Глава 6
Наутро обнаружила себя обнявшей Василия, с головой на плече и ногой на тулово его закинутой. Смутилась, порозовела, что редька твоя, отстранилась. А тот глаза приоткрыл, смотрит на девицу от позора красную, «Доброго утреца» желает, зубы белые в улыбке скалит.
«Так и знал», — говорит, — «милая, что греться ночью прибудешь».
Катя пуще прежнего в краску, «С добрым утром, Василий Батькович, ваша правда — холодно ночью случилось...». И глазки отводит. А что делать? Но, что правда, то правда — ночью с Василием тепло было. И даже надежно как-то, до того крепко к себе прижал. Но ничего этакого — ни-ни! У Кати в прошлом отбоя от кавалеров не было, но, чтобы переночевать вместе, да хотя бы краешком не пристать — таких еще не встречалось.
Ну, встали, умылись водой у ключа, причесались, кашей заправились, чаю испили, уже солнышко над деревьями поднялось. Пора в путь дорогу собираться. Нет нет, а поглядывала Катя в сторону Василя, да удивляться не переставала, как такого видного парня не охомутали еще. Собою ладен, немногословен, работящ, ловок, кузнец опять-таки — чего другого здешним желать? Ну, то, что по зазнобе ни разу не виданной сохнет, дело десятое. Бабе мужика охомутать большого ума не надо. А вот поди ты — сколько лет, а все холостым ходит. Себе в жизни прошлой зарок дала до тридцати никаких замужеств. А то выскочишь, ребенка родишь, и опомниться не успеешь, уже разводиться пора. Нагляделась на подружек своих скороспелых. Любовь по молодости штука непрочная. А потому сначала нагуляться надо, а уж затем о делах семейных думать!
Василий меж тем поклажу собрал, на себя навьючил, огляделся. Заметил, как листья папортника невдалеке разошлись. Значит туда леший ведет. Молча Катюхе рукой махнул, за собой следовать. Пошли.
Дорогу леший выбрал им ладную. Ни коряг, ногой зацепиться, ни сучков в глаза целящихся. Видать, сильно хотелось хозяину леса стрелку компаса железом небесным с направления сбить. И двух часов не прошло, а вышли Катя с Василием к камню в землю ушедшему. Вокруг лес молодой ветви раскинул, непросто с телегой добраться, трудно глыбу увести с собой будет.
— Здоровый, понюх его задери, — подивился Василий, небесный камень осматривая.
Словно из под земли леший пред путниками вырос.
Поздоровались, честь по чести, и сразу за дело принялись — стрелку разглядывать. Покрутилась та, покрутилась, да и указала нехотя на тело с небес упавшее. Все же мало силы магнитной в железе случилось. Вблизи только и сбивается направление.
Но леший от радости едва не подпрыгивал. Можно выходит и компасом обладающего в лесу обманывать!
— А скажи ка, дяденька Леший, как же ты хочешь стрелку сбивать? — поинтересовалась Катя. — Ведь не станет та направление неверное указывать на большом расстоянии от камня небесного!
— Да, что мне то, дочка, — улыбаясь леший ответил. — валун то железистый я могу в любой точке леса ставить, хоть на земле, хоть под землей. Мои владения тут, мои законы!
Почесал Василий голову, почесал, да и говорит:
— Так поставь мне энтот камень пред кузней моей, если дело для тебя пустяковое! И мне не придется сюда подвод нанимать, дорогу торить, лес невинный рубить! А за камень сей, обещаю не ходить на болота гиблые, не нарушать таинства природного. Мне его до конца дней моих хватит, а еще и детям останется.
— Дешево такую прорву железа получить хочешь, — смекнул Леший. Дядька непростой оказался, хваткий до выгоды собственной. Вот и говори потом, что духи у нас бескорыстные!
— Чего же ты хочешь за камень, да за доставку? — спросил Василий, в торг готовый удариться.
Метнул леший на кузнеца взгляд оценивающий, задумался. Присел на пенек случившийся, голову лохматую свесил.
— Есть у меня дело, — заговорил наконец, — да только богатырю впору, а не кузнецу-лапотнику...
Вздернул бородку Василий, распрямился. Из очей ясных разве что молнии не бьют! От лешего такое терпеть! Катенька-разумница, как увидела, что наливается кузнец гневом на пол-лица, сразу скумекала — не остановит его сейчас, придется ей в болоте гиблом, да вонючем ковыряться! От перспективы такой, весь настрой благодушный, покроя да слога старинного из нее вышел.
— Так, мальчики! — вскочила на ноги. — Давайте не будем накалять обстановку! А не то добром это дело не кончится.
— Вася! — повернулась к оторопевшему кузнецу. — Ты покури пока, а мы тут с лешим сами потолкуем насчет дела его богатырского.
Сказать, что Василий лицом побелел, и глаза едва на стебельках не свесил от наглости запредельной, значит ничего не сказать. Как его сердечного еще удар не хватил!
— Так, красавец, — обратилась Катенька к лешему. — Поведай-ка мне про дело твое.
Тот вроде, как меньше ростом стал, нутром почуял, девка бешеная, безбашенная, такую не послушаешь, себе дороже выйдет.
