В молодости Мориарти отличался непомерной гордыней и мог пойти на любое преступление, только чтобы защитить свои тайны. Таким образом, он организовал убийство Артура, обеспечив себя абсолютным алиби, — в это время он был в Лондоне со мной. Есть ли лучший способ сбить полицию со следа?
Попросив герра Глайвица никому не говорить о моем визите, я вернулся в Оксфорд. Работал как одержимый, чтобы взломать шифр, но безуспешно. Наконец я решил навестить Мориарти, понаблюдать за ним, как Артур: изучая внешность, попытаться разгадать душу.
Как предлог для поездки я использовал рукопись моей новой книги — второго тома «Математических курьезов». Вскоре мы уже обсуждали проблемы математики за чаем в его берлоге.
Дом Мориарти заполняли самые разнообразные книги — изобразительное искусство, алгебра, музыка, астрономия. Любой из этих текстов мог бы стать ключом Вегенера. Потребовались бы месяцы, чтобы проверить, не подходят ли в качестве ключа первые страницы всех его книг!
Как и всегда, профессор оставался эталоном джентльменской сдержанности. Но едва я невзначай сказал, что хочу знать его мнение о высшей мере наказания, на лицо моего визави наползла усмешка.
— Смерть — вот единственная кара, — бросил он, а потом вернул беседу в русло живописи восемнадцатого столетия.
Этого хватило, чтобы убедить меня в его злодейской сущности.
И все же я не располагал прямыми доказательствами. Заявись я в полицию с нерасшифрованной страницей из записной книжки, смерть моя не заставит себя ждать. Я решил тайным образом поспособствовать падению Мориарти. Писал анонимные письма значительным лицам нашего университета, намекая на его темные делишки. Дурные слухи расползаются быстро: вскоре Мориарти оставил кафедру и перебрался в Лондон, где занялся репетиторством.
Полагая, что потеря профессорской должности послужит ему достойным уроком, я ошибся. После отставки он воздвиг вокруг себя защитную стену, став в высшей степени острожным. А я все ломал голову, как же мне вывести на чистую воду главу преступной шайки.
На этом преподобный Доджсон остановился, и я подлил ему чая.
— Но почему Артур не поделился ни с кем? Или не записал расшифрованное сообщение, которое сумел прочесть? — спросил я.
— Мориарти заставил бы замолчать любого, посвященного в тайну. Рукописные свидетельства он, скорее всего, нашел и уничтожил. Подозреваю, что мой поддельный автограф остался единственной уцелевшей подсказкой.
— И все еще неразгаданной, как я понимаю.
— Она у вас в руках, доктор, — сказал Доджсон. — Я надеюсь, что нам удастся решить задачу вместе.
Первым моим побуждением было прибегнуть к помощи Майкрофта, но юный Артур Дойл предполагал оставить сообщение для Доджсона, а значит, опираться нам следовало на личные знания преподобного. Возможно, все, в чем он нуждался, — это моя способность проникать в суть загадок настолько глубоко, насколько это возможно, и это навело бы нас на подсказку.
— Имя с орфографической ошибкой — Кэрлул. Оно может служить ключевым словом? — спросил я.
— Нет. Как сказал Мориарти, ключом мог быть лишь достаточно длинный отрывок текста, чтобы воспрепятствовать легкой расшифровке.
— Допустим, шифр основан на каком-то куске из «Страны чудес» или «Зазеркалья».
— Сомневаюсь. Мориарти пользовался этой записной книжкой, когда работал над диссертацией. Свои книги я издал через несколько лет после этого.
Что сказал бы Холмс? Спросил бы, как отправить весточку математику. И я ответил бы: цифрами.
А вот и ответ!
— Отправная точка разгадки кроется в вашем псевдониме! После слога «кэр». Это вовсе не «лул», это — тысяча один![30] — радостно воскликнул я.
— Мне в голову не приходило! — У Доджсона расширились глаза.
— Значит, Мориарти использовал в качестве ключа книгу «Тысяча и одна ночь» в переводе Бёртона? — спросил я, припомнив перечень книг Артура.
— Нет, она вышла в тысяча восемьсот восемьдесят пятом, уже после смерти Дойла. Он мог бы ознакомиться только с путевыми заметками Бёртона, — возразил преподобный.
— Эдгар По написал новеллу под названием «Тысяча вторая сказка Шахерезады», — продолжал рассуждать я. — Тут нет точного совпадения с числом тысяча один, зато я хорошо помню: она увидела свет в тысяча восемьсот сорок пятом году. Разве у Артура не было книг По на полках?
— Книг? Постойте! Артур читал Лейбница! — взволнованно произнес Доджсон. — Готфрид Лейбниц изобрел систему двоичного счисления. Если рассмотреть набор цифр один-ноль-ноль-один, то в десятичной системе он будет означать девять. Кроме того, тысяча один — это произведение трех последовательных простых чисел: семь, одиннадцать и тринадцать. Они могли бы быть и последовательными нечетными числами, но в ряду не хватает девятки. Артур умудрился дважды закодировать это число в самой простой форме!
— Но как цифра девять может быть ключом? — удивился я.
Мы уперлись в новую загадку. Мысли мои вернулись к методу Холмса. Что бы он стал рассматривать? Скорее всего, его заинтересовала бы скрипка… Ну конечно!
