Это было не хуже.
А хитрого и впрямь не было: он не нашел ее на княжьем дворе, сразу и понял, что она уехала с невестами, потому что куда бы еще ей деваться? Только вот…
– Не бойся, – шепнул он, – ничего не бойся, я же обещал. Не трону, пока сама меня не разуешь[37]. Или пока сама не позовешь, что хорошо бы…
– Венко, – отозвалась она тоже шепотом, – ты знаешь, кто я?
Он помедлил, но все же ответил, склонившись губами к самому ее уху:
– Да, княженка моя.
Вот теперь Велька вздрогнула испуганно и отстранилась, упершись руками в его грудь.
– Знаешь? Тогда понимаешь, что никогда я тебя не разую. Я просватана уже, чего ты хочешь?
– Будешь моей, захоти только.
– Я выйду за кариярского княжича, должна я, меня просватали, – пробормотала она упрямо, отворачиваясь от Венко.
Потому что не хотелось говорить это ему в лицо. И ничего другого не могла она сейчас говорить. Их с сестрой всю жизнь учили, что выйти замуж по отцовскому велению их долг. Иначе не бывает.
– А вот этого не случится, честью и животом тебе клянусь, – сказал Венко все так же ласково. – Пока я жив – не позволю. Разве сама решишь… если противен тебе. Но ведь не противен?
– Что ты говоришь?! Пусть Боги Светлые тебя хранят и разума заодно добавят!
– Не бойся. Или тебе так в кариярские княжны хочется? Так ты со мной ни в чем не потеряешь. И одену тебя так, что княжны позавидуют, и все у тебя будет, что только захочешь. И любить я тебя всегда буду. Не веришь? – он запрокинул ее голову, заглянул в лицо. – Княжон и без тебя хватит, а мне одна жена нужна – ты.
Велька ко тьме этой уже привыкла и Венко видела, лицо его, глаза, слабо блестевшие.
– И меньшицу не приведешь? – она усмехнулась.
А он засмеялся.
– Я себе враг? Ты ж ворожишь как дышишь, пальцами щелкнешь, и отмерзнет у меня все, без чего жить скучно!
Это и Вельку развеселило, она прыснула в кулак, но привычно возразила:
– Да я слабенькая волхва! Бояться меня нечего.
– Ой ли? – он опять ее обнял, прижал к себе. – Ну, мы вроде договорились?
Велька голову опустила, промолчала, прислонилась к широкой груди Венко, вдыхая теплый его запах. Вот так бы и стояла тут, долго-долго. Вот еще сердце его десяток раз стукнет…
Оно простучало куда больше.
– Ты ничего не бойся, – сказал тихо Венко, – по-нашему будет. Отдаст мне тебя кариярский князь.
– Почему? – Велька настойчиво посмотрела на него. – Скажи почему, иначе как мне тебе верить?
– Да уговорю его!
– Ах, Венко…
Не верилось ей в такое. А объяснять и он, похоже, не хотел ничего. Как сговорились все!
Из-за угла кметь вышел с факелом в руках, они замерли, и парень почти мимо прошел, да вдруг заметил что-то, остановился, всматриваясь, шагнул к ним.
– Эй! Кто тут?
– Иди себе. Не мешай, – небрежно отозвался Венко.
– Назовись!
– Явор, из Кнутова десятка.
– А-а… кариярец ты, понял, – и парень шагнул было дальше, да вдруг опять остановился: – Да я тебя только за тыном видел!
– Обознался ты, дурила! – рассмеялся Венко. – Иди уже, надоел! – и отвернулся, Вельку загораживая.
Теперь он был насторожен, напряжен. А Велька, та просто испугалась.
– Уйду я, но покажись. Нужна мне больно твоя девка! Покажись, говорю, а то парней позову, – настырный кметь направился к ним.
– Тихо, – Велька быстро освободилась от объятий, когда до кметя было три шага, щелкнула пальцами, в мыслях пробормотав заговор, кметь тихо осел на землю.
– Ну вот, – Венко подхватил его, отнес за угол и положил у стены, – когда очнется-то?
– Скоро. Иди, Венко, уезжай.
– Люба моя, – он тихо смеялся, – ну и как с тобой меньшицу заводить, сама подумай? – он опять потянулся к ней, но Велька отпрянула.
– Уезжай. Прощай, Венко. И себя береги. Я хочу знать, что ты жив и счастлив.
– Хорошее прощание. Не буду я без тебя счастлив, да и живым быть тоже не радость, если без тебя. Скоро опять свидимся, жди.
– Не надо, Венко, – княженка решительно покачала головой, – я к тебе не выйду, на людях увижу – не признаю. Больше не приезжай. Прощай, Венко.
– Поцелуй меня. Только раз, а то не уеду, не проси, – он подошел, обнял опять, – а поцелуешь, и сразу простимся. Мм? – и он поцеловал ее так же, как тогда, в купальскую ночь, крепко, горячо и жадно.
И долго бы поцелуй этот длился, но княженка сама Венко оттолкнула, шустрой белкой метнулась к крыльцу. Нырнула в приоткрытую дверь, заложила засов и замерла, прислонившись лбом к толстым доскам.
И что это сейчас было? Чудо чудное. Как он здесь очутился, как смог? И как обратно, до своих, доберется? И только душу разбередил, зачем? А она тоже хороша! Нет чтобы сразу его прогнать…
Тихо-тихо пробралась Велька к своему месту на лавке, переступая через посапывающих на полу на соломе челядинок, сбросила верхицу и легла. Но заснуть так и не сумела до самого рассвета.
