Пахло кровью и внутренностями.
Конечно, большая часть людей Гудрема сбежала — у берега не хватало одного драккара и почти не осталось лодок. И все же…
Этой ночью в Вальгаллу, к Одину, пришел новый хирд — а то и больше, подумал Харальд, стоя на берегу. Одноглазому богу будет кого повести в бой, когда настанет Рагнарек.
Конец света и последняя битва. Та самая, после Фимбулвинтер.
Харальд разжал руки, секира тяжело упала на прибрежные камни. Содрал рубаху, теперь всю покрытую порезами.
Кинул взгляд вниз.
Верхнюю часть груди и плечи опутывали нити серебряного сияния, похожие на корни дерева. Заканчивались они на середине груди…
Лица своего Харальд увидеть не мог — но судя по тому, что Убби с парнями все время держались на расстоянии, не подходя близко, оно сияло.
Мне бы увидеть Добаву, устало подумал он. А потом допросить Грюмира, которого, уже оглушенного, связали люди Убби. И решить, как встретить Гудрема. Мне еще так много всего надо сделать…
Небо уже светлело.
Он зашел в воду. Сел, с головой окунувшись в легкую, зыбкую волну фьорда. Потер ладонями лицо, косицы, смывая запекшуюся кровь.
А когда разогнулся, увидел фигуру, выступающую из воды шагах в десяти от него. Мелкие волны колыхались у темно-серых плеч появившегося.
— Ермунгард, — выдохнул Харальд.
— Ты все-таки разбудил его, — проскрипел тот. — Зверя в себе…
— Пришлось, — негромко ответил Харальд.
Серые клубы тумана сгущались вокруг, быстро закрывая и берег, и борт ближайшего драккара.
— Этого нельзя… этого нельзя было делать, — прошипел Ермунгард.
— Поэтому ты вложил в руки Гудрема оружие против меня? — бросил Харальд.
И замер, прислушиваясь. Удары весел звучали с долгими паузами — похоже, Кейлев вел драккар к берегу не торопясь, не желая напороться в тумане на корабли…
— Это не оружие, — скрипнул отец. — Это была моя кровь. Чтобы намазать на стрелы, на копье, на лезвие меча. Моя кровь к твоей крови. Она спасла бы тебя… но ты сумел разбудить зверя. Он проснулся, хоть и не совсем…
— Зачем все это? — быстро спросил Харальд.
И подумал — главное, чтобы Ермунгард не исчез, не успев или не пожелав объяснить хоть что-то.
— К чему тебе отравлять меня своей кровью?
— Не отравлять. Спасать, — проскрипел отец. — Подумай, почему ты стал берсерком. Это дар Одина. Зачем он вложил его в тебя… Моя плоть… дар Одина… а потом мой яд. Все, чтобы ты стал зверем. Чтобы моя плоть поднялась в небо. И начался Фимбулвинтер. Чтобы после всего воскрес Бальдр, сын Одина, убитый твоим дедом Локи. Ты и я погибнем… так было предсказано. Бальдр воскреснет. Так будет, когда кончится Рагнарек.
— И ты решил сделать меня драугаром, — выдохнул Харальд. — Чтобы я не стал тем, кто поднимется в небо…
— Не драугаром. Таким, как я.
Что ж, подумал Харальд, теперь я знаю, каково это — быть Ермунгардом. Равнодушие — и красный свет от чужой плоти. Тепло, которое можно ощутить, только истязая.
— И все же ты предупредил меня о яде, — торопливо сказал он. Когда еще отец почтит его своей беседой — особенно если Фимбулвинтер и впрямь близко…
— Яд, — прошипел Ермунгард, погружаясь в воду. — Мой яд. Тор и Один дали мой яд людям с той стороны моря. Они придут… и ты поднимешься. И Фимбулвинтер начнется. Берегись… людей. Яда…
Он исчез.
Клочья тумана вокруг стремительно таяли.
Харальд снова плеснул себе в лицо морской водой. Подумал — хорошо, что в воде драки не было. Иначе волны сейчас отливали бы красным.
Значит, близится Фимбулвинтер.
Старая история — жил-был бог Один, и был у него прекрасный сын Бальдр. Бог света, добра, любви, весны…
Всего самого лучшего, насмешливо подумал Харальд.
А потом бог коварства Локи, его дед и отец Ермунгарда, подстроил так, чтобы слепой бог Хед убил Бальдра. И за это хитреца Локи другие добрые боги привязали к скале — причем кишками его же собственного сына, Вали.
Потому что это единственные узы, которых Локи не посмеет разорвать.
И капает на тело Локи своим ядом змея, примостившаяся над ним — а Сигюн, его верная жена, стоит рядом и держит чашу. Иногда она отходит, чтобы выплеснуть собранное, и тогда яд прожигает тело Локи. Бог коварства корчится в муках, отчего вся земля трясется…
Но предсказано, что Локи со своими детьми рано или поздно затеют Рагнарек, последнюю битву. После которой Бальдр воскреснет. Кроме того, еще двое сыновей-богов Одина останутся в живых. И два сына бога Тора. А Локи и все его потомство погибнут…
Харальду эта история не понравилась с самого начала, как только он услышал ее от скальдов. Ну зачем потомству Локи — среди которых был и Ермунгард — начинать этот Рагнарек? Если они после него все равно погибнут?
А единственные, кто выиграет от Рагнарека, это Один и Тор. Пусть их самих не станет — но пятеро их сыновей унаследуют мир. В котором не будет ни Локи, ни Ермунгарда…
Ни его, Харальда.
