Выискивая в кариярских лесах следы оборотней, выспрашивая что можно и потратив на это немало времени, воевода был горд, что татя, хотя бы одного, все же поймал, но ему пока и в дурном сне не случалось подумать о пленнике как о суженом княженки. Воевна, которая от Вельки знала, что причина к тому есть, не удивилась, лишь прижала руки к груди, словно ей тяжко было дышать.
– Ты погоди, боярин, не шуми зря, – одернул его князь и сделал знак, по которому часть его ближних стала перемещаться к расстроенному вериложскому воеводе.
– Так вот, – князь, о чудо, улыбнулся Вельке, – от этого тебе надо отказаться и не думать больше, – он пренебрежительно махнул рукой в сторону Венко. – Все, что случилось, Богам Светлым было угодно, вон, волхва подтвердит! А ты, княженка, погляди еще на моих сыновей и скажи, наконец…
А улыбка-то у них с Венко одинаковая.
Да что происходит?..
Или она детские речи не так поняла, и Венко – все же не Ивень? Или – чего хочет князь?
Пожалела уже княженка, что сразу не поговорила с Вышаной, не доверилась…
– А он от меня уже отказался, княже? – спросила она.
– Нет. Я никогда от тебя не откажусь, – сразу негромко ответил Венко.
– Вот и все, значит, – улыбнулась Велька радостно, – только он мне муж, другого не нужно. А княжичам твоим пусть лучше меня жены достанутся…
Опять Горыныч взревел гневно и кулаки могучие сжал, но тут его как раз за руки схватили и на лавку усадили, и людей его оттеснили подальше…
– Княже, княже, батюшка! – закричала вдруг Чаяна. – Не будет такого! Позволь мне с младшей сестрой с глазу на глаз поговорить. Я вразумлю ее, сделает она как должно, будет тебе послушной!
– Тебя, невестушка, кто спрашивал? – недовольно шевельнув бровью, заметил Вереней. – Хотя… ну, ступайте, поговорите.
– Нет, княже! – воскликнула Велька. – Не надо…
Отчего-то разговора с сестрой сейчас она хотела не больше, чем этой странной беседы с князем на виду у всего двора. Хотя почти дословно знала, что готовилась сказать ей Чаяна.
– Княже, не шути больше над нами, – взмолилась Велька, – я ведь знаю про озерского князя Ивеня Веренеича. Случайно… слышала, что дети говорили у колодца…
– Вот как, значит? Знаешь?.. – князь, у которого уже и морщины большей частью разгладились, опять нахмурился.
А Венко… он быстро подошел, позади встал, обнял Вельку за плечи, сжал.
– Все, люба моя, – шепнул. – А громче сказал: – Все, батюшка, довольно. Не судьба, значит. Ничего. Не захотели боги, чтобы на этот раз предсказанье исполнилось. А жену я себе выбрал, и другую тоже мне не надобно.
Вздохнул князь.
– Что ж. Так и быть. Благословляю вас, дети мои, Ивень Веренеич и Велья Велеславна. Жизни вам долгой и детишек побольше нам на радость.
И княгиня, улыбаясь, то же следом за мужем повторила.
Поклонились они князю с княгиней низко, как полагается. А смотрел он на них по-прежнему сердито.
Хотя… не на них ведь он сердился, тут другая причина какая-то…
Шум поднялся в палате, словно все разом выдохнули и заговорили. Вериложцы вот… те не выдохнули, так и стояли, с мест не двигаясь, будто ни глазам, ни ушам не веря: князь ведь благословил их княженку жить-поживать и детей наживать с каким-то странным босоногим парнем, которого их же воевода поймал как татя и силой сюда доставил, на княжий суд? Если это не бесчестье, то какое же оно, бесчестье, тогда?..
– Позволь, княже, тебя подарком одарить, – сказала Велька, – а то ведь не принесли сюда мои подарки. Хочу тебя хоть малость порадовать, отчего-то ты огорчен… – на княгиню она посмотрела виновато, потому что не по обряду это, но что же делать…
И Вереней, и Венко разом глянули на нее удивленно. Князь шагнул ближе. А Велька сдернула с руки рысье обручье, с поклоном подала.
– Это, княже, видишь ли, обручье особое, – сказала она тихо. – Я ведь огневкой была – может, ты слышал. Жар-птицей полетала немного. И там, в Нави или еще где… волшбу я творила с огневками, и они мне помогали, чтобы проклятье ваше снять. Совсем снять его никак нельзя, но это обручье его отменяет… тому, у кого оно на руке.
Взял Вереней рысье обручье, молчал. Лицо у него стало такое, словно тяжелым чем-то по голове князюшку ударили. Но точно не сердитое, нет. А Венко плечи Велькины сжал крепче, почти до боли.
– Вот так, значит, – пробормотал князь, – исполнилось все же… Спасибо, старшая невестушка, угодила, – и вдруг взгляд его веселым стал, шальным. – А кто сказал тебе, в чем проклятье? Откуда узнала?
– Я не знала. Этого и не нужно было знать для волшбы, княже.
– Вот как? Огневки, говоришь, тебе помогали, – князь улыбнулся, протянул обручье Венко, – на вот, сын, поезжай, проверь, какова обнова.
– Сжалься, батюшка, – вздохнул Венко. – Я много дней по лесам шатался. Последнюю ночь связанный в какой-то клети на жухлой соломе провел. По Велюшке моей вот соскучился. Хочу, чтобы и мою свадьбу сегодня пировали. Разве успею обернуться до утра хотя бы, если поеду? Раньше, позже чуть – какая разница?
