Папа рассмеялся прямо в лицо кардиналу. Пусть король Федерико побережется, сказал он с ухмылкой, а то, как бы с ним не случилось то же самое, что с моим отцом, который верил, что французы никогда до него не доберутся, а потом удрал, едва лишь их армия появилась под воротами Неаполя.
Услышав об этом, я потеряла всякую надежду, хотя Альфонсо продолжал втайне предпринимать какие-то усилия. Я позлорадствовала, узнав, что парижские студенты устроили комическое представление, пародирующее свадьбу Чезаре: римские представления о пышности французы считали пошлыми и вульгарными. Подкованный серебряными подковами конь Чезаре стал для них настоящим посмешищем.
Джофре наконец-то осознал, что я больше не пользуюсь благорасположением его святейшества, и решил, что для него лучше всего будет засвидетельствовать, что он — настоящий Борджа, и вести себя подобно братьям. Напившись пьян, он шлялся по ночным улицам в компании испанских солдат и размахивал мечом, пытаясь подражать Хуану, — но из Джофре с его мягким характером так и не вышло настоящего драчуна.
Он продолжал эти выходки, хотя я и умоляла его остановиться. Наверное, мое беспокойство придавало ему мужественности в собственных глазах. Я не могу его обвинять, ведь он хотел помочь мне; и, возможно, если бы он завоевал такую же репутацию, как братья, отец и вправду стал бы прислушиваться к нему. Но ему этого не удалось, а потому он и не мог расположить его святейшество ко мне.
Но он мог, по крайней мере, вести себя как Борджа. Несомненно, именно это он и собирался предпринять в ту ночь, когда я проснулась от крика под дверью спальни.
— Донна Санча! Донна Санча!
Я села на кровати и схватилась за бешено бьющееся сердце; какой-то мужской голос вырвал меня из глубокого сна. Рядом со мной тут же проснулась донна Эсмеральда. Послышались испуганные возгласы других фрейлин.
— Кто там? — властно спросила я, выпутываясь из одеяла, пока одна из дам поспешно зажигала свечу.
— Это Федерико, сержант испанской гвардии, один из людей вашего мужа. Дон Джофре серьезно ранен. Мы отнесли его к нему в спальню и послали за врачом. Мы подумали, что надо сообщить вам об этом.
— Серьезно? Насколько серьезно? — спросила я, не сдержав страха.
Набросив бархатный плащ, я выбежала в прихожую, где стоял Федерико с фонарем в руках. Это был молодой гвардеец лет восемнадцати, смуглый, словно мавр, одетый сейчас в гражданское; волосы прилипли к вспотевшему лбу. Нижняя половина его камзола свисала, распоротая ударом меча, который лишь по счастливой случайности не добрался до тела. Сквозь зияющую дыру виднелся живот и верх штанов. Черные глаза блестели от избытка вина.
Но в голосе и осанке Федерико не осталось и следа опьянения: он напугался настолько, что протрезвел.
— Он ранен стрелой в бедро, мадонна.
Такая рана вполне могла оказаться смертельной. Не дожидаясь фрейлин и даже не обувшись, я вылетела в коридор. Не помню, как я пересекла дворец и поднялась по лестнице, ведущей к покоям Джофре; помню лишь кланяющихся людей и открывающуюся дверь — и вот я очутилась рядом с мужем.
Он лежал бледный, весь в поту; карие глаза были широко распахнуты от боли. Его люди срезали штаны и чулки, открыв рану, и из бедра торчала глубоко засевшая стрела со сломанным древком. Нога вокруг стрелы была фиолетово-красной и распухшей; из раны обильно шла кровь, ручейками стекая с обеих сторон ноги. Под рану была подложена свернутая в несколько раз простыня. Она уже успела промокнуть.
Джофре был в сознании. Я взяла его за руку. Он ответил мне пожатием, слабым, но благодарным, и попытался улыбнуться, но у него получилась лишь болезненная гримаса.
— Дорогой! — только и смогла сказать я.
— Не сердись, Санча, — прошептал он.
Изо рта и от одежды Джофре пахло спиртным — я поняла, что его люди, должно быть, промывали рану вином. К тому же и он, и его спутники были изрядно пьяны, что, несомненно, послужило одной из причин нынешнего критического состояния.
— Ну что ты, — сказала я ему. — Не буду.
Джофре ни в чем не был виноват. Если он и совершил какую-то ошибку, то лишь в надежде помочь мне.
— Кто это сделал?
Джофре был слишком слаб, чтобы отвечать. Но сзади раздался голос Федерико. Молодой солдат пришел следом за мной в покои своего господина, а я была настолько не в себе, что даже не заметила этого.
— Один из солдат шерифа, мадонна Санча. Мы шли по мосту у замка Сант-Анджело, когда шериф потребовал, чтобы мы остановились для проверки. Дон Джофре сказал, что он — принц Сквиллаче, но шериф предпочел ему не поверить, мадонна, и…— Федерико ненадолго умолк, явно подправляя эту историю для моих ушей. — Они обменялись некоторыми словами. Видимо, один из солдат решил, что принц оскорбил шерифа, и пустил стрелу. Результат вы видите. Я была потрясена.
— Шерифа арестовали? А солдата, который стрелял?
— Нет, мадонна. Мы были слишком обеспокоены состоянием принца. Мы немедленно понесли его домой.
