– Кстати, о лице! – воскликнула Мона, – смотри, что я тебе принесла!
Из большой сумки Cynthia Rowley[71] сливочного цвета она извлекла изящную фарфоровую маску в виде лица красивой девушки – с высокими скулами, милыми пухлыми губками и аккуратным носиком, который, вне сомнения, пользовался бы большим спросом у пациенток пластического хирурга. Маска была такой прекрасной и выразительной, почти как живое лицо.
– Это одна из масок, которые представлял на прошлогоднем показе haute couture Дом моды Dior, – выдохнула Мона. – У мамы есть кто-то знакомый в рекламном отделе компании Dior в Нью-Йорке, мы договорились, и сегодня утром маску доставили сюда.
– С ума сойти.
Ханна коснулась края маски. На ощупь она была мягкая – нечто среднее между нежной кожей ребенка и атласом. Мона приложила маску к лицу Ханны, которое все еще было наполовину спрятано под одеялом.
– Она закроет все твои синяки. Ты будешь самой потрясной девчонкой на своей вечеринке.
– Ханна и так потрясная, – заявил Лукас, отворачиваясь от медицинских приборов. – Без всякой маски.
Мона наморщила носик, словно Лукас сказал, что собирается вставить ей в задницу градусник.
– А, Лукас, – ледяным тоном произнесла она. – Я и не видела, что ты там стоишь.
– Я был здесь все время, – процедил он сквозь зубы.
Они сверлили друг друга злобными взглядами. Мона даже как будто со страхом. Но это выражение тут же исчезло с ее лица. Мона прислонила маску к вазе с цветами, поставив ее так, чтобы она смотрела на Ханну.
– Это будет лучшая вечеринка года, Хан. Жду не дождусь.
С этими словами Мона послала ей воздушный поцелуй и танцующей походкой выплыла из палаты. Ноэль, Мейсон, Шон и Майк вышли следом, сказав Ханне, что придут завтра и что она должна поделиться с ними целебной марихуаной. Только Лукас остался. Стоял, привалившись к дальней стене, возле умиротворяющего плаката в стиле Моне – с изображением поля одуванчиков. На его лице читалась тревога.
– Тот коп… Вилден? Он расспрашивал меня о наезде пару дней назад, пока мы ждали, когда ты выйдешь из комы, – тихо сообщил Лукас, усаживаясь на оранжевый стул рядом с койкой Ханны. – Интересовался, видел ли я тебя в вечер происшествия. Не заметил ли я странностей в твоем поведении, не была ли ты чем-то обеспокоена. Похоже, он не верит, что это несчастный случай.
Лукас сдавленно сглотнул и медленно поднял взгляд на Ханну.
– Может, это тот самый человек, который присылал тебе те странные сообщения?
Ханна резко села в постели. Она начисто забыла о том, что рассказала Лукасу про «Э», когда они летали на аэростате. У нее бешено заколотилось сердце.
– Ты ничего не сказал про это Вилдену?
– Конечно, нет, – заверил ее Лукас. – Просто… я беспокоюсь за тебя. Кто-то специально наехал на тебя. Ужас.
– Не бери в голову, – перебила его Ханна, скрестив руки на груди. – И пожалуйста, прошу тебя, ни слова не говори об этом Вилдену. Ладно?
– Ладно, – пообещал Лукас. – Конечно.
– Отлично, – громко произнесла Ханна.
Она глотнула воды из стакана, который стоял у ее кровати. Каждый раз, когда она отваживалась признать очевидное – что ее сбил «Э», – разум ее цепенел, отказываясь анализировать случившееся.
– Здорово, да, что Мона организует вечеринку в мою честь? – спросила Ханна, стремясь увести разговор в другое русло. – Она замечательная подруга. Все так говорят.
Лукас теребил застежку своих часов Nike.
– Я не уверен, что ей можно доверять, – буркнул он.
– Это ты о чем?
Лукас медлил с ответом.
– Ну же, – раздраженно подстегнула его Ханна. – В чем дело?
Лукас наклонился, отогнул одеяло с лица Ханны, обхватил ее щеки ладонями и поцеловал девушку. Его мягкие теплые губы слились с ее губами так естественно, словно так и должно было быть. Ханну пробрала сладостная дрожь.
Когда Лукас отстранился от нее, они оба, тяжело дыша, долго смотрели друг на друга; за это время электрокардиограф, к которому была подключена Ханна, пикнул семь раз. Ханна не сомневалась, что вид у нее ошалелый.
– Помнишь? – спросил Лукас, глядя на нее во все глаза.
Ханна наморщила лоб.
– Что… помню?
Лукас снова уставился на нее долгим взглядом, который то вспыхивал, то гас. Потом отвернулся.
– М-мне пора, – смущенно пробормотал он и выскочил из палаты.
Ханна смотрела ему вслед. Ее припухшие губы все еще горели от его поцелуя. Что это было?
18. А теперь, впервые в Роузвуде, представляем Джессику Монтгомери
В тот день, в то же самое время, после обеда, Ария стояла у здания факультета изобразительных искусств колледжа Холлис, наблюдая за группой ребят, занимающихся капоэйрой[72] на газоне. Этот вид искусства Ария никогда не понимала. Очень точно капоэйру охарактеризовал ее брат, сказав, что это никакой не бразильский боевой танец – больше похоже на то, будто исполнители, по примеру собак, пытаются обнюхать интимные места друг у друга.