— Да, какое дело, — смутился леший, — младшенький сынок Соловья Одихмантьевича от семьи отпочковался, нашел себе свои три дуба в лесах моих, огнездился, залютовал, папаша ему в свирепости и в подметки не годиться. Ни конному, ни пешему пройти не дает, данью кругом себя дороги обложил, лес губит, зверя не щадит, а про людей и говорить не приходится. Вот если бы кто того сынишку изничтожил, спокойствие в мир лесной вернул, я бы железо сие избавителю в лучшем виде к дому направил в вечное пользование!
— Да разве можно помыслить, чтобы простой кузнец..., — запнулся тут леший, смотрит, как у Василия желваки по скулам гуляют, кулаки сжимаются, да глаз правый дергается.
— А что, Вася, сподобно ли тебе сына Соловья самого Разбойника одолеть? — прищурилась Катя, рассуждением в мир возвращаясь. — Ты еще с той стороны посмотри, что если хочешь зазнобу свою поскорее спасти, то из небесного металла во сто крат быстрее меч кладенец себе откуешь, чем из железа болотного.
Едва крупица разумения в разговор зашла — спал морок гневный с Василия. И вправду — пока соберешь грязюку эту, да очистишь, да обожжешь, да еще немало чего с ним сотворишь — зазноба в Кощея и влюбиться, и замуж выйти успеет — куда ей деваться в неволе то? Ведь не даром говорят, что первый человек для узника — тюремщик его!
Почесал бородку Василий, да и согласился извести барчука Соловьиного. Насмерть не бить, а в полон взять, и батьке за вознаграждение вернуть, да с условием — не приходить более в лес Заболотные заповедные. На том и порешили.
Вывел их Леший самой короткой дорогой к дому, чтобы к походу на отпрыска Соловьиного подготовились, припас какой надобен взяли.
Катя только диву давалась, как без всякого компаса, едва не кругами петляя, вышли они к Васиной кузни вдвое быстрее, чем она по прямой считала. Чудеса, да и только.
Глава 7
Хотел было кузнец с ходу на коня садиться, идти славу себе богатырскую зарабатывать, да Катя его отговорила. Мол, не только в кузнечном деле толк знает, а еще и в тактике и стратегии воинском. Что правда, то правда, некоторое представление имела о том, ходила на реконструкции, да косплеи разные, нахваталась хитростей да уловок. Ну, в самом деле— чего в лоб то на сынка Соловьиного переть, жахнет волной звуковой — костей не соберешь. Все ж Вася, хоть и сложения богатырского, а ни разу не Илья Муромец. Того в пар себе свистом изведи — из седла наземь не опрокинешь. Дернул себя за бороду Василий, согласился, что совет держать надобно. Все же кузнец лицо гражданское, не военное, а Катя — кто ее знает, чем в мире своем занималась? Може там девки через одну железо куют, да войска в походы водят!
Долго ли коротко ли, а придумала Катерина хитрость военную. На живца отпрыска брать. Живцом будет она, Катерина, чай не станет девицу внук Одихмантия наповал свистом бить. А Василий — вот тот внучка и возьмет под белы рученьки. Главное обездвижить успеть! Понятное дело, надо взвара сонного заготовить, да острие какое-никакое им намазать, да и ткнуть объект интересу в мягкое. Тот с ног долой, тут его и хватай, и вяжи! Такой вот план Катерина придумала.
Василий сперва ржал аки конь буланый, потом по земле едва не валялся, когда Катя рассказала про трубку духовую, которым аборигены в странах тропических пташек да других соловьев отстреливают.
Та и вида не подала, что обиделась, подождала, когда Василий ковш воды на голову себе выльет, да пока смешинка его оставила.
«Ты сам посуди, Васенька» — сказала она ему — «Слух у рода соловьиного очень уж чуткий, а бить придется саженей с пяти, ближе может не подпустить! Так что лук — сразу же отпадают. Услышит он тетивы скрутку, а ну — свистнуть успеет? И стрелу собьет, и наповал обоих! А звук трубки духовой здешним краям неведан, не сообразит выкормыш, что погибель тот звук нести может!»
Подумал кузнец, согласился посмотреть, что за диво такое — трубка духовая. Но перво-наперво сделать ту надо было. Объяснила Катя Василию, каких размеров да форм трубка надобна, тот споро за дело взялся. Прямо горит все в руках кузнеца, смотреть да смотреть не отрываясь. Отыскал Василий жердину без сучков, на огне обжог, выпрямил. Вдоль расщепил, скобелем сердцевину из половинок извлек, вместе те сложил, да жилами на клею рыбном обмотал. А потом прутом железным каленым отверстие, как говориться у кузнецов — откалибровал. Вот тебе и трубка, Катерина Батьковна, показывай искусство свое!
Пока трубка на пруте вертелась, Катя из лучин дротиков понаделала. Обточила несколько ножиком швейцарским, заострила, пакли из стен надергала, на кончики тупые навроде пыжа намотала.
Трубка у Василия лучше некуда получилась. Гладкая изнутри, словно отполированная, прямая, что стрела твоя.
— Проверим, Василий Батькович, насколько хорошо духовой стреломет твой работает! — сказала Катя, в трубку дротик самодельный загоняя.
Прицелилась в стену избы, дунула, свистнула стрелка, да и воткнулась в бревно.
Василий глаза вытаращил на дело такое.
— А, ну-ка, — забрал он орудие, дротик вложил, да как дунет!
Едва не на вершок лучина в старое дерево вошел!