вон, даром, что дух.
Со второго ковша, искры разноцветные, что жар-птица твоя хвост расправила.
А с третьего ковша, в душе надломилось, опрокинулось, вспять утекло, да отпустило... Прислушалась к себе, о матери вспомнила, о доме родном. Нет остроты прежней. Смягчилась боль, заросла трещина... Да разве можно так-то?
Быстрее ветра кинулась Катенька по мосткам в реку студеную, словно подсказал кто — прежнюю себя воде текущей отдать. Обдало Катю холодом ледяным, перевернуло, подкинуло, да на берег швырнуло. Нагой, не тоскующую смертельно ни о жизни прежней, ни о доме родном. Так, что-то щемит под сердцем чуть, без слез, без жалости, без страданий.
— Ну вы, блин, даете, — подытожила Катя, в сумерках в дом возвращаясь. В рубахе до пят, панталонах, да волосы в полотенце увязав. Идет, чешется в льне, да в холстине, клянет птицу Гамаюн на чем свет стоит.
Глава 4
Василий чаевничал. Посреди стола самовар жаром пышет, баранки, калачи, варенья пяти сортов. Свечи горят, в железо кованое оправленные. По всему видать не бедствует кузнец. Зажиток тот еще. Пожелал легкого пара, к самовару пригласил, калач свежий подвинул.
Чай кипрейный с листом вишневым Катины мысли в порядок привели. Хошь, не хошь, а обустраиваться тут придется и приноравливаться.
— Скажите, свет мой Васенька, а далеко ли отсель до города?
— Верст десять напрямки будет, если леший куда Макар телят не гонял, не потащит. А пошто в город собралась?
— Хочу я, Вася, бельишком каким-никаким там разжиться, а то еще чуть чуть, и исчешуся так, что поутру некому тебе руду болотную добывать станет!
Почесал бородку кузнец, призадумался. По глазам видать — понятия о доле женской, удобства требующей, не имел, но, что баба без удобств на дыбы встать может, очень даже отчетливо себе представлял.
— Ладно, помогу горю твоему, — согласился Василий. — Только в город тебе незачем. Есть у меня еще одна коврига ржаная, через нее из прошлого мира вещичек вызволить можно. Не так уж и много выйдет, пуда этак на три. Хорошенько подумай без чего жизнь не мила, лишнего не проси. Завтра печь с утра истоплю, к полудню будут тебе цацки. Считай, что приданое.
Катя, как услышала, про возможность такую, едва не с кулаками на Василия кинулась! Я по твоей милости руки себе исколола, с ума схожу в панталонах дурацких, а у тебя, оказывается, мил человек, «еще одна коврига ржаная»? Раньше то не мог сказать?
Кузнец ее молча выслушал, чай допил, да на свою половину спать отправился. Чего с бабой лаяться? Завтра приданое получит, мягче шелковой сделается. Не по годам хитер мужик. Сначала отними у человека насущное, потом верни — твой станет!
Катя же полночи не спала, все думала, без чего ей жизнь не мила из расчета сорока восьми килограммов.Прям извелась вся! Никогда прежде в попаданцев не играла, а тут — пожалуйста, играй не хочу! На дворе мир без понятия о научно-техническом прогрессе, ты и гадай, как с колен подниматься, если с возвращением не выгорит? Так что про парфюмерию, да шампуни — забудь. Вот энциклопедию выживальщика — это дело! Видела такую у брата Валерки. Того хлебом не корми, дай в лес убежать с одним ножом и в трусах! Особенно в детстве. Свалит, а к вечеру всей деревней его разыскивают. Тут конечно мир фэнтезийный со своими колдовством и прочими тараканами, но физику то, с химией-математикой — еще никто не отменял? Законы то природы — одинаковы поди, что там, что здесь?
Словом, к полудню у Кати список в тыковке окончательно сформировался. Загадывала по весу, а не по штукам. Вот, например, — футболок черных, хлопчатых — шесть килограммов, да сверху еще носков — столько же, да энциклопедий-справочников по металлургии, химии, и другой прикладной тематике — восемнадцать, и так далее. Хорошо, Катя справилась, даром, что полночи уснуть не могла.
Долго представляла-думала, как гостинцы из мира ее переманивать будут. Оказалось, проще репы пареной. Затопил Василий печь поутру, как прогорела, на лопате широкой из дуба векового тесаной, хлеба поставил, а с ними — ковригу заговоренную. Храниться такая в сыром виде до полугода может, пока не понадобится переселенцу чего с того свету, вернее — миру перенесть. Но предмет запрашиваемый надобно точно знать и представить суметь.
А чего тут знать-представлять для Кати, что без шопинга сетевого жизни себе не мыслила?
Понатужилась девка, напрягла память, и все, как есть в зев печной высказала.
Ножик швейцарский, такой-то номер каталожный, хорошо помнит, у самой такой был, энциклопедию прикладной химии — такого-то издания, от такого то года, и так далее. Всего за полсотни заказов. Василий только диву давался, когда ковригу заговоренную из печи вынули, да корку вскрыли. Тут тебе и берцы, и костюм тактический по болотам шататься — сносу не будет, и нож о сорока лезвий-пилочек, и бельишко, и инструмент в здешних краях не виданный...
Перво-наперво девушка в другую комнату с обновками ускакала. Вернулась — счастливая, довольная, в камуфляже, сапогах со шнуровкой, ножом на поясе в футлярчике, на руке — компас, за плечами — рюкзак походный, разгрузочный.
— Вася, я ваша навеки! — улыбается, рот до ушей. — Можете вести меня на гиблое болото топиться!
Тот, как диво такое увидел, чуть не рехнулся с досады.
— Никуда я с тобой не пойду, — говорит. — Ты же мне руду распугаешь одним видом своим. Не дастся железо, уж больно чужая ты в одеже такой! Да и Леший с Водяным к нему не подпустят!
Нет, Катя, слышала, конечно же, мол, болотная руда появлению своему обязана каким-то там железнородным бактериям, но думать о том, что можно их распугать камуфляжем?