И не надоело же им про ее жениха возможного языками чесать!
– Мне кажется, что все они сомневаются, – заявила Чаяна, – ну да что за беда, значит, сам князь ей мужа назначит. Ему, наверное, виднее, кого на младшей дочери вериложского князя женить! Ни о чем, сестричка, не беспокойся, безмужней не останешься, каждой из нас свое место полагается, – глядела она ласково, а все равно сказала, словно уколола.
Потому что она обручье уже отдала, а у Вельки никто и не просил пока. Любой девке больше чести, когда сначала обручье просят, а потом уж замуж берут, а у княженки вериложской, выходит, будет не так.
– Может, и верно, – поддержала Воевна, – старших послушаться всегда к лучшему!
Ой ли? Что-то оно частенько иначе казалось.
И еще вспомнилось, как сестра обронила, что богатое приданое ей, Вельке, не понадобится. Потом она отнекивалась, дескать, сгоряча или в забытьи что-то не то молвилось. Вот и выходит, что богатое княжеское приданое княженке ни к чему, раз ни один из княжичей на ней жениться не собирается? Зато собирается Венко, а кто он – все равно это Вельке. А приданое, кстати сказать, и само по себе в дело годится, без княжича в мужьях!
Ах, Долюшка, пряха небесная, что же ты тут напутала? Для всех пряжи напряла, для Вельки только колтун перепутанный получился, разобраться бы с ним!
А если и впрямь к Венко приведет ее нить распутанная?
Ах, если бы…
Зачем он обручье просил? Неужели не понимает, что никак нельзя им сейчас открыто обручаться – люди, что кругом, не примут и не позволят. А если застанут чужого парня с ней рядом, да еще ночью – Любица верно сказала, ему этого не спустят.
Еще немного проехали, и поляна показалась, большая, на ней кострища, обложенные камнем, – видно, что на этом месте то и дело путники вставали на ночевку. Привычная суета началась, лошадей распрягли и повели к речке поить, костры разводили, шатры ставили.
В шатре Чаяна сразу упала на разостланные кошмы.
– Эх, баню бы хорошую! – мечтательно протянула она. – Мы уж сколько дней в лесу да в лесу, мохом покроемся, да так в Карияр и явимся, людей пугать тамошних? Да и баня не поможет, вот какие мы черные!
– Это верно, – согласилась Воевна, – ну ничего, скоро, говорят, глушь кончится, каждый день будем города проезжать, а уж веси и считать устанем. Скоро и спать будем как люди, под крышей, и банька будет хоть всякий раз.
– Скорее бы! Волосы вымыть с хмелем и ромашкой, да на лежанке выспаться, уж бока болят!
Ну вот, опять завела сестрица. Велька только хмыкнула. Хотя по баньке и она соскучилась, и от хмелевого отвара с ромашкой тоже бы не отказывалась.
– Будет, все будет, горлиночки. И снова станете вы белые да румяные. А пока, может, и в речке искупаемся. Воевода наш послал уже людей место смотреть, и на тот берег поехали.
В речке искупаться хорошо бы. Дни стояли жаркие, как всегда в середине лета, а они верхом с утра и до вечера. Чтобы теперь белыми да румяными явиться в Карияр пред очи свекра да свекрови, на каждую из них по жбану отбеливающего снадобья употребить придется!
Пришел боярин Мирята, переговорил с Воевной, и та увела прочь всех женщин, включая недовольную Чаяну, остались только Велька и Любица. И тут же полог опять колыхнулся – стали заходить княжичи: Горибор, потом Ириней с Яробраном. Поклонились, им тоже поклоном ответили.
– Хотела самолично лечить, вот, сделай милость, боярышня, – Горибор показал на Иринея.
Тот закатал рубаху, и оказалось, что рука у него словно зубами звериными порвана и уже воспалилась. Нет, конечно, бальзам – это хорошо, а заговор она все же прочитает.
Потемнела глазами Любица, спросила:
– И что же ты, княжич, с волком не поделил?
– А ты почему решила, что с волком? – удивился Горибор. – Ты где волков-то здесь видала?
– А как же? – усмехнулась боярыня. – Скажи еще, что это заяц тебя покусал, – она внимательно посмотрела в глаза Горибору, – я, княжич, с оборотнями рядом росла. Но ты не бойся, лишнего болтать не приучена.
Взгляд у Горибора стал пытливый, острый.
– Я слышал, ты и слова особые знаешь, чтобы оборотней отличать?
– Знаю, княжич.
– И кого же из нас ты на это испытать бы хотела? – вот въедливый.
Любица помедлила с ответом, но глаз не опустила.
– Не тебя, княжич, это точно. Не Иринея, раз он поранен. Вот Яробрана – возможно. И еще, не удивлюсь, если среди ваших кметей оборотни со звериной сутью есть.
Княжичи засмеялись разом, взглядами обмениваясь.
– Ишь ты, – сказал Горибор, – тогда хорошо, что ты лишнего не болтаешь. Есть у нас и настоящие оборотни, верно, двое всего, но не волки. Рядом с Лесованью живем, куда денешься. Звериной сути у нас не стыдятся, но не всегда хотят ее показать.
– Оборотню недостойно прийти в дом и не назваться хозяину, кто ты есть, – упрямо возразила Любица.
– У нас не так, – чуть улыбнулся Горибор, – но у вас, в Верилоге, оборотни князю назвались. Мы чужие порядки уважаем, не сомневайтесь. Знает все о нас ваш князь и против ничего не имеет.
