Велька встала, прошлась по горнице. Объяснила, если Чаяне непонятно:
– Сначала мне подумалось, что, может, проклятье мешает по разным местам ездить, оттого и сидит он в Карияре своем. А получается, не мешает. И со степняками князь воевал, и наследник его сюда приехал. Значит, в другом дело. Может, пока доберемся, и догадаемся?
Постояв у заволоченного окошка, Велька решилась и совсем немного отодвинула заслонку, обернулась к сестре:
– Я немножко! Только чуть погляжу!
Отодвинула еще малость, встала на цыпочки, выглянула. Кусок двора стал виден, кметь с обнаженным мечом, кто – в потемках не понять. Это он княжон охраняет, и от нечисти, и от всего, что подвернется. Немного подале еще один. Вот к ближнему охраннику парень подошел, в светлой рубахе, как будто что-то спросил, повернулся, посмотрел в сторону Вельки, прямо на приоткрытое окошко. Да так и остался стоять, замер, и Велька замерла тоже.
Луна за облаком пряталась, лиц ни за что не разобрать, очертания только. Кто угодно мог там быть, кого поставили. Может, и сами женихи решили дозор нести, кто их знает, захотят – так могут. Но этот, в светлой рубахе…
Как будто знакомый или кажется?
Очень, очень знакомый. А у них в сенях свеча горит, значит, свет виден, и понятно, что окошко отволочено.
Неужели? Да не может быть! Велька и как дышать забыла, стояла, и смотрела, и поверить боялась. А тут и луна показалась. И она перестала сомневаться.
Он это, Венко. Пришел сюда, на княжий двор, к невестиным окошкам. И как осмелился? И что же, он знает, выходит? С ней попрощаться пришел?
– Что там? – недовольно воскликнула Чаяна. – Говорили же, что нельзя! – подошла и сама одним движением задвинула заслонку. – Что за лицо у тебя, как из Нави кого увидала!
– Да никого, – Велька очнулась, – кмети просто. Хотелось разглядеть, может, знакомый кто.
Велька села на лавку, стараясь не показать смятения.
Это она видела Венко. Он ее не видел, она же в щелку смотрела. Может, он просто на пир пришел, мало ли. Нынче тут кто только не пирует, и зайти всякий может, не прогонят. Может, случайно в этот угол забрел, а его и развернули, дескать, иди гуляй в другую сторону, добрый человек. Он, правда, не поспешил уходить…
Вот и хорошо. Значит, еще раз свиделись, напоследок.
Велька забралась на постель, легла, к стенке отвернулась. Чаяна еще пыталась ее тормошить, но в конце концов отступилась.
– Спать так спать, – она задула свечу.
А Велька лежала и думала – ушел он или стоит там? Должен бы сразу уйти, конечно, на что ему там глядеть? Но Вельке отчего-то казалось, что он все там стоит…
Уезжали рано. Из терема княжеских дочерей вывели покрытых, а на плечах у обеих были платки из Карияра. Доска под Велькиной ногой скрипнула, та же, что и всегда скрипела. В последний раз. Попрощалась.
Князь с княгиней шли следом, за ними – ближние отцовские бояре и их боярыни, а потом все прочие, толпа собралась немалая. И за воротами тоже толпа, словно весь Верилог собрался.
Поклонился боярин Мирята:
– Спасибо за честь, хозяева, и за товар дорогой, что вы нам доверили. Доставим без убытка.
– Ты уж постарайся, боярин, Боги Светлые в помощь, – откликнулся князь сурово. – И ты, Горыныч, тоже не подкачай, спрошу за все, не обессудь.
Поклонился и воевода Ждан Горыныч, погладил сизый ус:
– Не беспокойся, княже. У меня не забалуешь, – и гордо по сторонам поглядел.
Воевода слыл человеком строгим и правильным, к раздумьям и сомнениям не склонным и голоса без нужды не повышал, все и так трепетали. Да еще и сотня кметей под его началом, кому же баловаться захочется. Князь знал, кого назначить туда, где никакого беспорядка допустить не хотел.
Вот все и сказано, а зря время тянуть – дело пустое.
Обеих девушек посадили в крытую повозку, туда же сели ближние боярыни: грузная Милава Воевна, одна из доверенных у княгини, и совсем молодая, бездетная пока Любица, муж которой, красивый молодой боярин Городей, ехал помощником Горыныча. Другие боярыни и челядинки тоже расселись по повозкам. И под шум и крики горожан, под пожелания всего, что только можно пожелать невестам, двинулись – до ворот, за ворота и дальше, дальше, полями, потом через лес.
Велька маялась от невозможности скинуть покров, оглядеться, посмотреть последний раз на отцовский город, на места пусть и не совсем родные, но все равно свои. И дышать хотелось полной грудью, а через покров не дышалось легко. Но нельзя пока его снимать! Не положено. Если жених живет недалече, ему невесту так покрытую и везут всю дорогу, ну а им просто нужно отъехать подальше от Верилога, а там, в лесу где-нибудь, можно пелены скинуть и на белый свет смотреть. Или верхом ехать, недаром же их лошади тоже тут. И все равно, от того чувства, что увезли из отцовского двора с закрытым лицом, как на краду…
Именно что как на краду. Потому что навсегда. Сколько таких невест уехали в чужие края и как сгинули, потому что никто их не видал больше? Шутка ли, такая даль. Хорошо, если вести иногда приходили, что де жива да сколько детишек. А про них с Чаяной волхва Даруна в чаше волхвовской что-то увидит.
