— Я обещал мисс Бронте, что она может выбрать пьесу по своему усмотрению, а мужчина должен выполнять свои обещания.
Дамы милостиво уступили и вежливо болтали со мной до самого Уайтчепела. Красочная дневная круговерть закончилась. Теперь под мерцающими газовыми фонарями вдоль главной улицы стояли проститутки, зазывая мужчин. Кабаки наполнились пьяницами, оттуда доносились взрывы грубого хохота и резкая, диссонирующая музыка. Вокруг прилавков все еще толпились люди, но повсюду, словно растения, расцветающие только по ночам, возникли новые приманки. В матерчатых балаганах расположились паноптикумы, их афиши обещали зрелища вроде волосатых мужчин и голых собак, горилл и великанов, ацтеков и бородатых женщин. Возбуждение и опасность витали в нечистом задымленном воздухе. Боковые улицы являли собой темные угрожающие тоннели.
Было совсем нетрудно поверить, что убийца резал и увечил своих жертв именно здесь.
— Господь милосердный, — пробормотала миссис Брукфилд, а у миссис Кроу глаза сделались еще огромней от страха. Даже мистер Теккерей выглядел смущенным.
Экипаж остановился у входа в «Королевский павильон». Со своими греческими колоннами и грязным оштукатуренным фасадом он напоминал руины классического храма. Публика, втекавшая внутрь, состояла из представителей низших общественных классов: мужчины в рабочей одежде, женщины в дешевых украшениях. Когда мы выходили из экипажа, поглазеть на нас собралась толпа. Мы были не к месту разодеты. Мальчишки свистели и выкрикивали насмешливые замечания в наш адрес. Мы проследовали ко входу сквозь строй уставившихся на нас грубых лиц, подталкиваемые в спину местными завсегдатаями. Мистер Теккерей кивал, улыбался и раскланивался, словно явился на прием в Букингемский дворец. Миссис Брукфилд и миссис Кроу ежились от страха. Я прочесывала взглядом толпу в поисках Слейда, но тщетно.
Подойдя к кассовой кабинке, мистер Теккерей купил четыре билета в переднюю ложу. Обветшалый убогий зал был тускло освещен лишь расположенными вдоль рампы огнями. Когда мы шли по проходу, подошвы прилипали к полу. Большинство мест уже было занято. Громкие разговоры и смех сливались в общий рокот, поднимавшийся до самой галерки. В воздухе пахло газом, табачным дымом, мочой, пивной и луковой отрыжкой и гнилыми зубами. Когда мы занимали свои места, зрители указывали пальцами и таращились на нас. Пока не начался спектакль, мы оставались центром всеобщего внимания.
В первой сцене участвовал скаредный старик — владелец мельницы в выдуманном городке под названием Уайлдвуд. Щеголяя черными усами и шляпой, он урезал жалованье своим рабочим, ходил с самодовольным видом, ухмылялся и считал пачки денег. Это был нелепо карикатурный персонаж, которого зрители освистывали с большим энтузиазмом. Мистер Теккерей терпеливо посмеивался. Миссис Брукфилд и миссис Кроу не скрывали скуки.
Но когда мельник позвал жену, в зале воцарилась выжидательная тишина. На сцену вышла молодая женщина. Она была худа, как призрак, и одета в белое прозрачное платье, облегавшее ее полную грудь. По спине рассыпались черные локоны. Черты лица у нее были определенно славянскими, глубоко посаженные глаза горели страстью. Портрет на афишке ни в коей мере не передавал ее красоты. Все взоры устремились на нее. По залу пробежала волна шепота: «Катерина Великая». Кто-то прошептал: «Еврейка из России». Я никогда прежде ее не видела, но была так ошеломлена узнаванием, что не удержалась и вскрикнула. Второй раз с момента моего приезда в Лондон происходило воскрешение мертвого. Катерина Великая была моей сестрой Эмилией.
Она напоминала Эмилию не внешне, а, скорее, внутренне — горела тем же внутренним огнем и выглядела именно так, как, по моим представлениям, выглядела бы Эмилия, совершившая путешествие в рай и в ад и вернувшаяся обратно.
Катерина произнесла свою первую реплику:
— Я здесь, мой муж.
Это была простая фраза, отнюдь не принадлежавшая перу великого драматурга, но своим трепетным духом актриса вдохнула в нее жизнь. Ее глубокий, совершенно лишенный какого бы то ни было иностранного акцента голос заполонил все пространство зала. Такой же силой обладал голос Эмилии. Эмилия говорила редко, но когда говорила, не слушать ее было невозможно. Сейчас зал во все уши слушал Катерину. Мы с восторгом и ужасом следили за тем, как мельник заставлял жену прислуживать ему за обедом, словно рабыню, а когда она нечаянно расплескала суп, запустил в нее миской. За пережаренное мясо он отхлестал ее по щекам, а потом набросился на нее с грубой бесстыжей похотью. Катерина терпела все унижения, сохраняя достоинство, словно святая. Ночью в одиночестве она пела похожую на плач песню, от которой дрогнуло бы даже самое жестокое сердце. Я ощущала, как сочувствует ей зал и как ненавидит он ее мужа. Но я была взволнована по другой причине.
