– Так уж и не бывает! – недоверчиво пробормотала Чаяна, однако не стала настаивать.
И правильно. Это любая знающая волхва скажет: не бывает от заклятого приворота ничего хорошего…
Глава 7Белица и Огнява
День за днем пролетели шесть, и настал назначенный. Накануне с самого утра Ладины волхвы творили обряды по отпущению девушек из рода, прощания с чурами и родным огнем, потом родители их последний раз благословили. Велька, по обычаю низко кланяясь, слов отцовских и княгининых почти не слышала, сердце отчего-то стучало испуганной пташкой. Да и, чего там, не по разу все слова уже были сказаны. Отец смотрел нарочито строго, у княгини глаза были красными от слез, но теперь, на людях, она держала себя в руках и даже улыбалась уголками губ. А после благословения отец вдруг взял из чьих-то рук шкатулку маленькую, открыл, показал – она была полна скатных[30] жемчужин.
– Это той из вас, от которой первой весть про внучонка будет. Глядите, весной ждать начнем. А может, и не дождавшись, обоз с товаром снарядим в Карияр, поглядим, так ли хороши там меха и самоцветы!
Все заулыбались, запереглядывались, загомонили. Ясное дело, что хоть одна дочка да принесет ребятенка еще до летнего тепла, помогай Макошь им в этом деле обеим, да будет ли это мальчик? Чаяна – дочь Дарицы, у которой первыми родились два сына. А вот Велья одна была у матери, девка без единого брата. Так что еще и поэтому в глазах земляков более ценной невестой была княжна. А княженка, конечно, хороша, хаять не за что, но уж если выбирать…
А жемчуг – пустяки. У невест и без него шкатулки полнехоньки, князь не скупился для дочек. Но дар такой, конечно, любой сестре получить будет лестно.
Волхва Даруна подошла, протянула руку:
– Княжна и ты, княженка, снимите-ка мне по перстеньку с руки. Те дайте, которые больше по сердцу, которые носили чаще.
Чаяна быстро сняла перстень, красивый, с маленьким ярким лалом, положила волхве на ладонь. А Велька помедлила. Любимое колечко у нее тоже было, с капелькой небесно-голубой бирюзы, материно еще, и носила его княженка больше на груди, с оберегами, только недавно на руку переодела. И отдать? Есть на пальцах и другие кольца, да Велька любой из них снимет и забудет назавтра, что есть они, что нет.
Со вздохом Велька колечко с бирюзой с пальца сдернула и Даруне отдала.
– Не жалей, милая, – волхва понимающе улыбнулась, – это ведь не просто так, это я в чашу с водой положу твой перстенек и все важное про тебя узнаю. Здорова ли, не нужно ли помочь. И про внучонка князь от меня услышит раньше, чем от ваших вестников. Верь мне, княженка.
– Верю, матушка Даруна, – Велька улыбнулась, и сразу колечка стало не жаль.
Останется он здесь, у волхвы, как будто частичкой самой Вельки.
– И ты, может, весточку пришлешь, – добавила Даруна, глядя на Вельку строго, но по-доброму.
– Я умею разве?
– Если сумеешь. Ну, доброго пути вам, дорога пусть ляжет глаже скатерти. Мы будем за вас Богов Светлых просить.
Она взяла с серебряного блюда большую кипенно-белую пелену, узорчатыми прошвами прошитую, и набросила на склоненную голову Чаяны, потом то же самое проделала с Велькой. Ох и хорошее же оказалось полотно, тонкое и плотное, вроде и не померк под ним белый свет, но закрылся, все как есть пропало. И они для всего здешнего пропали тоже. Положено так, что же поделаешь.
Под вечер бычков закололи в святилище, красивых, круторогих, и жертву боги приняли хорошо. Будет теперь на тыне вокруг святилища на две бычьих головы больше. Шумный пир не утихал на княжьем дворе всю ночь, и песни, те самые, Велькой не любимые.
На эту ночь невест спать положили не в их горницах, а вместе, в сенях между девичьим и княгининым теремами, где раньше челядинки спали. Подальше от печи, от чуров, с которыми встречаться уже не следует.
Лишь в закрытых, с заволоченными окнами сенях девушки покровы сняли. Нянька с волхвой молока принесли им горячего, с медом. Часто кивая, нянька приговаривала:
– Испейте, горлинки мои, и спите сладко-сладко, будьте румяными, красивыми, чтобы глаз от вас не отвести… – и еще шептала наговоры какие-то на будущее счастье да на многих детей, и все с Чаяны глаз не сводила, обнять ее, наверное, хотела, приголубить.
Нянька ее, Чаяну, вырастила, семнадцать лет заботилась, и теперь расстаться не хотела.
Добрая, она и о Вельке от души заботилась, да ее не растила, потому и не печалилась так. Все одно, нельзя больше прощаться-обниматься, время для этого вышло, с покрытыми невестами и слов лишних стараются не говорить. Так что волхва торопила, чуть не за руку увела старую.
И все же нянька украдкой сунула что-то своей княжне под брошенный на лавку покров, Велька заметила. Маленький кожаный мешочек вроде как. Оберег какой-то особый ей раздобыла, не иначе. Волхва вот не увидела ничего, она больше на Вельку смотрела. Но молчала, хотя та все ждала, не скажет ли Даруна что-нибудь.