— Ярл. Ярл, где ты? — заорал где-то на берегу Кейлев.
Он еще раз окунулся в мелкие волны и встал. Рявкнул:
— Сюда.
Кейлев подбежал — и даже не попятился, когда Харальд вышел на берег. Только спросил с беспокойством:
— Ярл, как ты? Привести сюда девчонку?
— Я не бык в стойле, — проворчал Харальд, хмурясь. — Мне никого приводить не надо, сам доберусь. Мне сейчас нужно отдохнуть, Кейлев. Убери всех с моего драккара. Хочу тишины. И пришли туда кого-нибудь с едой и питьем. Найди мне чистую одежду, переодеться. Сундука с моими тряпками я не взял…
— Да, ярл, — с готовностью сказал Кейлев.
Харальд оглянулся.
Прибывающий свет высвечивал разрубленные тела, валяющиеся по всему берегу. Там, где он убил ярла Хрорика, землю укрывало кровавое месиво — сплошное, без просветов…
Над Йорингардом уже каркали вороны.
— И вот еще что, — сказал он, тяжело ворочая языком. — Здесь где-то бегает Убби — он этой ночью встал под мою руку со своими людьми. Найди его. Отправьте спать всех, кого можно. Стены охранять редкой цепью. К устью фьорда отправь одну лодку, не больше. На скалы стражу не ставьте, не до этого. В поместье есть рабы. Пусть они соберут все тела и похоронят. Из тех, кто ушел со мной, выжили только Бъерн и Ларс. Скажи им, что они могут выбрать себе любой из драккаров, стоящих у берега. Только мой пусть оставят мне.
— Все сделаю, ярл, — Кейлев кивнул, глядя преданно и с восхищением.
Придется дать драккар и ему, хмуро подумал Харальд. За сообразительность…
Вот только где потом найти хирды для его новых хирдманов?
Он тряхнул головой, отгоняя лишние мысли. Сейчас ответов все равно не найти. Потом, все потом… Спросил:
— Где мой драккар?
— Там, ярл, — старик ткнул влево. — Последний в ряду.
Харальд распорядился напоследок:
— Скажи Убби, чтобы с Грюмира глаз не спускали — я с ним еще потолкую…
И зашагал к своему кораблю.
Большая часть его людей уже успела выбраться на берег — и сейчас стояла толпой, дожидаясь возвращения Кейлева. При виде ярла, размашисто шагающего в их сторону, на многих лицах появилось облегчение. Самые молодые даже заулыбались.
Еще и потому, мелькнула у Харальда мысль, что Кейлев шел за ним по пятам. Показывая всем и каждому, что с ярлом все в порядке — вон, сам он топает в шаге от него, и ничего, жив…
Харальд на ходу скосил глаза. Серебристые корни по-прежнему змеились на коже плеча. Но сияние их выцвело, заглушенное светом разгорающейся над Йорингардом зари.
Вот и хорошо, рассудительно подумал он. Глядишь, девчонка не так сильно испугается.
Потому что если тогда, в море, она не разглядела морды зверя на его лице — то ли солнце ей било в глаза, то ли сам зверь тогда показался тольку ему — то теперь все по-другому. Сияние на его лице видят все, а значит, и она увидит…
Он взобрался на драккар по веревочному концу, плававшему в воде. Рявкнул на четырех парней, сидевших возле низкого, ему по плечо, чулана, куда должны были спрятать Добаву:
— Все на берег… и чтобы никого на палубе не осталось.
Молодые викинги вскочили и убрались, пряча понимающие ухмылки. Они побывали в немногих походах, и сами знали — после горячки боя завалить бабу на спину самое то. Враз отходишь, и от всего сразу…
Харальд сунулся за занавески. Пригнувшись, сделал один шаг. Опустился на одно колено.
Коснулся пальцами правой руки палубы, замер, глядя в тот угол, куда забилась Добава.
Надо думать, наслушалась криков, мелькнула у него мысль. А теперь еще и на него насмотрится…
Девчонка сидела, закутавшись в меховое покрывало, прихваченное из его опочивальни в Хааленсваге. Смотрела на него расширившимися глазами.
Здесь, в полутьме за занавесками, морда зверя на лице Харальда опять налилась светом.
Узнает или нет, устало подумал он. Примет или нет…
Когда к ней за занавески зашло не пойми что — тело как у человека, а вместо лица страшная, сияющая серебром морда, пускающая серебряные корни в плечи — Забаву охватил такой ужас, что дыхание перехватило. И сердце заколотилось дико, бешено.
Где-то вдалеке переговаривались люди — на незнакомом, лязгающем железом чужанском языке. Воронье каркало, вода плескалась…
А чудище, зашедшее к ней за занавески, опустилось на одно колено. Замерло, кинув руку на пол, пригнулось.
Да так и застыло.
Забава смотрела… и с ужасом узнавала.
Вон те косицы — как у Харальда. И плечи у него такие же широкие, как у этого чудища. И лоб вроде бы похож, такой же широкий и высокий. Волосы, хоть и вплетены в них сияющие нити, но — пегие. А глаза серебряные…
И голос, бросивший несколько слов перед тем, как человек с мордой вместо лица зашел к ней за занавески, звучал совсем как голос Харальда-чужанина.
А еще он ждал. Не кидался, не тащил куда-то, не рвал на ней одежду — точнее, оставшуюся от нее единственную рубаху…
И вот по этому ожиданию Забава поняла окончательно — Харальд. Он, и никто другой.
Только что с ним сталось?