Это и Вельке было интересно. Княженка она, и огневая волхва в придачу, и князю с больной ногой вроде помогла – так неужели ему, князю, не стало любопытно хоть что-то про нее узнать?
Это оттого, что она с Венко, и князю это известно? То есть и неинтересна она князю вовсе, раз она с Венко?..
Почему же так?..
– И еще, Велюшка… ты не огорчайся, – вздохнула Любица. – А решили наши старшие, что не надо тебе на свадьбе быть. Раз неведомо о тебе князю, то и рисковать незачем. Тебя ведь отпустили родители, платок княгинин на тебя надели. Князь Вереней-де, если узнает, права предъявить может, отдаст тебя за кого сам пожелает, пусть уж твой батюшка… Значит, завтра мы с тобой тут останемся. А там будет видно…
– Любушка, так ведь князь уже знает… ты не сказала?..
Любица покачала головой.
– Не сказала. Сдается мне, князь сам о тебе вспомнит, вот и поглядим, что будет, – она улыбнулась.
На том и порешили.
Когда Любица ушла ненадолго, Велька выглянула из горницы, подозвала первую попавшуюся сенную девку, спросила:
– Кто такой Венко, ты знаешь такого? Хоть кого? Скажи мне.
– Не знаю, боярыня, – мотнула девка головой и поторопилась убежать.
Тогда Велька спустилась по лестнице вниз, в клеть. Вон там, на лавке, сидел князь Вереней…
Пожилая челядинка скоблила мокрым песком широкий дощатый стол, старые доски светлели под ее тряпкой. Велька подошла.
– Не знаешь ли ты, случайно, Венко? Кто он таков, бывал ведь здесь?
– Не знаю такого, боярыня! Ничего не знаю, – баба отвернулась, нагнулась за очередной порцией песка, спохватилась, взглянула на княженку, – надобно тебе чего-нибудь, боярыня?
– Ничего. Спасибо тебе за ответ…
– Так не знаю я никакого Венко, боярыня! – поспешно и немного испуганно сказала баба уже ей вслед. – И со двора я ни ногой и никогошеньки не знаю!
Неправда это. И она, и девка соврали. И Вышана правды не говорит, даром что сестра, и челяди, должно быть, строго-настрого запретили. Это что-то да значит.
Как увозили Чаяну, Велька и Любица смотрели потихоньку, из окошка сеней, в которые пришли переходами из своего дальнего терема. Впрочем, не они одни прятались, все наблюдали за действом тайком, кто откуда. Солнце уже почти закатилось, небо полыхало багрянцем и золотом. Одна Воевна вышла с Чаяной, лицо которой было все так же закрыто, на крыльцо, и вложила ее бледную безжизненную руку в руку княжича Иринея и связала их руки вместе вышитым полотенцем. Что она при этом говорила княжичу и что он отвечал – слышно не было. Ириней посадил невесту в открытый возок, в котором уже сидела седая старуха с непокрытой головой – волхва. Он сам взял вожжи, и тройка чалых тонконогих коней вмиг умчала возок.
– Тут так полагается, – шепнула Вельке Любица.
А Велька впервые подумала, каково сестре приходилось последнее время, после того как Яробран ей обручье вернул. Она ведь воспитана так, чтобы достоинство не ронять, вида не показывать, если плохо, казаться всем гордой княжной, всем довольной. И обручье нелюбимому не сама она отдала, а ее задетая гордость. Да, согласилась она, но ведь никто больше из княжичей и не помышлял просить у нее обручье! Казалось отчего-то Вельке, что не сильно нравилась красавица-сестра остальным княжичам. Вот брату ее, Горибору, поначалу очень нравилась, наперебой с Иринеем за ней ухаживали, а после той истории с заклятьем как отвратило его. Видно, по-настоящему полюбил Чаяну Ириней. И он, казалось Вельке, хороший человек, значит, оценит его со временем Чаяна и будет счастлива…
И еще Вельке выпала радость, что пелену невестину на нее больше надевать не стали. Свободная она, что хочет делает, с кем хочет говорит… не невеста потому что больше. Верно, Горибор сказал Вышане – она Венко жена.
Не невеста…
– Помогите, Матушка Макошь и Лада Пресветлая, пошлите молодым счастье и благоденствие, – затараторила, воздев руки, рядом какая-то старуха, из боярских домашних.
– Помоги, Матушка Макошь… – отозвалась Любица.
Велька согласно наклонила голову, мысленно прося о том же.
А Чаяну ждут теперь последние обряды, благословение волхвы, сапоги Иринея, которые она с него снимет, и должно быть, монетки золотые найдет в них или еще что в подарок, и постель на снопах с жемчугом и соболями…
А завтра уже муж ее как молодую жену введет в княжеский терем, отцу покажет, княгине, всем.
Велька вспомнила хмурый взгляд князя и то, как он потом смеялся. Улыбнулась. Не таков он, этот князь, чтобы ласковые речи напоказ говорить, но Велька подумала, что она бы, пожалуй, поладила с таким свекром. Может быть, и Чаяна поладит, и все будет хорошо.
Наутро, не рано, прискакал посыльный с княжьего двора, прокричал, как по обычаю следовало, что-де просил князь кариярский Вереней Горятыч пожаловать невестину родню молодых встречать, вено требовать – князь-де готов честь-честью заплатить за ту голубку, что его сын-де изловил, не спросившись. И угощенья княжьего отведать, как же без него, – то есть на свадебный пир.