Самое время было выспаться перед дорогой, да когда это невесты спали последнюю ночь в родном доме! И Чаяне с Велькой не спалось. А постелили им богато, перин несколько, одеяла беличьи – и зачем они летом? Сверчок где-то в углу трещал, свеча мигала, шум, крики, песни со двора доносились – в сенях стены не толстые. Собаки лаяли…
Чаяна подошла, села рядом с Велькой на постель. В руке у нее был тот мешочек, нянькин.
– Оберег? – спросила Велька.
– Оберег, – согласилась Чаяна.
На мешочке петля была, княжна свой шелковый шнурок с оберегами сняла и повесила на него и мешочек, продев в петлю. Потом обняла Вельку.
– Сестренка, хорошо ведь, что вместе едем? И мужья наши братьями будут, жить станем друг от дружки неподалеку. Я тебя обижать не дам. И жених тебя выберет лучший… после моего Иринея. Я с ним поговорю.
– Ну, спасибо! Ты в нем уже не сомневаешься, что ли? – Велька хмыкнула тихонько, уткнувшись сестре в плечо.
– А чего сомневаться? Знаю, что моим станет! Вот опомнится немного, присмотрится, в дороге мы близко будем. Как такое возможно, чтобы он меня не полюбил, вот скажи? – глаза сестры в свечном полумраке блестели таинственно, и была она просто чудо как хороша.
– И точно, – не стала Велька спорить, улыбнулась, – не может такого быть, если он не без глаз.
Значит, сестра успокоилась и про ревность глупую забыла, это куда как хорошо!
– А тебе, Велюшка, точно Ириней не люб? Не лукавишь со мной? – Чаяна заглянула Вельке в глаза и тревожно, и вместе с тем просительно.
Значит, еще не забыла она про ревность. Но хочет забыть.
– Точно, сестрица, – сказала Велька, – он хороший, но мне не люб. Правда это, Матушка Макошь мне послухом.
Чаяна успокоенно улыбнулась, задумчиво накрутила на палец кончик косы.
– Я верю тебе, верю. Значит, будет мой. Но вот проклятья его все равно боюсь, хоть и утешаю себя тем, что и не видно, и неопасно. Есть же оно, и со зла наложено!
– Почему ты уверена, что у Иринея то проклятье?
– А у кого? Я же вижу, что он и есть старший княжич. Чувствую!
– А я вот не чувствую ничего такого.
– Ну, Велюшка. Ты уж мне поверь. Я тоже старшая. И ты бы понимала, что к чему, если бы не в глуши своей росла. Он старший, и все тут!
– Ладно, – пожала плечами Велька, – пусть так. Слышала я, что старший у них по возрасту Велемил. Так и сказано было, что по возрасту. Может быть, по положению кто-то другой старший.
– А кто тебе говорил? – встрепенулась княжна. – Почему молчала?
– Говорил… не помню уже.
Венко говорил. Как вчера это было. Закрыла бы глаза сейчас – и увидела бы.
– Нет, – упрямо покачала головой Чаяна. – По повадкам, по всему Ириней старший.
Велька опять лишь пожала плечами. Внешне Ириней и впрямь годами казался не моложе Велемила, да только, на внешность глядя, и обмануться можно.
Она ненадолго задумалась, потом сказала:
– Батюшка упоминал, что он, когда война была со Степью, с кариярским князем близко знался. А еще говорили, ты помнишь, что князь тот даже в полюдье сам не ездит. А война ведь была в стороне от кариярских земель. Как же это понимать?
Чаяна только глаза широко раскрыла, но промолчала.
– А сын его, наследник кариярский? Проклятье сам князь несет и его первенец-наследник. А наследник тут, и старший их в этом поклясться готов был, помнишь? Значит, проклятье никак не связано с тем, что князь в полюдье не ездит.
– Да что за ерунду ты говоришь, – в досаде воскликнула Чаяна, – ездит в полюдье, не ездит. Проклятье тут при чем?
– Мы не знаем, что при чем, нам бы догадаться, – вздохнула Велька, – знали бы тогда, чего бояться. Ты, сестрица, мне расскажешь хоть? Когда за княжича старшего замуж выйдешь. Хоть на ушко, а?
– Погляжу, надо ли рассказывать, – буркнула Чаяна.
Ее настроение, похоже, опять изменилось от почти радостного до горестного, и она смотрела на младшую сестру так, словно именно та была в чем-то виновата.
– Поглядишь, ладно. Я ведь не настаиваю, – покладисто согласилась Велька.
Спорить и ссориться хотелось меньше всего. Посидеть в тишине, поразмышлять – это хорошо бы. Впрочем, она почти седмицу так провела, а толку чуть. Может, надо было больше на людях быть, говорить, спрашивать. С теми же княжичами словами перекинуться, с их боярами, с кметями. Пусть с нее после сговора глаз не спускали, так ведь и не запирали же в горнице, она затворничала по своей доброй воле. Зря время упустила. А теперь…
Теперь у них впереди дорога длинная, и говорить будет можно. Хотя так ли ей это нужно, говорить, расспрашивать, что там за проклятье да как кариярские князья жизнь свою ладят? Деваться-то им, невестам, кроме Карияра теперь все равно некуда.
Тревожно было на душе. Хотелось понять что-то. Так хотелось, будто ничего важней этого на свете не было. Разгадать, распутать эту путаницу, что кариярцы зачем-то напутали. Хотя они-то знают зачем. Им это важно. Доверия они просят…