Но с этой возможностью и даже неизбежностью изживания темных отблесков ада даже и в райском состоянии, в граде Божием, связан и более общий и принципиальный вопрос об изведении душ из ада через внутреннее его изживание. «Выведи из темницы душу мою, чтобы мне славить Имя Твое. Вокруг меня соберутся праведные, когда Ты явишь мне благодеяние» (Пс. CXLI, 7). То, что возможно в малом, — именно изживание ада даже и в райских обителях, то возможно и в большем, т е. в состоянии преобладающих адских мучений. Если нет совершенных праведников, то нет и совершенных грешников, т. е. таких, в которых до конца была бы упразднена сила софийного образа Божия, в них явленного, и которые оказались бы совершенно неспособны к добру. В связи с этим возникает и более общий вопрос: доступно ли состояние ада воздействию благодати Божией, проходимы ли для нее затворы ада? По крайней мере, до Страшного Суда, согласно свидетельству Слова Божия, это было возможно, и проповедь Христа в шеоле относилась не только к праведникам, но даже и к «непо-
529
корным ожидавшему их Божию долготерпению» (1 Петра III, 20). И невозможно исключить действие Духа Святого во всей поднебесной, даже во аде. Образ Божий в человеке, слава его осеняет в пришествии Христовом от «Бога всякой благодати, призвавшего нас в вечную славу Свою во Христе Иисусе» (1 Петр. V, 10), и пред Именем Иисусовым поклонится всякое колено небесных, земных и преисподних», и всякий язык будет исповедовать, что «Господь Иисус в Славу Бога Отца» (Фил. II, 10-11). Милосердие Богоматери-Духоносицы делает и грешников во аде доступными действию Духа Святого. Другими словами, адские муки любви в себе самих необходимо содержать возрождающую силу изживания греха. Однако, и это творческое изживание мук не есть лишь пассивное состояние, как бы извне наложенные оковы, но внутренне, синергически воспринятое духовное (а далее и душевно-телесное). Это состояние достойно воспринимается, не как правовое наказание, но как действие правды Божией, раскрывающейся в своей внутренней убедительности. И самое это приятие ее, как праведного суда, является внутренним движением духа, творческим самоопределением, его жизнью. И эта жизнь в длительности своей («во веки веков») таит возможность исцеляющего творческого страдания, движения духа изнутри к добру в его победной силе и убедительности. Потому-то необходимо отвлечься и в понятии ада от статической и мертвенной неподвижности, связав его с динамикой жизни, всегда творческой и возрастающей. Природа духа остается, как таковая, неизменной даже во аде в своей творческой изменчивости. Поэтому и состояние ада надо понять, как не прекращающееся творчество, точнее самотворчество души, хотя и несущей в себе бедственное раздвоение, как бы некое отлучение от своего собственного первообраза. Это состояние определяется у ап. Павла все же как спасение, однако, как бы из огня, после сгорания дела человека, как его обнаженность. Такое состояние противоестественно для человека, как противоестественны и адские муки: слава первообраза, данная человеку, как основа его бытия, оказывается ему недоступной, является недосягаемым предметом алчбы и жажды. Однако, если алкание и жаждание правды в этом веке утоляется насыщением в веке будущем, то не будет ли это же распространено и на всех в веках грядущих? Для этого требуется и творческое человеческое усилие в изживании человеческой извращенности и адской пустоты, но это изживание будет вспомоществуемо Церковью, чрез молитвенную помощь всего прославленного человечества, которое не утратило в своем блаженстве самого ценного свойства образа Божьего, — со-страдания, т. е. любви.
530
Различны степени адских мук, и соответственно различны образы их изживания: Лк. XII, 47-8: «раб же тот, который знал волю господина своего, и не был готов, и не делал по воле его, бит будет много; а который не знал, и сделал достойное наказания, бит будет меньше. И от всякого, кому дано много, много и потребуется, и кому много вверено, с того больше взыщут». В притче о талантах эта же мысль о соответствии требований дарам (талантам) выражена еще более сурово: «итак, возьмите у него талант, и дайте имеющему десять талантов. Ибо всякому имеющему дастся и приумножится, a у не имеющего отнимется и то, что имеет. А негодного раба выбросьте во тьму внешнюю, там будет плач и скрежет зубов» (Мф. XXV, 28-9). Здесь приоткрывается тайна суда, который требует от каждого исполнения своего долга. Не выполненный долг выполняется другими, а не выполнивший лишается своего дара и извергается во тьму внешнюю: ему предстоит изживание своей пустоты. Однако и это есть лишь начало, исходное определение его судеб и его пути, но не конец: плач и скрежет зубов во тьме внешней все-таки свидетельствует о жизни духа, уведавшего всю меру своего отпадения и терзаемого муками раскаяния. Но эти муки спасительны для него, как и всякое раскаяние. И кто же может утверждать, что в ответь на эти муки не принесется веяние Духа Божия?