— Необходимо что-то предпринять. Виновные должны быть наказаны.
— Да, мадонна. К сожалению, мы не располагаем для этого нужной властью.
— А кто располагает? — Федерико задумался.
— Скорее всего, его святейшество.
Тут появился личный врач Папы, пожилой грузный мужчина, разодетый не хуже любого Борджа; он явно никак не мог прийти в себя от этой ночной побудки. Завидев меня, врач нахмурился так сильно, что его густые черные брови сошлись на переносице.
— Никаких женщин. Я буду извлекать стрелу, и мне не нужны обмороки.
Я ответила ему не менее яростным взглядом. Я не привыкла, чтобы меня так бесцеремонно выставляли за дверь, и, что более важно, я не собиралась допустить, чтобы меня прогнали от Джофре.
— Я не какая-нибудь трепетная барышня, — возразила я. — Делайте свое дело, а я буду присматривать за раненым.
На этот раз Джофре даже удалось слабо улыбнуться.
Так и держа его за руку, я вытерла холодный пот ему со лба. Врач тем временем осмотрел рану, прозондировал ее и принялся расширять разрез. Принесли крепленого вина. Я поднесла серебряный кубок к дрожащим губам Джофре и уговорила его выпить.
Когда его страдания продлились достаточно долго, чтобы удовлетворить врача, началась самая тяжелая часть операции. Врач ухватился за древко обеими руками и дернул. Джофре заскрипел зубами и застонал, а потом принялся скулить и тужиться, словно роженица.
После нескольких попыток стрела была извлечена, и Джофре без сил упал на кровать, все еще страдая от боли. Со стрелой вышло много крови — врач заявил, что это хорошо, поскольку кровь должна была вымыть опасную ржавчину и уменьшить риск воспаления. Рану еще раз промыли крепленым вином и перевязали.
Я осталась с Джофре до утра и не сомкнула глаз, даже когда он наконец-то задремал, невзирая на страдания.
ВЕСНА-ЛЕТО 1499 ГОДАГлава 27
Поутру я оставила спящего мужа, переоделась и отправилась в покои его святейшества, пока тот не принялся за государственные дела.
Папа принял меня в своем кабинете, восседая за огромным позолоченным столом. Я присела в реверансе, потом настойчивым тоном произнесла:
— Ваше святейшество, ваш сын Джофре был ранен прошлой ночью во время ссоры с шерифом.
— Ранен? — Папа встал, мгновенно обеспокоившись. — Серьезно?
— Это случилось поздно ночью, ваше святейшество. Джофре в бедро вонзилась ржавая стрела. Милостью Господней он пережил ночь. Лихорадки пока нет; врач надеется, что он поправится. Но положение по-прежнему остается серьезным.
Папа слегка расслабился.
— Как это произошло?
— Джофре с несколькими своими людьми поздно ночью шел через мост Сант-Анджело, когда шериф остановил их и потребовал объяснить, кто они такие.
— Как ему и надлежало, — сказал Александр. — Я уже говорил Джофре про эти его ночные гулянки. Он все бродил по городу со своими испанцами, искал драки. И, похоже, наконец ее нашел.
Судя по его тону, он считал дело решенным. Я не выдержала:
— Ваше святейшество, люди, повинные в ранении Джофре, должны предстать перед судом!
Александр уселся, явно перестав интересоваться этим делом. Он уставился на меня своими большими карими глазами; на первый взгляд они казались доброжелательными, но за ними скрывалась жестокая душа.
— По-моему, они всего лишь выполняли свой долг. Я не могу «наказать» их за это, как вы просите. Джофре получил по заслугам.
И он принялся просматривать лежащие на столе бумаги, не обращая на меня внимания.
— Но он же ваш сын! — воскликнула я, более не пытаясь скрыть свой гнев.
Александр холодно взглянул на меня.
— В этом вопросе вас ввели в заблуждение, мадонна. Во мне взыграла вспыльчивость, и рассудок не успел вмешаться.
— Вы перед всеми признали обратное, — парировала я, — что делает вас одновременно и лжецом, и рогоносцем.
Тут Папа снова поднялся, разгневанный не менее меня, но прежде, чем он успел что-либо ответить, я развернулась и, намеренно не попросив разрешения удалиться, вылетела из кабинета, хлопнув на прощание дверью.
Потом мне стало казаться, что я значительно ухудшила наше с Альфонсо положение. К середине дня я настолько переволновалась из-за своего проступка, что послала за братом, но мне пришлось ждать несколько часов, пока он не вернулся с охоты.
Мы встретились, как всегда, словно заговорщики: во внутренней комнате покоев Альфонсо, заперев все двери. Мой брат слушал, устроившись в кресле, — он настолько утомился после дня скачки, что даже не снял плащ, — а я расхаживала взад-вперед. Я созналась в своей идиотской выходке и гложущем меня чувстве вины.
Альфонсо снисходительно покачал головой и вздохнул.
— Санча, пойми: твоя вспышка могла изрядно разозлить Александра, но в конце концов он понял, что ты просто защищала мужа. Никакого вреда от этой стычки не будет.
Пытаться доказать ему обратное не было никакого смысла: Альфонсо слишком привык видеть в людях хорошее. Сколько бы он ни прожил в Риме, ему не понять способности Борджа к вероломству.