— Скрипка! — закричал я. — То, что листок был спрятан в ней, не случайность! Это недостающая подсказка! Мориарти любил музыку, правильно?
— Любил.
— Если бы он хотел запомнить ключ, то, несомненно, выбрал бы песню. Это легче всего. И есть одна симфония, на которую положили слова.
— Девятая симфония Бетховена! «Ода к радости»! — воскликнул Доджсон. — Стихотворение Фридриха фон Шиллера положено на музыку в оригинале, на немецком языке. Именно поэтому Мориарти был так уверен, что метод Керкгофа со статистическим анализом ключа потерпит неудачу. Ведь частотное распределение символов различается в разных языках.
И мы немедленно приступили к расшифровке страницы, используя «Оду к радости» в качестве ключа. Понадобилось немало попыток, чтобы определить, каким образом ключ накладывался на шифр, но времени мы не замечали. Наконец Доджсон закончил работу.
— О чем там говорится? — затаив дыхание, спросил я.
— Здесь торжествующий Мориарти рассказывает, как убил своего наставника. Этот некто отличался таким же дьявольским разумом, как и он сам.
Доджсон вручил мне страницу из блокнота и ее расшифровку.
— Увы, имена не упоминаются, но оставшаяся часть записной книжки должна пролить свет: кто же выучил Мориарти, как он умер и почему.
— И возможно, мы прочитаем о других преступлениях, получим имена сообщников, — добавил я. Теперь, когда ключ в наших руках, мы сможем больше узнать о профессоре и тех поворотах судьбы, которые сформировали его личность. — Я передам это Майкрофту Холмсу. Примите мою благодарность, преподобный.
— Нет, это вам спасибо, доктор Ватсон, — сказал Доджсон. — Вы помогли восстановить доброе имя хорошего человека. Холмс гордился бы вами. В конце концов, мы подарили упокоение душе Артура Дойла.
Крис РоберсонЖуткая память великого Мерридью
Последние романы Криса Роберсона — «Three Unbroken», «Dawn of War II», «End of the Century», а также «Book of Secrets», книга, открывающая цикл «Nekropolis». В нескольких антологиях опубликованы его рассказы, в том числе «The Many Faces of Van Helsing», «Future Shocks» и «Sideways in Crime», а другие напечатаны в журналах «Asimov’s», «Interzone» и иных. Он лауреат премии «Сайдуэйз» за лучшее произведение в жанре альтернативной истории. Роберсон не только писатель, но и издатель — он работает в независимом издательстве «Манки брэйн букс».
Уильям Фолкнер написал: «Прошлое не мертво. Оно даже не прошлое».
Прошлое всегда с нами; лишь оно позволяет нам понимать, как нужно действовать в настоящем и будущем. И это притом, что наше видение событий минувшего, даже событий из нашей собственной жизни, крайне ограничено возможностями человеческой памяти. Порой ее слабость просто шокирует. Мало ли преступников избежало заслуженной кары из-за путаницы в свидетельствах очевидцев? А сколько ни в чем не повинных людей отправилось за решетку из-за чьих-то ложных воспоминаний о детской обиде?
С другой стороны, известны обладатели поразительно точной памяти, способные назвать число «пи» с точностью до тысячного знака после запятой или описать в малейших подробностях любой из прожитых дней. Но столь исключительная способность интеллекта обычно достается ценой какой-нибудь когнитивной дисфункции. Шерлок Холмс, воскресший из мертвых в рассказе «Пустой дом», упоминает некоторых преступников, чьи имена начинаются на «М». «Одного Мориарти было бы достаточно, чтобы прославить любую букву, а тут еще Морган — отравитель и Мерридью, оставивший по себе жуткую память».
Ниже пойдет рассказ о деле с участием Мерридью — и эту историю вы забудете не скоро.
Покоясь в шезлонге, старик грелся в лучах восходящего солнца, которые проникали в окна с восточной стороны здания, и смотрел сверху, как в саду другие пациенты более или менее увлеченно ухаживали за зеленью. Парк психиатрической лечебницы Холлоуэя находился в их ведении — по крайней мере, те работы, которые не требовали применения острых инструментов, — а сестры и смотрители следили за садовниками. Конечно, больные никогда не жаловались. Стрижка изгороди и высаживание цветов располагали к созерцательному спокойствию, которое не шло ни в какое сравнение с невзгодами и переживаниями, вынудившими большинство пациентов найти здесь убежище. Грязь под ногтями, обгоревшие на солнце шеи в счет не шли.
Джона Ватсона никто не просил работать в саду, но винить в этом было тоже некого. Ему уже давно перевалило за восемьдесят, и время, когда он мог заниматься физическим трудом, осталось в далеком прошлом, даже если забыть о старых ранениях в плечо и ногу. Правда, в Вирджиния-Уотер, что в графстве Суррей, его привела не телесная немощь, а некоторая умственная. У Джона было неладно с памятью — точнее, с воспоминаниями. Одни настойчиво всплывали, другие улетучивались. В последние годы он все хуже запоминал настоящее и плохо соображал, где находится и что творится вокруг. Даже в лучшие времена, когда Джон был на высоте во всех смыслах, он нет-нет да и замечал, что помнит события сорокалетней давности живее, чем минувшую неделю.