— Скотина! Мразь вонючая! За что?! Тебе мой отец поручил это сделать, да?! Грязный наёмный убийца! Твои руки по локоть в крови! Да чтоб тебя живьём сварили в кипящей сере там, в подземельях Мардука! Чтоб у тебя!..
— Прерви на минуту поток своего красноречия, Найда. — Конан говорил нарочито спокойно. Но было в его голосе что-то такое, отчего поток красноречия и правда прервался, как обрубленный, и девушка уже без гнева взглянула ему в глаза, — И просто приглядись повнимательней к твоей так называемой «матери».
Найда отодвинулась от варвара, и действительно взглянула на мать, поспешив протереть заплаканные глаза.
Вместо согбенной немощной старушки с крыльца, полусвесившись с двух ветхих ступеней, как раз сползла на спине молодая женщина, глаза которой уже застыли.
И имевшееся в них выражение дикой ненависти и лютой злобы доказывало, если б не имелось и других доказательств, что фамильные привычки и черты принадлежат старшему чаду почтенного Никосса.
Женщина и правда была очень красива. Отлично сложена. Густые, медового оттенка, волосы обрамляли прелестное — если абстрагироваться от имевшегося на нём выражения! — личико. Единственное, что портило впечатление от женщины — то, что она была мертва. Мертвее, как сказал бы поэт, мёртвого!
Конан не мешал Найде, подошедшей почти вплотную, изучить убитую.
«Любовалась» на последнюю поверженную сестру девушка не менее минуты. Потом провела рукой по лицу:
— Хвала Митре Пресветлому! Ах, Конан! Прости пожалуйста! Какая я была дура! Это… Это меня эта тварь подловила! На моих дочерних чувствах! — девушка, в сердцах снова зарыдав, опять кинулась киммерийцу на могучую грудь, теперь уливая её уже слезами благодарности.
Киммериец не препятствовал, нежно поглаживая девушку по плечам и спине. Затем сказал:
— Меня она, собственно, тоже купила. Именно так я и представлял твою мать, согнутую годами и болезнью. Но вот когда ты сказала, что она тебя никогда «доченькой»…
Вот: видишь этот шарик на навершии рукоятки моего меча? Подарок. От знакомого чародея. Если за него взяться, или обхватить ладонью, видно в истинном обличьи то, что искажено волшебством! Ну вот я и посмотрел. И — увидел!
— И ты… Решился убить… даже… Такую красавицу?!
— Ну да. А что такого? Чародейки мне, конечно, попадались и менее красивые… И даже — совсем страшные. Но одно объединяло их всех: все они горели жаждой убить меня. Причём обычно — как можно мучительней!
— Ф-фу… Ну повезло мне с тобой. А то бы точно сейчас — воспарял бы в небеса мой наивный молодой дух!
— Ну, думаю, всё же, до этого не дошло бы. Меня подстраховывали.
— Да-а?! И кто же это?!
— Кто-кто… Тот, кто организовал этот «отбор». На звание наследницы Престола.
Уважаемый Никосс. Может, вы уже выйдете из состояния невидимости? А то ваши неуклюжие перетоптывания на месте слышит, думаю, и ваша дочь!
В пяти шагах от порога домика, окна и дверь которого, как оказалось, были тоже заколочены, а сгнившая соломенная крыша провалилась, возник силуэт, а затем материализовалась и вся фигура отца Найды. Та возмущённо вскрикнула:
— Папа! Так ты — всё это время?!.. Ты всё видел?! А я… — девушка густо покраснела.
Чародей криво усмехнулся:
— Ничего, доченька. Я не в претензии ни к тебе, ни к твоему провожатому. Он честно исполнил всё, что я ему поручал. Ну а то, что ты захотела… Отблагодарить его за своё неоднократное спасение на собственный лад — дело лично твоё!
— И ты — знал про… Ханну?
— Скажем так: я наблюдал за ней. Сопровождал, оставаясь невидимым. Как и всех остальных. Но! Не вмешивался. Хотел выяснить, правда ли всё то, что говорили о твоём спутнике.
— И как? Выяснил?
— Да. И вижу, что молва не солгала. А кое в чём даже преуменьшила таланты твоего провожатого. Он не только силён, но ещё и хитёр и предусмотрителен. Из такого и правда, со временем получится отменный Владыка!
— Вот-вот. И я о том же! Папа! Как ты себе представляешь моё будущее? И где мама?
— К сожалению, она умерла. Давно. Ещё три года назад. И в её смерти не было твоей вины — она просто отравилась. По ошибке. Своим же лекарством! А я не говорил тебе, потому что не хотел расстраивать… А будущее твоё я представляю себе так: ты возвращаешься ко мне, в наш подземный дворец, и я тихо и мирно передаю тебе бразды правления!
— О! Вот как. Хм-м… Да, наверное теперь, когда ты так хитро отделался от всех этих змеюк и гиен, и твоя совесть спокойна, поскольку сделал это всё-таки не ты сам, а — Конан… Можно так и поступить.
Я согласна.
Но у меня есть одно условие!
— И какое же, свет моего сердца?
— Конан-варвар будет моим мужем! И мы будем править твоим королевством вместе!
Чародей не мог не заметить, как вытянулось лицо Конана. Но промолчал.
