Желание билось в теле, и он ступал тяжело, уверенно, на ходу наклоняя голову. Добава приоткрыла рот, глянула испуганно с той стороны костра.
А когда он подошел и накрыл ее губы своими, как-то непонятно обмякла под руками. Словно он ее не обнял, а ударил.
Но тут же сама потянулась к нему, вцепилась в плечи так отчаянно, словно в воде тонула — и не за что было ухватиться, кроме как за него.
Правда, Харальду было не до того, чтобы задуматься об этом. Он торопливо стянул с нее одежду. Последние отзвуки мыслей исчезли, едва он ощутил прикосновение сосков, сморщившихся от холода, к своей груди. Снова впился ей в губы, распознал легкий привкус крови на губах, удивился на мгновенье — настолько зацеловал?
И потянул к покрывалу, заранее брошенному у огня. Сам опустился первым, скользнул вдоль ее тела, пропуская его сквозь кольцо своих рук.
Добава все еще была худой, тонкой — но ребра уже не выступали. Харальд, опускаясь вниз, отследил глазом грудь, едва заметную выпуклость живота…
А потом потянул ее к себе, усаживая на свои колени. Сразу, заранее, разводя ей бедра.
И ловя губами по очереди — розовые соски, нежную кожу над ними, выступ тонкой, пальцем нажми и сломаешь, ключицы. Следом изгиб шеи, припухший от его поцелуев рот…
Хмыкнул, разглядев, что щеки Добавы уже полыхают алым цветом. Стиснул, приподнимая ее так, что соски задрожали у него перед лицом.
Девчонка, когда Харальд снова накрыл ртом ее грудь, на этот раз уже не бегло, а основательно — и начал целовать так же требовательно, как до этого целовал губы — вскинулась. Заглотнула ртом воздух, посмотрела сверху затуманено. Тонкие ладони поползли по его плечам и шее. Не прижимая, не отталкивая, а просто гладя.
Он, рассудив, что пришло время и для него, двинулся у нее между бедрами, примериваясь. Глянул ей в глаза — и медленно начал опускать вниз, насаживая на свое копье.
На этот раз в пламени костра, танцующем в глазах Добавы, отражался только он.
И Харальд был этому рад.
За выходом из пещеры тяжко грохотал шторм, за одним ударом волны следовал другой. Он вдруг поймал себя на том, что хватка его рук заставляет Добаву двигаться в такт грохоту снаружи. Приподнимаясь и снова опускаясь на его бедра, на копье, тугими рывками входящее в ее тело…
Проснулась в это утро Красава поздно, как привыкла еще в отчем доме. Зевнула, потянувшись под покрывалом, обвела хозяйским взглядом опочивальню — уже, считай, ее собственную.
Горели на полках два светильника, поблескивали на громадных сундуках железные накладки, украшенные непонятным чужанским узором. Все эти сундуки Красава уже проверила — и знала, что один из них почти доверху наполнен золотыми женскими уборами.
Дарить ей эту красоту ярл Харальд пока не торопился. Но и так понятно, что женские украшенья в опочивальне он держит не для себя. И недалек тот час, когда она пройдется по двору, надев по несколько зарукавий (браслетов) на каждую руку. В поясе, утыканном самоцветами, с брошами на каждом плече, перстнями на каждом пальце…
Дай только срок.
Красава и дальше лежала бы, потягиваясь, но тут в опочивальню, не постучавшись, влетел белоголовый старик. Она, решив поначалу, что это сам ярл Харальд, вскинулась ему навстречу.
И даже не стала придерживать покрывало, сразу соскользнувшее с высокой обнаженной груди.
Белоголовый в ответ глянул холодно, каркнул что-то непонятное. Потом отвернулся и уставился на стену.
Однако из опочивальни не вышел.
Может, ярл прислал старого дурня за мной, подумала Красава. Отвести к нему — скажем, в баню, спину потереть… а то уж сколько вместе, а мыться ходят по отдельности. Нехорошо.
Или и вовсе — кладовые показать, ключи отдать…
Красава торопливо вскинулась, начала поспешно одеваться.
Но старик, когда она подошла к нему, на ходу приглаживая распущенные волосы, зашагал не к двери, а к сундуку с золотыми женскими уборами. Откинул крышку, махнул ей рукой, подзывая.
И когда Красава подошла, свел перед собой обе руки, словно воду зачерпывал. Кивнул на сундук.
Она, не веря такому счастью, зачерпнула полными пригоршнями. В пальцы впилась заколка какой-то броши — но Красава стерпела.
Старик тут же захлопнул крышку, крикнул что-то — в опочивальню влетели рабыни. Одна подсунула под ее ладони кусок ткани, кивком показала, чтобы высыпала взятое туда.
Красава после недолгой заминки так и сделала. Проследила, как рабыня стягивает концы лоскута, тут же выхватила у нее из рук готовый узел.
И развернулась к белоголовому. Свободную руку в бок уперла, собираясь спросить, где ярл Харальд, почему сам ее не одарит, а вместо этого слугу посылает…
Но старик быстро ухватил ее за руку, не занятую узлом — и потащил вон.
Сначала на двор, а потом в рабский дом.
Ноги у Красавы не шли — но старик тащил ее волоком, насильно. Руку зажал узловатыми пальцами. Стиснул, как клещами, до боли.
А когда она, разглядев, куда ее ведут, попробовала упереться, зло рявкнул и оскалил желтые зубы, крепкие и ровные, несмотря на возраст.
