Вельке не просто девку жаль было, ей еще страшно было, тревожно. Как будто что-то Вирута видела, что-то знала такое, что и Вельку напрямую касалось, потому и хотелось взглянуть хоть краем глаза, узнать, что той вовне видится, отчего дрожит, чего пугается.
Ночью, едва княженка глаза закрыла, приснился ей Касмет. Будто опять принес он меч, за который ее хотел выменять, и отец принял дар, не отказал. А бабка Аленья стояла возле печки и укоризненно головой качала. Не сердилась, нет, словно укоряла просто и ее, и отца. А потом повернулась и пошла из терема прочь. Вот она с крыльца спустилась, Велька за ней. Оглядывается кругом – а ведь они не в Сини, а в Верилоге, и терем, получается, отцовский, не княгинин и не их с Чаяной девичий. Вот бабка прошла через широкий двор, до той самой калитки маленькой, вот она руку на кольцо кованое положила, оглянулась, улыбнулась Вельке. А та глядит, дивится: бабка уже не старуха, какой Велька ее знала, а молодая совсем, лицо гладкое, девичье, ни единой морщинки нет, губы пухлые, румяные, глаза зеленые, как дубовый лист в середине лета. И верхица на ней вдруг стала алой, шелковой, и повой камнями цветными засверкал, и длинные резные рясны[40] на грудь опускаются, и ожерелья в три ряда – никто и никогда, кажется, Аленью такой нарядной не видал.
– Я тебя, внучка, защитить хотела, уберечь. Как мать твою уберегла. Да только с ней было легче, а ты другая. Ты как я. Уж прости меня, зла не держи, плохим не поминай. Ошибалась я. А будет у тебя своя дочка, помни: дикую кобылицу не стреноженной надо держать, а объездить как следует, да холить и лелеять, чтобы послушной была, ласковой. Таких, как мы с тобой, не стреножишь. Поняла?
Велька кивнула, хоть ничего и не поняла пока, только смотрела во все глаза и не верила, что эта красавица и есть ее бабка. А вот при чем здесь дикая кобылица?
– Я бы хотела, чтобы по земле ты бегала быстрой кобылицей, и если летать захочешь – то только серой утицей, и никого бы огнем своим не сожгла, и тем паче себя. Летать-то всяко можно, девонька, всяко хорошо! Но тут тебе выбирать. Как ты захочешь, так и будет! Ты старшая, и мать твоя, и я были старшими. Нашу кровь не разбавить. И дед твой, и отец из чужих, из другого народа, а толку?..
Повернула Аленья кольцо, отворила калитку и вышла со двора прочь. Велька осталась вслед ей смотреть, та снова обернулась, и видно было, что бабка уже и не молодуха, а девка, с длинной косой, в тонком, резном девичьем венчике, с ряснами теперь из сверкающего серебра. Помахала ей рукой и пропала из глаз.
Велька сразу проснулась, села на постели. Тихо было кругом, сонное дыхание слышалось со всех сторон, в откинутый полог небо звездное виднелось, комары в воздухе так и звенели. Но заговор против кровососов помогал неплохо – звенеть звенели, а не жалили.
И что же это за сон такой был? Ах, вернуться бы туда, в сон, да расспросить бабку как следует. За что она прощенья просит? От чего ее хотела уберечь? А про кобылиц и серых утиц – как понять? Кобылицу не стреноживать, а объездить, летать можно, но только утицей…
Про кобылицу оно, может, и понятно – это про силу их волхвовскую. Ее не прятать надо, не бояться, а научиться владеть, всему научиться, до мелочей. Ну да Велька и сама это для себя уже решила, что непременно будет учиться всему, что осилит. Найти бы только, у кого учиться!
Бабка Аленья сказала, что с матушкой было легко, а Велька такая же, как сама она, бабка. Но не она ли твердила все годы, что Велька волхва слабенькая, кровь разбавленная? Для того, чтобы уберечь? И где же правда? Разве бы тревожила Вельку ее сила, если бы той было совсем мало?
Это ладно. А утицей летать – это что?
А ведь летать страсть как заманчиво, хоть кем, пусть бы и утицей.
Еще бы спросила она у бабки про чуров своих с материнской стороны и про того, кто ее оборотневой кровью наградил. Какого хоть зверя он в себе носил, интересно же!
А что более всего порадовало Вельку в этом сне: бабка сказала, что ей, Вельке, самой придется выбирать, и как она решит, так и будет. Это хорошо. Значит, не будет принуждения, и беды впереди можно не бояться, просто настанет момент, когда что-то придется выбирать…
Настолько утешило Вельку свидание с бабкой, что и Касмет, чуть ранее в том же сне увиденный, теперь страшным не казался.
Уснуть больше не получалось. Сестра, боярыни, девки спали тут же, рядом, спали крепко – дыхание их спокойное, ровное со всех сторон доносилось. Рассвет, должно быть, скоро уже… самый глухой час. Неподалеку костер еще горит, дозорные не спят. Если посидит она у входа в шатер, подышит ночной прохладой, ничего плохого не будет. Лежать, ворочаться больше было невмоготу, и душно в шатре стало. Она и выходить наружу не станет, нет, зачем? Только выглянет…
Вдруг тень мелькнула за пологом, чья-то рука его отодвинула, человек заглянул… кметь вроде? Большой, плечи широкие.
– Лада моя, ты где? Спишь?
Велька ахнула, узнавая.
Венко.