– И то верно, – рассмеялся князь, обручье себе на руку надел, – тогда я поношу пока, сам и испытаю. Отдам ему потом, как же, – он хитро взглянул на Вельку, – помню я, что вторую ногу надобно мне беречь. Ты вот что, может, сведешь ему синяки-то с лица? – это он тихо совсем сказал, подмигнув. – Чтобы на пиру побитый не сидел. Наверное, сумеешь? Да, вено где там за княгиню молодую? – крикнул. – Несите!
Внесли большой сундук, поставили перед Воевной и Городеем, рядом с тем сундуком, что за Чаяну дали. Поклонился теперь сам князь. Сказал:
– Вот, боярин и боярыня, передайте от нас вено князю вашему Велеславу за его вторую дочь. Скажите от меня Велеславу: сокрушаюсь я, что мало даю. Если по справедливости платить, чтобы было мне не совестно, так у меня столько и нет. И рубаху последнюю добавлю – все одно будет мало, так что пусть простит.
– За кого же, княже, ты нашу меньшую Велеславну берешь? – спросила слабым голосом Воевна.
– А за старшего моего сына и наследника, озерского князя Ивеня Веренеича.
Это все Велька уже вдогонку услышала, когда Венко, обнимая, выводил ее из палаты.
По узкой лесенке они поднялись в горницу, и тут уж Венко сгреб ее в объятья и поцеловал.
– Ну вот, теперь уж ты моя, – шепнул он, – говорил тебе, что с князем договоримся, перечить мне он не станет, – и глаза его смеялись.
Снова стал было целовать, но Велька его оттолкнула, внезапно рассердившись, даже кулаками по груди ударила.
– Хоть расскажи мне теперь, что это все было? И зачем?
– Как, не поняла ты? – он удивился. – Предсказанье было прадеду еще, что проклятье может снять княгиня, которую муж будет любить больше жизни, и она выберет его всему вопреки, чтобы он хуже всех казался, а она все равно…
Она услышала: любить больше жизни…
– Как бы ты мне хуже всех показался? – удивилась. – Если ты мне люб?
Венко опять ее к себе прижал.
– Велюшка моя… да я, как впервые тебя увидал… а ты меня все за ухом норовила почесать! – Он рассмеялся, в лицо ей заглянул. – Не сердишься на меня? Простила за обман? Видишь, я никак не мог тебе правду сказать, и клятва не давала, и надежда, опять же, вдруг ты той самой и окажешься. Хоть и смутная надежда.
– Что же, каждую княжескую невесту у вас так испытывали? – недоумевала Велька.
– Почти. И везут их издалека, и выбирают их женихи сами, по своей воле. А уж они их… не всегда. Всякое было. Я ведь боялся, Велюшка, что и ты вдруг старших послушаешь, о чести отцовской вспомнишь, о долге своем.
– А если бы?..
– Тогда ты одному из братьев бы досталась, а что было у нас с тобой, об этом бы и не вспоминал никто. Мне бы отец велел другую искать – вдруг бы с той больше повезло. Только вот… я решил уже, что отца не послушаю. Не отдам тебя никому из братьев. Так что была бы потеха еще хлеще, как стал бы я, босоногий, с отцом пререкаться. Так что спасибо тебе, умница ты моя… А пока дай тебя еще поцелую, пока никто не явился мешать… Сегодня ведь, как назло, день такой, ни на малость нас одних не оставят, до вечера на людях будем… А мне ты какую радость подарила, теперь смогу ходить куда хочу, и человеком оставаться! Мне ведь так хотелось бы просто оборотнем стать, они личину меняют, когда пожелают, а я и того не мог…
Поцелуи его, поначалу ласковые, все более жадными становились и горячими, Велька растворялась в них, вот немного, и закружит ее и понесет…
Ох, и зачем на ней этот убор драгоценный, звенящий, снять его совсем…
Как не с ними все это случилось. Со стороны взглянуть – то ли кощуна, то ли байка. Казалось даже, что дух переведешь – и опять что-то переменится. Страшно стало, а ну как Венко уйдет сейчас, и опять другое случится, им вовсе не нужное…
Боярин Мирята сунулся в горницу, отвернулся, закашлялся. Раньше бы Велька смутилась.
Да она и теперь смутилась, но перед тем с досадой глянула на несносного боярина.
– Прости, княженка… княгинюшка то есть, – вздохнул боярин, – княже мой, не обессудь, а не тем ты занят. В баню ступай, со вчера еще горячая. Оденешься пристойно. Повеселили людей, и будет. Накинь вот пока, – он держал в руках ворох одежды и сапоги.
– Делся бы ты куда ненадолго, Веденич? – попросил Венко. – И впрямь ненадолго, а?
– Да разве я не понимаю? – сказал боярин виновато. – Дело молодое. Но не тот час теперь. Отпусти его, княгиня. Теперь уж никуда не денется, – он кинул принесенное на лавку и, не сдержавшись, сказал с досадой: – Ты как попался-то этому дубинушке вериложскому? Как угораздило?
Горыныч ему давно не нравился.
Венко оправдываться не стал, только рукой махнул, сплоховал, дескать, чего говорить. А Велька представила, что ему на границе пришлось обличье менять, и одежду добывать где-то – красть, наверное. И как он оказался в человечьем обличье без всего, даже без завалящего ножа, а назваться и помощи просить нельзя – мало кто из кариярцев знает, в чем суть княжьего проклятья…