Такой убьет — а сам даже не поморщится, испуганно подумала Красава.
И, прижав к груди узелок с золотом, уже покорно пошла, почти побежала следом.
В голове одна только мысль билась — не понравилась ярлу… не понравилась. Неужто опять Забавка, гадина, дорогу перешла… или какая другая из здешних баб?
Да ведь все они рядом с ней уродины…
Старик довел ее до рабского дома, втолкнул в одну из спаленок. Ушел, что-то каркнув напоследок.
Красава в полумраке добралась до кровати. Села, прижала к груди узелок с золотом.
И сидела, не шевелясь, пока не явился молодой чужанин, принесший сундук с тканями, пожалованными ярлом.
Только после этого она встала. Упрятала золото на дно сундука — и вышла, шагая быстро, упруго.
Время шло к обеду, так что дура Забавка уже должна быть на ногах. Сейчас она или тут, в рабском доме, или бегает по поместью. Только и делов-то — найти да переговорить.
Но если она не найдется, значит, уже сидит в опочивальне у ярла Харальда. И с ним милуется, тварь такая…
Едва Красава вышла из дверей рабского дома, за ней сразу увязался какой-то чужанин. Совсем молоденький, но уже вытянувшийся в длину, долговязый. У бедра меч в обшарпанных деревянных ножнах, на тощих предплечьях, оголенных по обычаю чужан, всего один железный браслет — на левой руке.
И сколько Красава не ходила по поместью, тощий чужанин таскался следом. В десятке шагов, ближе не подходил.
А когда она, не выдержав, юркнула за дверь хозяйской половины главного дома, и побежала по проходу к опочивальне Харальда, за спиной загремели шаги.
Но Красава все-таки успела — и дверь в покои ярла распахнула прежде, чем молодой парнишка ее настиг.
Внутри никого не оказалось. Даже светильники не горели. И тянуло запахами каких-то трав, мокрой шерсти…
Словно покой мыли, да не по разу.
Чужанин, грубо ухватив ее поперек тела, потащил на двор.
Шторм стих только под утро. Когда Харальд проснулся, снаружи было тихо. Он, не открывая глаз, потянулся, прислушался.
Под боком тихо сопела Добава. Уткнулась головой в его плечо, пригрелась, закутавшись в покрывала…
А снаружи кто-то медленно печатал шаги по галечнику. Раз, другой, третий…
Харальд встал, пытаясь припомнить, где он бросил кинжал вместе с одеждой, когда раздевался. Угли костра давно прогорели и потухли, в пещере было темно.
Только впереди на темноту накладывался сероватый лоскут — небо, по-прежнему затянутое тучами, начинало понемногу светлеть перед зарей.
Там, на берегу, кто-то уронил камешек, звонко цокнувший по галечнику.
И Харальд, плюнув на все, двинулся к выходу из пещеры без кинжала и без одежды. На ходу ощущая, как внутри что-то начинает звенеть и губы растягиваются в нехорошем оскале. Как наполняется тело ощущением злого, яростного веселья, туманящего голову предвкушением крови. Как оживает в нем берсерк.
Давно он не был в битве. Слишком давно. А оружие можно забрать и у врага, это не беда…
На берег Харальд вышел неслышным шагом. Обогнул лодку, замер на полоске галечника. Раздул ноздри, принюхиваясь к запахам, висевшим в неподвижном воздухе. Пахло солью, тиной, морем.
И сладковатым запахом подгнившей человеческой плоти.
Он повернул голову в ту сторону, откуда запах наплывал — в полумраке у одного из валунов затаился человек. Харальд разглядел мощную, слишком мощную шею, идущую покатым уклоном от висков к развороту плеч. Выступающую далеко вперед нижнюю челюсть…
У поджидавшего, как и у него самого, не было ни одежды, ни оружия.
— Берсерк, — негромко, скрипуче сказал гость. — Из тебя получился хороший берсерк.
Харальд молча подошел поближе. Ответил, с шипеньем выдавив сквозь зубы имя, которое не больно-то и любил:
— Ермунгард…
Существо на берегу кивнуло, разглядывая его из-под полуопущенных век.
— Сын.
Харальд стоял молча, ожидая следующих слов родителя. Но тот безмолвствовал. Небо над морем потихоньку светлело, волны накатывались на берег с мягким шорохом — и отступали, тихо стукнув на прощанье камешками.
В первый раз, подумал Харальд, когда Ермунгард пришел к нему, он не произнес вообще ни слова. Только стоял и смотрел. Может, и сейчас…
— Сын. Близится Фимбулвинтер.
Харальд замер, прищуриваясь. Сказал медленно:
— Разве волк Фенрир уже сорвался с цепи?
Вместо ответа родитель повернул голову и глянул на море. Долго молчал и лишь потом проскрипел:
— Ты слишком доверяешь людским сказаниям, Харальд. Фенрир, мой младший брат, сын Локи, никогда не был волком. Он был первым человеком. Весь род людской — потомки Фенрира. И нет в мире той цепи, которая может их удержать. Говорю тебе — Фенрир давно сорвался. Нынче один из его детей хочет, чтобы моя плоть отравила небо. Настанет Фимбулвинтер. И тот, кто все подстроил, завладеет миром, когда все закончится.
Он снова замолчал. Харальд вдруг ощутил, как зачесалась, отчаянно зазудела кожа меж лопаток — как раз там, где крест-накрест легли рубцы от плохо заживших ран, появившихся после ночи, когда погибла Эйлин…