Вот так же терпела жизненные невзгоды Эмилия. Она чувствовала себя счастливой только дома, когда оставалась одна, любая необходимость покинуть Гаворт была для нее мучительна. Но когда она сопровождала меня в Бельгию, где мы учились в школе, и когда в 1848 году отважно покинула дом, чтобы помочь мне в моих приключениях, она демонстрировала такую же храбрость и стойкость, какую демонстрировала сейчас Катерина. Видеть это и вспоминать было почти невыносимо.
Сюжет совершил драматический поворот, когда после войны с Наполеоном вернулся домой сын мельника, красивый молодой человек по имени Ричард. Ричард и Катерина полюбили друг друга и мечтали пожениться, но, разумеется, не могли этого сделать, пока был жив мельник. И тогда они замыслили убийство. История отдаленно перекликалась с греческим мифом о Федре, а еще больше — с репортажами, которые нередко печатались в грошовых газетенках. Актер, игравший Ричарда, был заурядным любителем, но игра Катерины возносила дешевую убогую пьеску до шекспировских высот. Актриса то была чиста и бескорыстна, как монахиня, борющаяся с искушением, то превращалась в бесстыжую соблазнительницу. Она завораживала зрителя.
— Весьма недурно, — пробормотал мистер Теккерей.
— А я нахожу ее излишне вульгарной, — фыркнула миссис Брукфилд.
Миссис Кроу отнеслась к Катерине с благоговейным ужасом.
— Я чувствую в ней дух, злой дух, — прошептала она. — Эта женщина — сам дьявол!
Когда Ричард стрелял в мельника, я от волнения сдвинулась на краешек стула. Прихватив деньги мертвеца, любовники сбежали. Но полиция нашла их, прятавшихся в маленькой гостинице. Ричард был убит при попытке к бегству. Катерину арестовали и судили за убийство мужа. Когда шла сцена суда, зал освистывал каждого свидетеля, дававшего показания против нее; когда присяжные огласили обвинительный вердикт, поднялся жуткий шум; а когда судья вынес ей смертный приговор, в него полетели пивные бутылки. Стоя на эшафоте, Катерина произнесла свое последнее слово:
— Я признаю, что убила мужа, — теперь в ее голосе звучала нечеловеческая мука. — Я виновна в обыденном, но не в высшем смысле. За зло и платить надо злом: око за око — так сказано в Библии. — Лицо Катерины исказила демоническая гримаса. — И аз воздам! — От этих слов меня пробрала дрожь: в тот миг актриса была воплощением ненависти и безумия. — Лишь Бог мне судия, — воскликнула она, и выражение ее лица резко переменилось, вмиг она стала похожа на ангела небесного. — Я предстану перед Ним с отвагой невиновного.
Палач накинул петлю ей на шею, и звук тяжелого удара эхом разнесся по залу. При помощи какого-то волшебного театрального трюка Катерина повисла на веревке, казалось, что ее обмякшее тело ничем не поддерживается снизу. Занавес. Зрители повскакали с мест и бешено зааплодировали. Я тоже стояла, слезы катились по моим щекам, и я аплодировала так страстно, что у меня болели ладони. Магнетизм, который излучала Катерина, был потрясающим, и он произвел эффект почти невыносимого катарсиса. Занавес поднялся, актеры вышли на поклон. Когда появилась Катерина, зал словно взбесился. Даже мистер Теккерей закричал:
— Браво! Браво!
Миссис Кроу воскликнула:
— Я чую дух! — и без чувств повалилась на руки миссис Брукфилд.
Миссис Брукфилд помимо своей воли казалась потрясенной.
— Увезите нас отсюда, Уильям, — с мольбой обратилась она к мистеру Теккерею.
В зале зажегся свет, толпа устремилась на выход. Я протискивалась к сцене против течения: мне необходимо было поговорить с Катериной. Пройдя через дверь, ведущую за кулисы, я очутилась в темном коридоре, но заметила свет, лившийся из комнаты в самом его конце, подошла к дверному проему и заглянула внутрь. Катерина сидела за туалетным столиком спиной ко мне, но я видела ее отражение в зеркале. Она снимала грим. Актриса оказалась старше, чем я думала, — вероятно, моего возраста.
Ее глубокие черные глаза сверкнули, когда она заметила меня.
— Никому не позволено тревожить меня после спектакля. Уходите. — В ее речи слышался русский акцент, с которым она успешно справлялась на сцене. Поскольку я не двинулась с места, она спросила: — Вы кто?
Я все еще видела в ней призрак Эмилии.
— Меня зовут Шарлотта Бронте, — промямлила я.
— И чего вы хотите?
— Я кое-кого ищу. Думаю, это наш общий друг, — ответила я.
Катерина обернулась и посмотрела на меня в изумлении, словно считала, что у таких, как я, не может быть общих знакомых с такой, как она.
— И кто же это?
— Его зовут Джон Слейд. Но он может называть себя и Джозефом Типинским.
— Ни одно из этих имен мне не знакомо, — безразлично проговорила Катерина, но я только что убедилась, какой талантливой актрисой она была. — Почему вы решили, что я знаю вашего друга?
— У него в комнате была афишка с вашим портретом.
— Эти афишки разбросаны по всему Лондону. Многие мужчины хранят их, потому что обожают меня. Это вовсе не значит, что я с ними знакома.
— Но вы из России, — не сдавалась я. — А Джон Слейд отправился в Россию три года тому назад. Может, вы там с ним встретились?
При упоминании родины глаза у нее потемнели.