– Кто мог пообещать?
Любица лишь руками развела:
– Знать бы! А только волосы тебе остричь могли мы с Воевной да Чаяна, да еще Малка твоя, ну и да, наши девки тоже. Но девки тебя, Аленьину внучку, боятся, не стали бы пакостить.
– Ночью хоть кто зайти мог.
– Как же. Зверь твой черный так и спит у нашего шатра каждую ночь, ему там кошму кладут. Подойдет кто – он смотрит и рычит. Не замечала?..
Велька о своем думала.
– Быстро слишком для приворота, – добавила она. – Приворот сушил бы его медленно, может, только через год-другой и стало бы заметно. А специально на смерть делать… разве кто-то смерти его хочет? Нет ведь…
Ириней не выздоравливал, хоть и умело скрывал это, терпел, держался. А тут так и сознание потерял, упал головой на шею коня, хорошо что рядом ехавшие заметили сразу, подхватили, отнесли подале от копыт и колес. И обоз, конечно, остановился. Хрять сразу принялся за дело, он же и за Велькой послал.
Когда Велька подошла, Ириней уже пришел в себя, улыбался виновато, дескать, сам не знаю, как оно могло так выйти. Он лежал на кошме, бледный до синевы, исхудавший, а Чаяна сидела рядом и за руку его держала, гладила. Знахарь укрепляющее снадобье смешал, но на Вельку выжидательно поглядывал. Та снадобье одобрила, добавила только в него каплю живой воды из своего флакона да сказала:
– Тебе бы, княжич, теперь в повозке поехать. Отдохнуть тебе надо, поспать, и все наладится.
– Я да в повозке? Никак шутишь, Огнявушка? – усмехнулся Ириней и впервые за столько дней взглянул на княженку прямо, а не вскользь. – Нельзя мне в повозке, кони засмеют.
– Кони над хворыми и ранеными не смеются.
– Какой же я хворый и раненый!
И впрямь скоро на его щеках румянец какой-никакой появился, и он встал, шутить начал и улыбаться, снова сел на своего коня, и обоз двинулся. Чаяна рядом поехала и не сводила с него влюбленных, радостных глаз.
– Смотреть на них и то уже счастье, – сказал потом Воевне боярин Мирята, – да только княжич что-то меня тревожит. Он ведь у меня с трех лет перед глазами, как на коня посадили. Любимчик отцовский! Здоровым рос, никогда, почитай, и не болел, даже детские хвори простудные стороной его обходили! А теперь-то чего стряслось? – и поглядывал он при том на Вельку, которой ответить было нечего.
Еще через день наутро Ириней не смог встать. Опять все всполошились. И теперь уже Велька без сомнений заявила старшей боярыне, что надо срочно искать умелую волхву, лучше из святилища, да из старших, которые главные обряды творят, иначе жизнь княжича угаснет, как лучинка, и очень скоро. Воевну убеждать не пришлось, сразу все поняла да кинулась говорить с обоими воеводами. Мирята, уразумев, аж с лица спал, Горыныч почесал затылок:
– Да где же нам теперь добыть волхву из святилища? Не помню я тут больших святилищ близко.
– Весь вчера проехали, – подсказал кто-то, – какой-никакой ведун у них быть должен. Может, там и подскажут чего, они-то лучше знают здешние места!
На том и порешили, и тут же Горибор с десятком кметей умчался к той, позади оставленной веси.
Весь день обоз стоял у дороги, дожидался посланников. Весь день люди изнывали от беспокойства и неизвестности. А о том, что сватовство не ко времени затеяно, а то и вовсе к несчастью, говорили уже не таясь. Не хотел ведь отдавать дочерей вериложский князь, так зачем в таком деле принуждать? Конечно, не раз бывало и будет, когда свадьбами мир скрепляли, союзников получали, с врагами замирялись, и далеко не всегда такие свадьбы были желанны всем новоиспеченным родственникам, но тут выходило уж совсем как-то не по-людски. И волхвы ведь у богов спрашивали, и жертв вон сколько принесли, и никакого зла грядущего не увидели. Оплошали, выходит, волхвы? Или это боги сначала благоволили, а потом вдруг прогневались? Что ж, и так бывает, когда Божья воля людям вовсе непонятна.
А делать-то что?..
Дале ехать? Назад ворочаться?
Да и какая веселая свадьба, какая радость, если одному из женихов, уже и с невестой обрученному, посредине пути краду складывать придется?
А ведь обручились молодые по любви, вон счастливые какие были! Недолго, правда…
Чаяна от жениха не отходила, так и сидела с ним рядом, за руку держала, бледная, дрожащая, у нее уже и плакать сил не было. Велька места себе не находила: то молилась, то пыталась призвать все доступное ей знахарское искусство и помочь больному. Живая вода Быстрицы не помогала совсем. А волхвовская сила к Вельке опять пришла, и, казалось, было ее очень много, и Велька старалась, припомнив всю бабкину науку. От такого, может, и безнадежный бы встал – но не Ириней. Иринею иногда становилось лучше, дыхание углублялось, румянец какой-никакой возвращался, даже глаза княжич открывал и что-то говорил и улыбался Чаяне. Но всякий раз вскоре ему становилось хуже, чем было…
Только в вечеру посланники вернулись. Посреди верховых кметей ехала двухколесная повозка, а в ней на старой кошме сидела высокая худая, совсем седая старуха с непокрытой головой. Ведунья.
– Чара, из Годуни-веси, – пояснил Горибор, – говорят, на сто верст вокруг искусней не найдем.