На ее плечо легла чья-то худая холодная рука, и чей-то голос прошептал на ухо:
– Пришла на занятие по искусству?
Ария окаменела.
– Мередит.
Сегодня на Мередит были рваные джинсы и зеленый блейзер в тонкую полоску, через плечо перекинут рюкзак цвета хаки. Под ее взглядом Ария чувствовала себя крошечным муравьем, попавшим под лупу.
– Ты ведь посещаешь курс по бездумному искусству? – уточнила Мередит. Ария тупо кивнула, и Мередит глянула на наручные часы. – Тогда поторопись. Начало через пять минут.
Ария поняла, что ее загнали в угол. Она подумывала о том, чтобы бросить этот курс – ей как-то не улыбалось по два часа проводить в компании Дженны Кавано: встреча с ней воскресила не самые приятные воспоминания. Но Ария знала, что Мередит расскажет отцу, и Байрон прочтет ей лекцию о том, что нехорошо пренебрегать благотворительностью Мередит.
– До самой аудитории меня поведешь? – огрызнулась Ария, накинув на плечи розовый кардиган.
– Вообще-то… нет, – вроде бы удивилась Мередит. – У меня дела. Важные… дела.
Ария закатила глаза: она ведь пошутила. Но глаза у Мередит забегали, будто та скрывала что-то значительное, и Арию посетила страшная мысль: а что, если эти ее важные дела касаются подготовки к свадьбе? Ария даже думать не хотела о том, что Мередит и ее отец предстанут перед алтарем, поклянутся друг другу в любви и верности, но ужасная картина все равно лезла в голову.
Не попрощавшись с Мередит, Ария вошла в здание факультета и, перескакивая сразу через две ступеньки, поднялась на нужный этаж. В аудитории Сабрина, готовясь начать занятие, велела студентам найти для себя рабочие места. Все забегали, как в детсадовской игре, в которой дети под музыку бросаются занимать стулья, и, когда пыль улеглась, Ария увидела лишь один свободный стол… возле девушки с белой тростью и большой собакой-поводырем – золотистым ретривером. Ну конечно.
Казалось, глаза Дженны неотступно следили за Арией, пока она в своих расписных шлепках на тонкой подошве, хлопающих по деревянным половицам, шла к свободному месту. Пес Дженны приветливо задышал, когда Ария проходила мимо. Сегодня на Дженне была черная блузка с глубоким вырезом, из которого чуть выглядывал черный кружевной бюстгальтер. Будь здесь Майк, он, наверное, проникся бы к Дженне обожанием, потому что мог бы спокойно пялиться на ее грудь. Когда Ария села, Дженна склонила голову в ее сторону.
– Как тебя зовут?
– М-м… Джессика, – ляпнула Ария, прежде чем успела себя остановить.
Она глянула на Сабрину, стоявшую перед аудиторией. Зачастую преподаватели по изобразительному искусству, работавшие в системе непрерывного образования, не спрашивали у студентов имена, и Ария надеялась, что Сабрина не станет ее вычислять по наущению Мередит.
– А я – Дженна.
Она протянула руку, Ария пожала ее и быстро отвернулась, размышляя, как ей удастся досидеть до конца занятия. Утром, за завтраком в кухне-паноптикуме Мередит ей вспомнился еще один случай с Дженной, – возможно, его воскресили в памяти злобные карлики, стоявшие на холодильнике. Эли, Ария и остальные прозвали Дженну Белоснежкой, как героиню диснеевского фильма. Однажды их класс отправили собирать яблоки в плодовый питомник Лонгвуд, и Эли предложила окунуть одно в унитаз грязного женского туалета и дать Дженне, – по примеру злой ведьмы в фильме, хитростью заставившей Белоснежку съесть отравленное яблоко.
Эли велела Арии угостить Дженну – она всегда поручала другим выполнять за нее грязную работу.
– Это яблоко особенное, – обратилась Ария к Дженне, протягивая фрукт. Эли за ее спиной сдавленно фыркнула. – Фермер сказал, что оно с того дерева, на котором растут самые душистые плоды. И мне захотелось тебя порадовать.
Дженна удивилась и растрогалась. Но только она отгрызла большой сочный кусок, Эли радостно завопила.
– Ты ешь яблоко, на которое попи́сали! Фу-у-у!
Дженна прекратила жевать, яблоко вывалилось у нее изо рта.
Ария тряхнула головой, изгоняя это мерзкое воспоминание, и тут заметила стопку картин маслом на краю стола Дженны. Портреты людей, яркие, выписанные сочными мазками.
– Твои работы? – полюбопытствовала она.
– Те, что на моем столе? – уточнила Дженна, кладя руки на колени. – Да. Я беседовала с Сабриной о своих работах, и она попросила их показать. Может быть, я приму участие в одной из ее выставок.
Ария стиснула кулаки. Ну совсем день не задался, все хуже и хуже. Какого черта работы Дженны берут на выставку? Как она вообще может что-то изображать, если ни черта не видит?
Сабрина велела студентам взять муку, газеты и пустые ведра. Дженна попыталась принести все это сама, но в итоге ей помогла Сабрина. Ария заметила, как окружающие украдкой косятся на Дженну, словно боятся, что, если они будут разглядывать ее в открытую, получат замечание за бестактность.