По телевизору прокрутили целых два рекламных ролика, прежде чем Майк спросил:
– Значит, за тобой кто-то следит?
Ария уныло кивнула. Майк заморгал в растерянности. Жестом показал на полицейских.
– Ты кому-нибудь из них сообщила?
– Не могу, – покачала головой Ария.
– Можешь. Прямо сейчас.
– Ситуация под контролем, – процедила сквозь зубы Ария. Она прижала пальцы к вискам. – Вот тебе я, кажется, зря рассказала.
Майк наклонился к ней.
– Ты что, забыла, какая фигня творится у нас в городе? Нужно сообщить в полицию.
– А тебе-то что? – вспылила Ария, чувствуя, как пробуждается гнев. – Ты же меня ненавидишь. Ведь я разрушила твою жизнь.
Майк сник, сдавленно сглатывая слюну, кадык заходил у него на шее. Потом он вдруг резко поднялся, и Ария отметила, что он стал выше. И сильнее. Может, благодаря своему лакроссу, а может потому, что он теперь главный мужчина в доме. Схватив Арию за запястье, он рывком поставил ее на ноги.
– Иди и расскажи.
У Арии задрожали губы.
– А если это опасно?
– Опасно молчать, – возразил Майк. – И… о твоей безопасности я позабочусь. Договорились?
У Арии потеплело на сердце; оно оттаяло, стало мягким, тягучим, как брауни[110], только что вынутое из духовки. Она нерешительно улыбнулась, потом взглянула на мигающую неоновую вывеску над входом в обеденный зал «Хутерса»: «ВОСХИТИТЕЛЬНО ВУЛЬГАРНО, НО НЕПРИНУЖДЕННО». Вывеска была разбита, буквы не светились – мерцала лишь одна «А» в слове «вульгарно». Ария зажмурилась, но «А» не исчезла, продолжала сверкать, как солнце.
Она сделала глубокий вдох и прошептала:
– Договорились.
Ария двинулась в ту сторону, где сидели полицейские, а к их столику вновь подошла официантка – счет принесла. Едва она отвернулась, собираясь удалиться, Майк с плутоватым выражением на лице выставил перед собой обе руки и сжал воздух, будто тиская упругие ягодицы девушки в атласных оранжевых шортах. Перехватив взгляд Арии, он подмигнул сестре.
Наконец-то она снова увидела прежнего Майка Монтгомери. Плохо ей было без него.
27. Причудливый любовный треугольник
В пятницу вечером, ожидая прибытия лимузина, который должен был отвезти ее на вечеринку, Ханна в платье с ярким принтом Nieves Lavi крутилась перед зеркалом в своей комнате. Наконец-то у нее идеальный второй размер[111], радовалась она, – благодаря питанию жидкостями, которые ей вводили внутривенно, и швам на лице: они начинали болеть, если она пробовала жевать твердую пищу.
– Красивое платье, ты в нем восхитительна, – раздался чей-то голос. – Только худенькая очень.
Ханна резко обернулась. Ее отец в черном шерстяном костюме, фиолетовом галстуке и сорочке в лиловую полоску выглядел потрясающе – прямо как Джордж Клуни в фильме «Одиннадцать друзей Оушена».
– Вовсе я не худенькая, – поспешно возразила она, пытаясь скрыть нервное возбуждение. – Кейт гораздо худее меня.
Лицо отца омрачилось – возможно, потому, что Ханна упомянула его самоуверенную падчерицу, наделенную безупречной красотой и невероятно зловредным нравом.
– А что ты здесь делаешь? – поспешно осведомилась Ханна.
– Мама твоя меня впустила.
Он прошел в комнату дочери и сел на кровать. У Ханны екнуло в животе. Последний раз отец заходил к ней в комнату перед тем, как уйти из семьи. Ей тогда было двенадцать.
– Она сказала, что можно переодеться здесь, раз уж я иду на твою грандиозную вечеринку.
– Ты идешь?! – воскликнула Ханна.
– Ты не против? – спросил отец.
– Я… да нет.
На маскараде будут присутствовать родители Спенсер и учителя.
– Просто я думала, что тебе не терпится вернуться в Аннаполис… к Кейт и Изабель. Ты ведь уже почти неделю их не видел.
Ей не удалось скрыть обиду в голосе.
– Ханна… – начал отец.
Она отвернулась. Ее вдруг охватила жуткая злость из-за того, что отец их бросил, что теперь он здесь, что, возможно, Кейт он любит больше, чем родную дочь, – не говоря уже о шрамах, изуродовавших ее лицо, и полном провале в памяти на месте того субботнего вечера. Глаза обожгли слезы, и она рассердилась еще сильнее.
– Иди сюда.
Крепкие руки отца обняли ее, и, прижавшись к его груди, она услышала биение сердца.
– Что с тобой? – спросил он.
С улицы донесся призывный сигнал автомобиля. Приподняв бамбуковые жалюзи, Ханна увидела возле дома присланный Моной лимузин с работающими дворниками, стирающими дождевые струи с лобового стекла.
– У меня все отлично, – заявила она неожиданно для самой себя, ведь весь мир вокруг нее снова стал ярким и светлым. Девушка надела маску от Dior. – Я – Ханна Марин, и я неотразима.
– Бесспорно, – подтвердил отец, протягивая ей огромный черный зонт.
И, пожалуй, впервые Ханна подумала, что его словам можно доверять.