Утром Велька боялась переполоха: и что станут говорить про чужака в стане, и вспомнит ли их тот кметь, и доложит ли старшим. Но нет, ничего такого не было. Может быть, парень очнулся под стеной избы и сам уже не был уверен, что видел?
А Венко…
Как легко он назвался чужим именем, настоящим, не выдуманным. Откуда его узнал? Значит, знался с кариярцами, пока те в Верилоге гостили? Или слышал имя это на пиру в ту единственную ночь перед отъездом?
Ладно уж. Обошлось, и хорошо.
Другое случилось: Любица заметила непорядок с Велькиной косой. Постояла, посмотрела, как Малка княженку расчесывает, а когда та взялась заплетать – остановила и склонилась к Велькиному уху:
– Ты что, барышня, с волосами натворила?
– Ты тоже заметила? – вздохнула Велька.
Если кто-то и впрямь взялся потихоньку завладеть ее волосами, то вряд ли это означает что-то хорошее.
– Это не я, – пояснила она тихо, – я только раз отрезала немного, когда мы с тобой Волкобоя на оборотня испытывали, и в печи сожгла.
– Да зачем?..
– Для баловства. На себя заговор прочитала. Меня раньше, бывало, лиской звали… вот и решила испытать, есть в том что-то?..
– Ну и удумала! – махнула рукой боярыня. – Все равно, тогда я не заметила ничего. А вчера? А второго дня?
– Нет, конечно!
Вчера за Велькиным одеванием боярыни не следили, их отвлекла Чаяна: то ли разбилось что-то у нее, то ли потерялось. Велька тогда, пользуясь суматохой, сама заплела себе косу, попросту заплела, не вплетая ни бус, ни лент. И даже не глянула, насколько волосы длинны… потом только заметила, ночью.
Странно это. Она же одна не бывает, всегда на глазах и у ближних боярынь, и у челядинок, и еще у кучи народу, устала уже от постоянного этого пригляда! А спать ложится – рядом всегда сестра, и боярыни, опять же, и челядинки. Что, кто-то из своих стал бы ей волосы резать?
Прошлую ночь вот они в шатре спали, и охрана стояла, и Волкобой растянулся у входа. Разве только ворожбой всех одурманить…
А нынче-то! Она ушла из избы, а никто и не заметил, можно было у всех спящих половину волос отстричь! А ведь Воевна обычно чутко спит, половица скрипнет – она слышит…
Как будто поворожил кто, Вельке спать не позволил, а других усыпил крепко!
Любица беспокойно наморщила лоб и кинулась звать Воевну. Та пришла, тоже постояла, хмурясь, потом вдруг побелела лицом и села на лавку, уронив руки на колени, запричитала тихо:
– Да что же это? Ох, чуяло мое сердце. Не уберегли тебя, Огнявушка, горлиночка моя. Да как же?..
– На мне и заговоры защитные, и обереги. Может, и обойдется, – попробовала утешить ее Велька, – да и труднее меня ворожбой сгубить, чем еще кого-то!
Воевна только руками махала на такие никчемные доводы.
– Эх, девка, умеючи и не таких, как ты, со свету сживали!
На это возразить было, конечно, нечего.
Боярыня сняла с шеи собственный оберег-лунницу, надела на Вельку.
– Сохранит, может, Матушка Макошь тебя от невзгод, только на нее и уповаю. И Даруна ведь обряды творила, и милость ее обещала! Может, обойдется? Ты-то сама ничего не чувствуешь пока?..
Велька только головой покачала – нет, ничего! И не стала говорить боярыне, что предсказывала ей самой волхва, тогда еще, перед сговором. Ничего хорошего вроде. А если вспомнить? Зло от жар-птиц, и не только…
Но что жар-птицам до ее волос?
На этот раз с отъездом задержались. Уж неизвестно, что объяснила Воевна боярину Миряте и воеводе, но они прониклись и встревожились. С каждой женщиной в обозе, что с боярыней, что с челядинкой, Воевна отдельно переговорила. И с Чаяной тоже. Ее она спросила, не видала ли боярышня, кто мог покуситься на косу сестрину, и не подозревает ли кого в этом злодействе? Сама при этом так смотрела пристально, как будто ответ не услышать хотела, а на лице увидеть. А что там разглядела – никому не сказала.
Чтобы старшей не мешать, Велька с Любицей вышли на крыльцо, и та спросила, глядя, как кмети коней седлают:
– Для какой ворожбы волосы нужны, а, Огнявушка?
Тайны в этом не было никакой. Да Любица и сама наверняка знала, какая это может быть ворожба!
– Много для чего пригодились бы, – пожала плечами княженка, – и чтобы меня присушить, так, чтобы от любви света белого не видела. И чтобы извести, и чтобы силу мою на что другое пустить. А можно мою силу понемногу брать, ее надолго хватит, а я и не пойму ничего. Многое сделать можно. Да только чтобы со мной справиться, сильный колдун нужен. Говорю же, защищена я. Кто-то не очень умелый сам пострадает.
– Хорошо бы, если так, – вздохнула Любица.
А Вельке подумалось, что, может, это вовсе и не хорошо. Может, всем им плохо будет, если этот неумелый пострадает. Лучше бы уж ничего не было. Сплести действенную ворожбу правильно не так и просто, скорее, ничего не выйдет, ни правильного, ни случайного. Вот это и было бы лучше всего.
Ириней прошел мимо крыльца, поклонился им мимоходом, чуть улыбнулся Вельке. А потом он двинулся дальше, в ту сторону, где возле своей лошади стояла Чаяна, что-то ей сказал, мимо проход