Одной из догматических предпосылок учения о вечных муках в смысле их неизменной бесконечности является утверждение о невозможности покаяния, как за гробом, так и за гранью Страшного Суда. Однако эта невозможность находится в явном противоречии с действенностью молитв об усопших, и к тому же не имеет для себя и библейского основания. Ибо принятие молитвенной помощи уже предполагает встречное движение душ усопших, в соответствии общему факту, — действенности духа, которому свойственно непрерывное продолжение жизни и зарождающиеся отсюда новые самоопределения.
Действительно, за гробом уже исчезает возможность земного действия, при участии души и тела (по католической доктрине, opera meritoria), прямого участия в делании истории. Но развоплощение в смерти не уничтожает действенности духа. Это явствует из участия святых своими молитвами в жизни мира и в человеческой истории, как это раскрыто в Откровении (VII, 9-17; VIII, 1-4: XIV, 1-4; XV, 1-4; XX, 4-6) и как это вытекает из верования Церкви в помощь святых. Эта же действенность духа может сосредоточиваться и на загробном покаянии, которому содействуют молитвы Церкви, хотя и без возможности прямого, действенного его
531
осуществления в земной жизни. Однако загробная жизнь все-таки есть продолжение земной.
Итак, Страшным Судом не прекращается изменчивость тварного бытия, и его временность не заменяется неподвижной вечностью божественной, но им начинаются новые времена, новые века веков, с новым становлением. Этому разделению рая и ада соответствуют различные качественные состояния отдельных личностей с преобладанием в них тех или иных начал, во всем многообразии их смешений. Однако нельзя видеть в них два разных места, и уж если называть местом сродные условия жизни по их характеру, то надо говорить о множественности таких мест, притом переходящих одно в другое или одно другим сменяющихся (1). Ад и рай есть поэтому до известной степени абстракция (2). При этом надо еще вспомнить, наряду с простым и резким различием света и тьмы, ада и рая, множество неопределенных промежуточных состояний, соответствующих состоянию детских душ («лимбы» у католиков), непросвещенных христианством язычников и вообще нехристиан, душевнобольных, уродов и т. д. Поистине, «в доме Отца Моего обители многи суть. И что не менее важно, здесь есть не статическая, но текучая множественность, с переходами из одного состояния в другое. И основным вопросом остается: сохраняется ли в этой изменчивости вечность ада, или же он растворяется в веках веков? В решении этого вопроса мнения расходятся: на одной стороне здесь имеется учение св. Григория Нисского с его сторонниками, которые на самом деле не так малочисленны, как может казаться, а на другой — подавляющего численного большинства его противников. Увековечение ада в наших глазах означало бы бессилие Божественной Софии, основы творения, преодолеть всю силу его косности, немощи и противоборства, вместе с признаем либо мстительности добра, либо равносилия с ним зла (3).
(1) Выразительно в этом отношении на древних картинах Страшного Суда изображение бедной души, ждущей в трепете своего приговора и как бы не знающей саму себя, — живой возможности рая и ада, со всяческими между ними переходами.
(2) Интересно, что самые выражения рай и ад малоупотребительны в Библии. Ад чаще всего применяется к загробному состоянию, шеолу; Вт. XXXII, 22; Пс. IX, 18, XV, 10, XXIX, 4, XXX, 18, LIV, 16; Ис. XIV, 9, 15; Oc. XIII, 14; Авв. II, 5: в Нов. Завете: Мф. XI, 23 (Лк. X, 15); XVI, 18; Лк. XVI, 23; Д. Ап. II, 31; 1 Kop. XV, 55; Откр. 1, 18, VI, 8, XX, 18. Рай в В. Зав; Быт. II, 8-10, III, 1, 3, 8, 10; Ис. LI, 3; в Н. Зав.: Лк ХХIII, 43; 2 Кор. XII, 4. Можно сказать что на основании этих текстов совершенно невозможно дать библейское учение o рае и аде в смысле эсхатологическом.
(3) Здесь мы сталкиваемся с предубеждением, будто учение o прекращении или только ослаблении вечных мук отвернуто, в качестве оригенизма, на V вселенском соборе. Но вопрос этот на самом соборе
532
Странное представление о Парусии имеют те, которые ограничивают ся силу судом с разделением рая и ада и увековечением последнего. Какова же сила Парусии и ее оправданность, если часть человечества « ней оказывается вообще неприготовленной? В таком случае она не достигает цели, или даже достигает противоположного, ибо установление вечного ада есть ли оправдание Парусии? Само это разделение можно принимать при одном лишь условии: именно, если оно, в конце концов, все же достигаем цели общего спасения или ософиения творения. Иначе является как бы ошибкой или неудачей и самое творение, насколько оно заканчивается вечностью ада, хотя бы и наряду с вечностью рая. Вечное разделение человечества на избранных и отверженных, очевидно, не является последнимсмыслом мироздания. Остается поэтому предположить, что само это деление имеет в себе такую благую внутреннюю пропорциональность, в силу которой обеспечивается положительный последний итог всех плюсов и минусов истории, вообще мировая гармония, полнозвучная и благозвучная. Иначе говоря, суд с разделением овец и козлищ, добра и зла, как в целом человечестве, так и в отдельных сердцах, не есть последнее свершение эсхатологии, которым она целиком бы исчерпывалась, a только первое, — начало, но не конец. И суд, и разделение должны быть поняты не в статической неподвижности, но