Тут же подали к крыльцу готовые уже, тройками запряженные возки. Воевна, нарядная, в шелках, в повое с цветными каменьями, грузно сошла с крыльца. Она уставшей казалась, под глазами легли густые тени, словно с бессонной ночи – может, так оно и было.
Около Вельки боярыня остановилась, улыбнулась ей:
– Не грусти, горлиночка, и не серчай. Попируем мы и на твоей свадьбе. Дай-то Макошь…
– Ничего, матушка, – сказала Велька, – а про воеводу нашего, про Горыныча, не слышно?
Покачала Воевна головой, рукой махнула:
– Ничего… Вот еще забота, где он, окаянный? Его дело вас беречь, с князем рядиться на свадьбе, как старшему, вместо вашего батюшки, а он здешних татей ловить взялся… – и знак Любице сделала, дескать, ушли бы вы с чужих глаз…
Хотя чужих глаз тут и не было почти, и боярин Мирята, и Вышана отбыли на княжий двор раньше.
– Пойдем, – Любица обняла Вельку за плечи, – у нас тоже дела найдутся.
Боярин Городей, муж Любицы, одетый в праздничный зеленый бархатный кафтан поверх шелковой рубахи, всем распоряжался – он-то как раз доволен был, что воевода от дел ушел, дал ему себя показать. Досадливо на жену поглядывал – ему бы с красивой и нарядной женой на пир явиться, а его Любице придется при княженке сидеть. Сундук с невестиными подарками на возок погрузили – всем этим по обычаю Чаяна перед пиром станет новую родню одаривать, и вено за невесту получать боярин будет. Суета, крики, и все же радостно всем было – кто же на свадьбе станет грустить!
Уведя Вельку, Любица ей сказала:
– Тебе наряд приготовить надо. Мой-то готов. Вот хоть чем, Велюшка, поручусь, что князь за нами пришлет… за тобой то есть.
– И с чего ты взяла? – уточнила Велька, хоть и не удивилась особо.
Пришлет за ними князь, не пришлет… так, серединка на половинку. Много о чем накануне передумала Велька, перед тем как уснуть, много словечек и недомолвок и княжичей, и боярина Миряты, и Вышаны в памяти перебрала, а все что-то не сходилось…
– Пойдем выберем… – потянула ее Любица за собой в клеть, где сундуки с обоза составили.
И, разглядев те сундуки, горестно воскликнула: на всех замки висели. И на тех, что с Велькиным приданым, и на других тоже. А где ключи – то знает только Воевна и, может, муж Любицы… У них не спросишь уже и не потребуешь – уехали.
– Как же быть?.. Ничего! У меня еще есть шелковая верхица, подошьем тебе… и на голову поищем… ничего, мое наденешь, пусть моему боярину будет совестно! – заявила, сверкая глазами, боярыня. – И зачем заперли?
– Не прислал пока за нами князь, – отмахнулась Велька.
Пока Любица суету затеяла, девок за работу посадила, радовалась, что вообще нашлось приличное, праздничное, что можно на княженку подогнать, Велька вышла на гульбище, склонилась над перильцами. Внизу где-то играли дети. Показалось Вельке, что она голос Витулки слышит, боярского сынка. Кричали о чем-то дети, спорили…
– А меня князь Ивень обещал к себе в Озерск забрать… – это Витулка кричал.
Вздрогнула Велька, прислушалась.
– А не отпустит тебя батюшка! – отвечал ему звонкий голосок.
– А вот и отпустит!
Князь Ивень, значит. В Озерск…
Велька, подхватив подол, чтобы не мешал, вихрем слетела по лестнице вниз, во двор, обошла терем…
Там колодец был, возле него дети и играли, и Витулка, и Олица, и другие детишки. Велька мимо боярских детей прошла, подхватила на руки какую-то девочку, беленькую, в полотняной рубашонке, со смешно торчащей косичкой, отнесла в сторону.
– А что же за князь такой, Ивень? – спросила.
– Ивень Веренеич, князь озерский, – сразу важно ответила малышка, – а ты, что ли, не знаешь? Он брата моего Пересеня в дружину к себе взял этим летом… А Витулу когда еще возьмет, хоть он и дядьки его сын… Зато Витула на мне жениться обещал.
– Это хорошо, – сказала Велька, опуская девочку на землю, – спасибо тебе. Беги играй…
Медленно пошла она к крыльцу, села на ступени.
Вот оно как. Не Венко, а Ивень Веренеич, князь озерский. А Озерск – не просто дальний городок в глуши с лешими, а шапочный город старшего княжеского сына. У него город – значит, он не княжич, а князь, пусть и младший под старшим. Он наследник Веренея. А проклятье… это, значит, и есть то самое проклятье, чтобы за границы своих земель в человеческом облике не выйти…
Невеселое проклятье у кариярских князей, неудобное очень. И они его скрывают. Это понятно, ни к чему про такую слабость чужим знать.
И Мирята, значит, дядька, воспитатель княжьего сына, он его на коня в три года посадил, как это по обычаю положено, и потом всему учил, присматривал…
То-то еще волхва Синява веселилась, на Вельку глядя! Про глушь с лешими насмешничала. Она отчего-то все сразу поняла! Знала, выходит! Волхвы многое знают… И другие не врали, говоря, что княжичей четверо. Тот, о ком спрашивалось, в этот счет не входил, он не княжич, он князь…
Но что же это такое, почему? Ладно Вышана, но ведь и Синява тогда не сказала Вельке, в чем дело. А княжичи на причину ссылаются важную…