Только вблизи Велька разглядела, что ведунья Чара не такая уж старуха – может, только немного она старше княгини Дарицы. Волосы, перехваченные пестрой плетеной тесьмой, белы как снег – это да. Рубахи на ней простые, льняные, не вышитые, зато на ожерелье оберегов и амулетов всяких множество, и чудных на вид – это тоже как полагается. Кожа темная, загорелая как будто, тонкие губы в линию сжаты. Кудес большой на ремне за спиной.
На Вельку она сразу посмотрела внимательно, кивнула:
– Ага, вот как, значит. И огневуха тут есть. Ты теперь-то мне не мешай, притухни малость.
Велька обрадовалась: если ведунья так вот, с ходу, в других силу видит, значит, и сама сильная. А то ведь может быть на сто верст вокруг и такая знахарка, что только травы и корешки знает, а им нынче не это нужно. И Велька прекрасно ее поняла: если две сильные помогать друг другу не умеют, то одной надо не мешать. Хотя легко сказать – притухни…
Впрочем, давно пора бы княженке устать, без сил свалиться, так нет же…
– Зови, если понадоблюсь, – сказала она, ведунья опять кивнула.
Иринея она быстро оглядела и велела отнести к костру и уложить там, Чаяне сесть рядом не позволила, указала место ей и боярыням с другой стороны от костра, а Вельке – ближе, но тоже не рядом. А вокруг, на некотором расстоянии, собрался мало не весь обоз, кто ближе, кто дальше, всем хотелось знать, чем же дело кончится.
Чара уселась в головах у Иринея и принялась бить пальцами в свой кудес, легонько совсем, и он зарокотал еле слышно, а она, нагнув голову, прислушивалась, глядя куда-то в неведомое невидящими глазами. А у Вельки от этого рокота что-то скручивалось в груди в тугой узел, все туже, туже скручивалось…
Вдруг ведунья подняла голову, взглянула на Вельку осмысленно.
– А ведь к тебе его сила течет, огневуха. Ты ее пьешь, – не так и громко она это сказала, но тихо было, и далеко потому слышно.
– Я? Нет! – Велька даже отшатнулась, потрясенная такой нелепостью. – Нет…
– Да, да, – спокойно подтвердила Чара, – ты. Огородись, не пей – и ему, и мне легче станет. Сможешь?
Велька закивала, но была слишком потрясена, чтобы реально что-то предпринять, и еще не поняла толком, что от нее требуется. Огородиться от Иринея – да как, если она не ощущает никакой связи с ним?
– Так это все ты? – закричала, вскакивая с места, Чаяна. – Это ты? Это ты завидуешь, себе вернуть хочешь?
– Нет! – воскликнула Велька, порываясь отползти от костра, подальше от всех, но тело словно тяжелым стало и не слушалось.
Да что же это? Как сон дурной.
– Как ты посмела, ты! – кричала, плача, сестра, вырываясь из держащих ее рук, которые мешали ей кинуться на Вельку.
Люди вокруг сдержанно зашумели, переглядываясь, боясь верить ушам и глазам. Младшая сестра-волхвовка мстила княжичу, который предпочел старшую сестру? С одной стороны, это было по-житейски понятно, но, с другой, все равно казалось каким-то невероятным.
– Тихо вы! – крикнула ведунья, и ее голос перекрыл шум. – Еще неясно ничего. А ты, матушка, – она глянула на Воевну, определив в ней главную и не затрудняясь больше подробностями, кто тут кто, – ты, матушка, если не уймешь свою девку, сама лечи парня.
– Прости, ради Богов Светлых, – сказала гордая боярыня, которая и воеводам первая не кланялась, – она не помешает больше. Или за косу возьму.
Любица подошла к Вельке, ничего не говоря, села рядом и обняла ее сзади, прижимая к себе. Чара на то возражать не стала, она снова склонилась к кудесу, мягко провела пальцами по его шелковистой упругой коже и опять ударила, легко-легко, прислушиваясь и к чему-то приглядываясь, а кругом снова все затихли, дыхание затаили…
Наконец она опять подняла голову и сказала, обращаясь к Воевне:
– Ну, я поняла. Ох и глупая девка эту кашу заварила. Надо же, приворот да на огневуху завязать! Такое, должно быть, никому еще в голову не приходило. Это только если жить надоело или парня порешить захотелось. Так обоим с камнем да в омут – проще было бы.
Все переглядывались и покуда ничего не понимали.
– Она? – дрожащим пальцем показал на Вельку боярин Мирята.
А та сжалась, закрыла руками лицо. Ей уже стало понятно. Она весь день, пытаясь лечить Иринея, только вредила ему все больше.
– Отойдем-ка, матушка, там и пояснишь, – сдержанно попросила старшая боярыня, подходя и беря ведунью за рукав, – что за приворот, и прочее все.
Сор из избы выметать Воевна все же не хотела. Но ведунья легко стряхнула ее руку и сухо, громко засмеялась, отвечая Миряте – видно, беречь чужой сор она не собиралась:
– Что – она? Говорю же, с дури на огневуху завязали. Она огневуха и есть, волхвовка огневая. Не она, а ее порешить хотели. Это она помереть была должна, она бы хворала, если была бы обычной девкой. Ее жизненная сила должна была приворот любовный питать. А она сильная, вот наоборот и вышло. Не от нее сила пошла, а к ней. От парня этого, и ее он питает, и приворот! А она все ему помочь пыталась, а для этого силу звала, еще больше у него забирая! У него уже почти и не осталось.