Велька не сразу и заметила, что плачет, сами собой слезы побежали. Вытерла их ладонями.
– Ох, девоньки мои, – негромко сказала старшая боярыня, – ничего, ничего. Это всегда так. Невестины слезы – на будущее счастье. Потом над ними смеяться станете, радоваться. А захоти вас батюшка с матушкой навеки дома оставить, вот беда была бы, верно? На то и девки, чтобы замуж идти! Вот весной снарядит батюшка ваш обоз с товаром, купцы многие поехать захотят, и кто-то из братьев ваших непременно приедет, а на родины, может, и княгинюшка соберется. Повидаетесь!
Ну да, так и есть, и сестра шмыгала носом.
– И женихи у вас до чего хороши, аж сердце замирает! – весело поддержала старшую боярыню Любица. – Можно хоть с закрытыми глазами выбирать. Ох, и этот страхолюд тут!
– Так это боярина Миряты пес! – вспомнила Воевна. – Ох! – и повозка чуть качнулась, это Волкобой запрыгнул в нее и улегся рядом, прижавшись к Велькиным ногам. Та сразу вцепилась пальцами в его шерсть, давая понять, что не отпустит.
– Княженка, княженка! Да что за лихо? Что за зверь нахальный такой? Не укусит? – волновалась боярыня.
– Что, тот пес тут? – возмутилась Чаяна, которая из-за покрова сама Волкобоя не видела. – Гони его, еще не хватало, псиной все тут пропахнем!
– Не пропахнем. Не волнуйся, сестрица, он хороший, – кротко отвечала Велька, не собираясь отпускать от себя пса, – совсем немного с нами проедет, он устал, – она приподняла покров, так, что они вдвоем с Волкобоем оказались накрыты крошечным белым шатром, привычно погладила лохматый мех, – хороший мой…
– Устал он, – негромко хихикнула Любица, – да его хоть в соху запрягай!
Больше боярыни ничего не сказали, видимо, не сочтя слишком непотребным, что княженка забавляется с собакой. А Велька радовалась. Вдвоем под белой пеленой было куда приятнее, чем в одиночестве.
Первую остановку сделали после полудня, на обширной поляне посреди леса. Волкобой до того, казалось, дремал, прикорнув в ногах у Вельки, и о нем почти забыли, но лишь обоз встал, как пес встрепенулся, спрыгнул с повозки на землю и исчез в ближних кустах.
– Наконец-то, – вздохнула Чаяна, – хоть малость ноги разомнем. Скоро уже, а, Воевна?
– Да прямо сейчас и можно, – решила боярыня, оглядевшись.
Она кликнула челядинок и вдвоем с Любицей повела княжон в лес, сама придерживала за руку Чаяну, молодая боярыня вела Вельку, позади них девки тащили короб с одеждой. На местинке в несколько шагов, со всех сторон заросшей кустами, Воевна сделала знак остановиться и сама сняла покров сначала с княжны, потом с княженки, быстро сказала:
– Матушка Макошь светлая, спрячь и сохрани, лики скрой, в пути сбереги, до дома доведи!
Это она попросила богиню-мать, всему сущему хозяйку, спрятать и сберечь девушек-невест, которые поедут теперь до своего нового дома с открытыми лицами, чтобы все беды-напасти их хоть и видели, но не узнавали. Потом Велька с Чаяной сняли драгоценные наряды невест – верхицы из красного шелка, затканные золотом поневы, обручья и ожерелья, заменили все это вещами простыми, чтобы не на челядинок, конечно, походить, но сравняться по виду с одетыми по-будничному боярынями.
– Белица! – с улыбкой посмотрев на Чаяну, нарекла ее боярыня временным прозвищем, – а ты Огнява, – она скользнула взглядом по золотящейся на солнце косе Вельки.
Теперь на весь долгий путь они как будто и не они, а другие девушки, откуда-то взявшиеся из леса. А незадолго до Карияра они опять вот так же одежду переменят и станут собой прежними.
Когда шли обратно на поляну, боярыня Любица взяла Вельку-Огняву за локоть, будто помогая, и, незаметно оттеснив от остальных, сказала:
– Пес этот твой… то есть боярина Миряты… умен на диво, не находишь?
– А что такого? Мало ли умных псов? – удивилась княженка.
Она сама к разумности Волкобоя уже привыкла.
– Таких-то мало.
– Счета он не знает, резы не читает, а то бы и я удивилась, – возразила Велька весело, – а что послушный и понятливый, так это и правильно, хорошо его учили. И кому нужна глупая собака?
Она готова была защищать Волкобоя от любых придирок. Ишь, нашли, на что пенять – умный больно!
– Резы, может, и не читает, – не отступала Любица, – а словно каждое слово понимает. И мой боярин тоже заметил. Не оборотень ли? Знаешь, у отца моего служили оборотни. Хорошие были люди. Семья целая жила у нас в веси. И от них я знаю, что прятаться от людей под звериным ликом у оборотней бесчестным считается. То есть если пришел к людям в дом без камня за пазухой, должен в человечьем лике быть или хоть показаться, поздороваться и у хозяина разрешения спросить, можно ли ходить зверем. Понимаешь?
– Понимаю, – досадливо вздохнула Велька, – и что же мне, спросить у него, не оборотень ли? Или у самого боярина спросить? Думаешь, к нам кариярцы с камнем за пазухой приехали? Тогда спрашивать смысла нет…