– Ты рубаху снял бы, княжич, – сказала Велька Иринею, – чтобы всю рану поглядеть.
Ириней тут же за рубаху взялся, из пояса ее выдернул, не совсем снял, а наполовину – с одного плеча сбросил, рана стала видна целиком, нехорошая, местами синюшная. Что же, надо лечить, и все тут, а то как бы до беды не дотянуть.
– Болит ведь небось? И почему сразу не сказал, зачем столько терпел? Сразу и лечить проще! – сердито выговорила она Иринею.
– Так лечил же… – нехотя оправдывался тот, – она и не болела поначалу. Лекарь мазь такую дал, что и не болела.
– Ты что, дитя малое? Надо не чтобы не болело, а чтобы затягивалось!
На лицах парней было полное согласие с ее словами. Видно, это Ириней не желал к ней за леченьем идти, а о причине можно было и не гадать.
Велька вздохнула глубоко, ненужные чувства прогоняя, силу в руки собрала – немного совсем, сколько нужно, маленький огонек зажгла среди пальцев, поднесла к ране. Ириней отшатнулся…
– Не бойся, больно не будет, немножко разве только! – не спеша прошлась она по ранам огоньком, быстро читая заговор, Ириней только вздрагивал иногда.
Вот ведь, как будто не простая грязь в рану попала, а и яда какого добавили, хорошо, что немного. Яда или ворожбы злой. Горело, наверное, жгло, да лекарская мазь все же помогала, боль гасила… временно. Настал момент, когда ее стало мало.
Краснота и синюшность на глазах исчезали.
– Вот и все, княжич, – Велька огонек погасила, густо смазала рану бальзамом.
– Эко диво, – улыбнулся Ириней, – огонь, а вроде и не огонь, щекотно даже.
Велька только коротко рассмеялась. Да, это всем удивительно.
Голова кружилась… слегка. Казалось, что силы понадобится чуть, а ушло ее немало, выходит.
– Это кто его так, – спросила она у Яробрана, – не ты ведь?
Не верилось ей в такое, что бы там они ни говорили.
– Не я, что ты, – махнул рукой тот, – я же не волк. Чужого встретили третьего дня, бродил тут кругом. – Не удивился вопросу, не возмутился. Добавил: – Прогнали, не беспокойтесь. Видно, ушел бродить в шкуре. Оборотни так делают иногда. Брат хотел не дать ему уйти, да не вышло. Я поздно подоспел.
Оборотня-волка, значит, встретили… в шкуре… третьего дня. Третьего дня – это уже давно.
– Теперь не чуем его, – добавил, – отстал. Мы ведь около тебя все, Огнявушка, потому что у нас нюх лучше. Мы тебя бережем, так что ничего не бойся.
Когда они ушли, Любица руками всплеснула:
– Оборотни, надо же! Князя кариярского сыновья! Куда мы тебя везем, Огнявушка? Видишь, какие люди там другие!
– Но люди же, – негромко возразила Велька.
Осталось еще признаться, что и она сама тоже немного оборотень.
А между тем на мир земной опускался вечер. Близкая речка прохладой своей и свежестью так манила, что мочи не было устоять даже напуганным девкам. Хотя, конечно, испуг большей частью прошел. Нет ведь рядом злыдней-оборотней, кругом дружина сильная, кмети охраняют день и ночь, а дурные те земли, где до сих пор огневая богиня правит, уже и проехали. Не бояться же теперь всю жизнь каждой тени!
Оно так, но Вельку на речку не пустили. Да, и охрана есть, и место для для купания три раза проверено, а не пустили.
– Поберегись, душа моя, напоследок, – сказала Воевна, – мы скоро.
И остались Велька с Любицей вдвоем. Нет, так-то народу в лагере было полно, да все своими делами занимались, и только у Любицы главное дело было – она, Велька. Им воды принесли с речки, чтобы вымыться хоть так, а после Вельке, в свежих рубахах и с наново переплетенной косой, в шатре не сиделось. Она вышла, Любице махнула – дескать, я тут буду, рядом. От костров тянуло то поспевающей кашей, то взваром из сухих яблок. Девушки-челядинки мимо прошли, к речке, унесли в корзинах грязное белье – им не только купаться, а и белье мыть. Кто-то из кметей уже управился – в стороне на кустах сохли рубахи. Тут же мужчины возились с рыболовной сетью, прилаживая ее на сплетенное из ивняка кольцо. Свои кмети, знакомые, вериложские. Увидев подошедшую княженку, самый старший, здоровый, бородатый Живята-десятник, слегка поклонился, подмигнул:
– Вот, свет-боярышня, перемет ладим. Поклонимся речке медком да кашей, она нас, глядишь, рыбкой подарит, утром ушицей лакомиться будем.
Велька лишь улыбнулась в ответ. Это понятно, как же стоять у речки и не постараться рыбы добыть на уху? Пузатая корчажка с медом уже приготовлена была, тут же, в траве, и горшочек с кашей, и, надо думать, речка получит в дар не всю эту корчажку, а только невеликую ее часть.
Хорошо было тут, и люди эти, такие свои, родные, можно сказать, и выговор их родной, вериложский. И работа их понятная и знакомая – Велька раньше и сама переметы ставила, захотелось даже забрать сейчас у рыбаков сеть и самой закончить, вон там, внизу, еще зачинить немного надо…
Не стала она, конечно, мешаться, просто осталась рядом стоять – здесь не ее Синь-весь, навеки теперь оставленная…