А вот Найда не молчала:
— Ну-ка, прекратите переглядываться! Будто я не понимаю, что Конан пока не хочет быть моим мужем! Но — мало ли чего он «пока» не хочет! А вот я сказала, что всё равно хочу, и буду его женой! — она в сердцах снова топнула маленькой ступнёй по земле.
Никосс, вздохнув, как бы в приливе отцовской любви, широко улыбаясь, подошёл к дочери, и принял своё гневающееся чадо в отцовские объятия:
— Как ты прекрасна, Найда! Вылитая мать! Даже в гневе! И, разумеется, твоё слово для меня — закон!
Тут его сомкнувшиеся руки образовали вокруг миниатюрной фигурки прочный как бы кокон, и чародей подмигнул киммерийцу:
— Давай!
Конан, успевший выдернуть из груди Ханны свой верный кинжал, и подхватить с земли суму, крикнул, уже на бегу:
— Сколько?!
— Ну, минут десять точно выдержу! Я ещё не совсем старик!
— Отлично! Успею добежать до границы Гиркании!
— Да ты что?! Ведь до неё — семь миль!
— Всего-то?! Жалких семь миль?! Успею! Ты, главное, не отпускай!!! — Конану пришлось перекрикивать возмущённо ругавшую его и его союзника Найду, сулившую им на головы всяческие кары, когда вырвется, — Спасибо, Никосс! Спасибо и тебе, Найда! И — прощай! Прости, но быть, пусть и твоим мужем, но — вечным подкаблучником — не по моей свободолюбивой натуре!
За десять минут Конан и правда — успел добежать до границы Гиркании.
И даже переплыть на другой берег широкого Пунта Вазарийского…
Конан и тринадцатый подвиг Геркулеса*
* Сразу оговоримся: Разумеется, никаких древних греков в Гиперборейскую эру ещё не существовало! Но прообраз этого замечательного, воистину народного, героя, уже прославлялся в современных Конану мифах, легендах и преданиях. Поэтому в дальнейшем для простоты мы будем продолжать именовать его именно так.
— Тпру! Стоять — стоять, я сказал! Спокойно, спокойно… Ничего нам эта большая кошка не сделает! — похлопыванием по шее и ободряющим тоном Конан старался успокоить Рыжего, своего лучшего коня. Нервная дрожь благородного животного легко ощущалась под его огромной загрубелой ладонью.
Когда жёлто-песочная львица вдруг откуда ни возьмись возникла посреди дороги, варвар только огромным усилием своих могучих ног, и громким окликом смог удержать коня на запущенном и полузаросшем лесном просёлке, одной рукой мгновенно выхватив любимый меч, а другой натягивая удила нервно всхрапывающего и подающего назад мощного жеребца. Но против природных инстинктов тяжело бороться: тот продолжал перебирать копытами, опасливо кося на хищника, и норовя отодвинуться подальше от такого неприятного «соседа».
Сам же Конан теперь смотрел на появившееся животное с недоумением.
То, что нападать странный зверь не будет, он понял мгновенно. Голодная, охотящаяся львица так себя не поведёт. Она не ляжет в пыль посреди дороги, и не будет тереть морду лапой, иногда вскидываcь вверх, и тихонько подвывая. Значит, осталось немного: догадаться, чего ей нужно от Конана. Ведь не просто так она появилась перед ним здесь, в заброшенных и пустынных «чёрных» лесах Черноречья, издавна не пользующихся популярностью даже у местных разбойников. Ведь «чёрными» они были не только по цвету, наводя тоску и уныние своей тёмной, словно сморщенной, хвоей и листвой. Дурная слава не возникает сама по себе. Чьи-то древние заклятья и злоба, похоже, всё ещё угнетали здесь всё живое.
Забрался сюда Конан, конечно, зря. Но что-то — не иначе, древний инстинкт Охотника, Воина, искателя Приключений и Сокровищ — потянул его, как магнитом, сюда…
Уж больно захотелось вдруг тряхнуть стариной, выбраться куда-нибудь одному. Без шумной пышной свиты, положенной ему, как могущественному королю, и, если быть до конца честным, подчас сильно раздражавшей его. И поразмять, как говорится, на приволье, старые косточки. Погулять в одиночку… Поискать, как встарь, приключений?
Или… просто отдохнуть от всех?
Не ощущал ли он иногда смутную ностальгию по тем светлым и беззаботным временам, когда он был просто Конаном — Варваром из варваров, простым искателем добычи и приключений. А не верховным владыкой крупнейшей западной державы, ответственным за свой народ, за свою страну, за свою Королеву?
Не ощущал ли он какой-то чужеродности всей этой придворной мишуры, и обязанностей, своей вольнолюбивой натуре? Не бурлила ли в нём кровь, когда он через окна великолепного дворца смотрел вдаль — туда, за горизонт. Где призраки дальних стран и небывалых приключений, быть может, ждали ещё его, и удивлялись — не иссяк ли в нём дух вольного охотника, воина, борца со злом и насилием? Не стал ли он… администратором и бюрократом?
Может, маленькие дорожные происшествия, с которыми он надеялся уж как-нибудь справиться, помогли бы ему скрасить такую рутинную и постылую официозную жизнь, и работу Короля? Заставили бы замолчать тот странный, зовущий, голос?..
Конан, конечно, скромничал. Ему и сейчас были по силам любые приключения и происшествия. Вряд ли на пространствах так называемого «цивилизованного» мира, да и за его пределами, нашёлся бы воин, равный по силе, опыту и уму сорокалетнему королю Аквилонии.