Несколькими секундами позже, как показалось Ханне, она уже восседала на устланной подушками платформе, уклоняясь от кисточек балдахина, чтобы не сдвинулась маска с ее лица. Четыре роскошных раба подняли ее и торжественно внесли в шатер, раскинувшийся на пятнадцатом поле для гольфа Роузвудского загородного клуба.
– Встречайте… легендарную… Ханну Марин! Она снова с нами! – крикнула в микрофон Мона.
Толпа взревела от восторга. Взволнованная Ханна замахала обеими руками, приветствуя собравшихся. Все гости пришли в масках. Мона и Спенсер преобразили шатер в зал Европы из казино в Монте-Карло в Монако – стены под мрамор, эффектные фрески, рулетка, карточные столы. Между гостями сновали лощеные официанты с подносами канапе. Такие же красавчики работали за стойками двух баров и выступали в качестве крупье за игорными столами. Ханна потребовала, чтобы персонал, обслуживающий ее вечеринку, состоял только из мужчин.
Диджей поставил новую песню White Stripes, все стали танцевать. Руку Ханны схватила изящная белая ладонь. Мона потащила ее через толпу, потом крепко обняла.
– Нравится? – крикнула она из-за ничего не выражающей маски, очень похожей на шедевр от Dior, который прикрывал лицо Ханны.
– Конечно. – Отвечая, Ханна ударилась губой о маску. – И игорные столы мне нравятся. Кто-нибудь что-то выиграл?
– Они выиграли отпадный вечер с отпадной девчонкой – с тобой, Ханна! – крикнула Спенсер, подскакивая к ним сзади.
Мона и ее тоже взяла за руку, и втроем они, довольные, стали раскачиваться в такт музыке. Спенсер в черном атласном платье-футляре и восхитительных балетках с закругленными носами выглядела как белокурая Одри Хепберн. Когда она обняла Мону за плечи, у Ханны от радости сжалось сердце. «Э», разумеется, не заслуживал благодарности, но, если бы не его послания Моне, та никогда не приняла бы подруг Ханны. Вчера во время просмотра фильма с Мэнди Мур Мона сказала Ханне: «А знаешь, Спенсер – классная девчонка. Мне кажется, она могла бы войти в нашу компанию». Ханна годами ждала от Моны этих слов.
– Ты великолепна, – шепнул на ухо Ханне чей-то голос.
Рядом с ней стоял парень в маске с длинным птичьим клювом. Его наряд состоял из узких брюк в тонкую полоску, жилета из такой же ткани и белой сорочки с длинным рукавом. Из-под маски выбивались светлые волосы Лукаса. Он стиснул руку Ханны, и она почувствовала, как у нее учащенно забилось сердце. В ответ она на секунду сжала его ладонь и тут же выпустила, пока никто не заметил их нежности.
– Потрясная вечеринка, – сказал Лукас.
– Спасибо, это не трудно было устроить, – прощебетала Мона.
Подтолкнув локтем Ханну, она добавила:
– Хотя, даже не знаю, Хан. По-твоему, эту жуть, что на Лукасе, можно расценивать как маску?
Ханна посмотрела на Мону, жалея, что не видит ее лица. Потом, якобы отвлеченная тем, что происходит за карточным столом, как бы невзначай скользнула взглядом по Лукасу.
– Ханна, можно тебя на минутку? – спросил он. – Одну?
Мона болтала с официантом.
– М-м-м. Ладно, – пробормотала она.
Лукас отвел ее в укромный уголок и снял маску. Стараясь не смотреть на его ярко-розовые суперсоблазнительные губы, Ханна боролась с охватившим ее нервным возбуждением.
– Можно, твою маску я тоже сниму? – спросил Лукас.
Удостоверившись, что они действительно одни и никто не увидит швов на ее обнаженном лице, она позволила ему снять с нее маску. Лукас нежно коснулся губами ее шрамов.
– Я скучал по тебе, – прошептал он.
– Мы виделись всего два часа назад, – рассмеялась Ханна.
– Это же целая вечность. – Лукас лукаво улыбнулся.
На несколько минут они приникли друг к другу – целовались, сидя вдвоем на одной диванной подушке, не обращая внимания на какофонию вечеринки. Потом через тонкие шторы, отделявшие их от всеобщего веселья, Ханна услышала свое имя.
– Ханна? – звала Мона. – Хан? Ты где?
Ханна засуетилась.
– Мне пора. – Она взяла маску Лукаса за длинный клюв и сунула ему в руки. – Надень.
Лукас передернул плечами.
– В ней жарко. Пожалуй, оставлю ее здесь.
Ханна туго затянула тесемки своей маски на затылке.
– У нас же маскарад, Лукас. Мона точно вышвырнет тебя отсюда, если увидит, что ты без маски.
Взгляд Лукаса посуровел.
– Ты всегда во всем слушаешь Мону?
– Нет, – процедила она сквозь зубы, напрягаясь всем телом.
– Прекрасно. И не надо.
Ханна щелкнула по кисточке на подушке и снова взглянула на Лукаса.
– Что ты хочешь от меня услышать, Лукас? Она – моя лучшая подруга.
– Мона так и не призналась тебе, что она сделала? – не сдавался Лукас. – На своем дне рождения.
Раздраженная, Ханна встала с дивана.
– Я же говорила, это не имеет значения.
Он опустил глаза.
– Ты мне не безразлична, Ханна. А вот ей, по-моему, на тебя плевать. Ей вообще ни до кого нет дела. Не оставляй это просто так, ладно? Пусть она все тебе расскажет. Ты должна знать правду.