Вскочила она, как подбросил кто. Выбежала из шатра, чтобы оказаться сразу в его руках. Тут же он утащил ее за шатер, губы его прошлись по ее щеке, с ее губами встретились, чтобы не расставаться долго.
С тех пор как бродили вместе по Нави, много дней прошло, она соскучилась. Только и думалось: наконец-то!
Она все же отстранилась, силком – он не пускал, рассмеялась:
– Венко, Венко! Бродишь тут, как дух лесной, и откуда только взялся? Человек ли ты, назовись?
– Человек я. Венко меня матушка называла, – он стиснул ее крепко.
– Только матушка? – она нахмурилась.
– Братья так же кличут, и отец, бывает…
– Много у тебя братьев?
– Ой, много! – он смеялся, гладил ее пальцами по лицу, все опять норовил поцеловать.
– Думал, как же я, лада моя, с тобой не встречусь сегодня, когда еще случай будет? А вот видишь, свезло нам.
– Вы, что ли, близко?
– Ну да. Задержались опять, на одной из телег оси поломали.
– Ох, Венко, не верю я тебе, ну вот на медяшку разве только.
– И не надо!
– Да как ты меня нашел? Как сюда пройти мог? Тут дозорные всюду!
– Я слово особое знаю! Не веришь?
– Придется верить! Сильное слово, наверное, раз ты мимо наших дозоров…
– Еще какое сильное!
Глаза к тьме ночной попривыкли, и Велька парня видела, узнавала, что он это и никто другой. Хотя не так уж надо было ей видеть его, все равно бы не спутала. Долгий тот день, вместе в Нави проведенный, оказывается, связал их так, что чужими им уже не стать. Да и не только тот день. Все мысли, сомнения, что тревожили, когда сила томила, улетели прочь, казалось теперь княженке, что Венко есть один на свете, только к нему сердце рвется, только он нужен, а княжичи… да при чем здесь княжичи, хоть кто из них?
– До Карияра, люба, уже и недолго осталось. Ты потерпи. Поберегись, слушайся своих боярынь, они все верно тебе говорят.
– Ты знаешь, что тут было у нас? Про татей лесных?
– А то. Знаю. Попадутся они мне еще, ответа спрошу, мало им не покажется. Обещаю тебе. То из-за крови твоей. Так что поберегись. Я тебе еще когда говорил, что ты арья, хоть и с мешаной кровью.
– А как понял? Это внешне разве видно? Разве я так от других девок отличаюсь?
– Нет. Внешне не видно. Обереги вот у тебя, по ним видно тому, кто знает. А я чувствую твою кровь. Запах слышу.
– Что?! Чувствуешь? Запах?..
– Что-что… потом расскажу.
– Опять потом?! Венко, скажи вот, а мы вправду были в Нави с тобой вместе? – забеспокоилась она вдруг. – Не одной мне все приснилось?
– Конечно, были. Волчицу из ямы доставали, она потом мышами нас одарила, котяра еще был зловредный. Такое приснится…
– Да, да, точно.
– Люба, Велюшка моя, может, отдашь уже мне обручье? – спросил он, слегка запнувшись.
Велька замерла, сердце ее удар пропустило.
Отдать ему обручье? Вопреки отцовской воле обручиться? Как же это…
Нет, не смела она. Все еще не смела.
– Прости, – шепнула она, – не могу. Что скажу?..
– Ладно, ладно. Не грусти. Все по-нашему будет.
– Оставайся с нами, – попросила она, – езжай с нами. Каждый день видеться станем. Я понять хочу… Я ведь тебя белым днем только в Нави и видела, – сказала и задрожала против воли, осознав, что сказала.
Хоть проявляющее суть заклинание раз за разом показывало, что Венко человек, простые рассуждения приводили к иному. Сколько раз они уже встречались, и всякий раз ночью!
– Пора мне возвращаться, люба, – с грустью сказал Венко. – Чего хотел, сделал – тебя вот повидал. Скоро уже нам не придется расставаться. Веришь?
Она кивнула. Он поцеловал ее на прощанье, долго и сладко.
– Ты побереги уж для меня свое обручье, – попросил он, улыбаясь, лаская ее взглядом, и она кивнула, обещая.
Он ушел, а она нырнула в шатер. Чуть не споткнулась о спящую челядинку, упала на свою постель, прислушалась. Тихо…
Нет, теперь уже не тихо. Шум вроде, голоса. Да что же это?..
Громкие голоса, и вроде зычный бас Горыныча был слышен. А потом наконец все стихло.
Велька опять подобралась тихонько к приоткрытому пологу, посидела, тревожась, пока не убедилась, что все в порядке. Это Горыныч, должно быть, дозоры обходил, да и заметил задремавшего кметя, за это наказание было неотвратимо. А дозоры их воевода всякий раз обходил перед рассветом, сам, не доверял помощникам.
Все же уснула Велька, и снилось ей не пойми что, но хорошее. Но не всем этой ночью снились светлые сны. Уже на рассвете Вирута, оказывается, переполошила всех, потому что выскочила из шатра и кинулась в лес, а кметю, что ее тут же изловил и понес обратно, вцепилась в волосы, твердя что-то про жар-птиц, которые все кружат, кружат, злые, и улетать не хотят. Велька про птиц услыхала утром, принялась расспрашивать, пока все не вызнала. Так, значит… жар-птицы…
Это ей вроде беду от птиц Даруна обещала, а вовсе не Вируте.
Вирута, завидев Вельку, забилась в угол повозки, как будто теперь и ее боялась, не только жар-птиц.