— В какую сторону ушел? Бригадир развел руками:
— Коо, не знаю.
— Передайте ему, что выговор уже на доске приказов. Я больше гоняться за ним не буду. Все!
Ждан потер затекшие руки.
— Хватит! Хва-тит! Завтра ставлю антенну повыше, сам все объясню директору. Тащите сюда свет. Я, пока лежал, понял секрет этого дореволюционного «велосипеда». Через полчаса будет вам «тик-так».
Омрувье предупредил:
— Утром снимаемся. Поведем стадо вон к той Сторожевой сопке.
— Почему Сторожевой?
— В старину, когда случались войны, на ней сидели наблюдатели, предупреждали о появлении неприятеля.
Уже с наступлением темноты в палатку неожиданно ворвался пляшущий Ждан. На вытянутой руке он держал за кончик цепочки бригадировы часы.
— Павел Буре! Поставщик двора его императорского величества!
Омрувье ни одного из этих слов не понял, с недоверием поднес хронометр к уху. Широкая довольная улыбка расползлась по его лицу.
— Надо же, лет десять молчали. Погоди-ка, — он снял с пояса нож и протянул Ждану, — твой. Носи.
Ждан с восторгом потрогал массивную рукоятку в виде плывущей нерпы.
— Из мамонтовой кости, — сказал Векет. — я этот нож два года выпрашивал. Ты везучий… Ну, нам пора на дежурство. Ты пойдешь или Вано?
Вано недовольно закряхтел в углу, пробормотав что-то насчет застарелого радикулита.
— Пойду я, — сказал Ждан. — А то еще назовете оленеедом.
Векет рассказал дневной сон. Будто привиделся ему повисший над головой маленький самолетик. Колеса его почему-то были повернуты поперек хода. «Как же он садиться будет?» — подумал Векет и попытался выправить колесики, но те снова становились на свое место, словно были на пружинках.
— Что интересно, — добавил Векет, — сквозь иллюминаторы я видел пассажиров, видел, как стюардесса разносит питье, а в одной женщине вдруг узнал свою жену Софью. Наверное, скучает…
— Ветер переменится, это точно, — разгадал сон Омрувье. — Или снег пойдет.
— Не, снег, это когда снится голая женщина, — возразил Векет. — В ту летовку так было, А вот еще моя бабушка всегда говорила…
— Векет, продолжи свои сказки про бабушку в стаде, — перебил его бригадир, — Опять уши все поразвесили. Пора!
Исход дня подарил им редкий по красоте закат. Чтобы рассмотреть его, Ждан и Векет поднялись на вершину невысокой сопки.
Между двумя уже совершенно темными дальними горами, словно в мартеновском ковше, лежал остывающий золотой слиток. Вот он, ослепительно-соломенный, подернулся на глазах багровым оттенком, изнутри загустел и в следующую секунду оплавился у краев темно-зеленой окалиной. Точно такой окалиной подернуты плоские камни на вершине сопки, словно кто раскидал куски старой окислившейся меди. На густо-синем небе с противоположной стороны возник бледноватый, еще такой немощный диск луны.
Стадо внизу угадывалось большим темным пятном. Совсем близко вдруг бесшумно скользнула короткая тень. Собака?
— Волк, — сказал Векет. — Послушай историю про хитрость. Это было ранней весной. Бредет по тундре волк, видит — ворон с горки катается. «Я тоже хочу. Разреши мне покататься?» — «Нельзя, — отвечает ворон, — видишь внизу ручей? Мне он не страшен, а ты утонешь». Не послушался волк, скатился и упал в воду. Сам выбраться не может, просит ворона: «Ворон, ворон, спаси меня», — «Я тебя предупреждал, теперь выбирайся сам». — «Спаси, милый ворон! Я тебе своих оленей отдам». — «Не надо мне твоих оленей, у меня свои есть», — «Спаси, родимый, я тебе свою жену отдам». Ворон призадумался, жены у него не было. Спас он волка. Вечером, как условились, волк приводит свою жену. Ночью, когда ворон стал ее ласкать, она растаяла, так как была слеплена из снега. Вот так. Ну, пошли вниз.
Весь следующий день пастухи снова тряслись на санях.
Олег Кергият бежал рядом.
— Ноги тренирую, — пояснил он, — в интернате совсем ослабли.
— Думается мне, из этого парня толк будет, — решил вслух Векет. — Значит, еще один пастух родился. Это хорошо!
Как только остановились на ночлег, Ждан срочно занялся антенной к рации: сбил крест-накрест два бруска, набил гвоздей, обмотал их изоляционной лентой, начал подыскивать нужную проволоку. Бригадир с Вано отцепили сани и уехали на тракторе. Векет сказал, что утром вернутся — дела, мол, какие-то в соседней бригаде, которая летует западнее Сторожевой сопки.
Ночное дежурство прошло обычно. Накрапывал дождик.
Утром Ждан улегся в фургончике. Проснулся от близкого грохота трактора. Распахнулась дверца.
— Выходи, Ждан! — радостно провозгласил Омрувье, — Приехали!
Ждан недовольно натянул на голову оленью шкуру: «Подумаешь, радость великая — приехали! Будто год не виделись»…
— Выходи, выходи! Знакомиться надо…
Ждан нехотя слез, яростно поскреб немытую голову, также яростно зевнул — и замер с полуоткрытым ртом. За стенкой явно слышался девичий голосок. Он метнулся к выходу.
— Вот! — страшно довольный, бригадир подталкивал стоящую рядом черноволосую девушку с опущенными ресницами.
— Лия ее звать! Лия Чайвун! — кричал возбужденно бригадир. — У нее семь сестер и два брата. Мать была самой красивой в Энмыгране. Теперь все дети самые красивые. Видишь? С трудом отдали…
Лия еще пуще покраснела и опустила глаза, пролепетав:
— Какой вы, дядя…
— Ну, знакомьтесь, знакомьтесь. Не буду мешать. — Омрувье отошел к палатке.
— Надолго к нам? — спросил Ждан, чтобы как-то начать разговор.
Девушка пожала плечами и впервые с любопытством посмотрела на Ждана.
— Вы правда в Москве учились?
— Правда.
— Расскажите о Москве. Я еще там не была.
— Сразу и не расскажешь — Москва большая. Да что же мы стоим, садитесь хоть сюда.
Девушка высвободила из-под капюшона куртки тяжелые смоляные волосы, присела на край саней.
— Я тоже поеду учиться в Москву. Год мы всем классом решили поработать в тундре. Но потом все равно уеду, я ведь хочу стать археологом и обязательно учится в МГУ.
— А вы в каком сейчас классе?
— Уже десятилетку закончила.
Сзади незаметно подкрался Олег Кергият, накинул на голову девушки капюшон. Аня ойкнула и стала отчаянно вырываться. Оглянулась:
— Олег? Ты тоже здесь?
— Вместе школу кончали, — радостно произнес юноша, — Наша слава и гордость!
Со стороны палатки раздался строгий голос Омрувье:
— Олег, а ну быстро сюда!
Они снова остались вдвоем.
— Так вы к нам надолго?
— Не знаю. Дядя сказал, что я нужна здесь. Они так ругались с нашим бригадиром — жуть! Не хотели отпускать… А что мне у вас делать?
Ждан пожал плечами:
— Мы вроде управляемся. Может, еду готовить? Так это не проблема.
— Все равно я рада. Там надоело — одни старики… Ворчат только. Давайте я зашью вашу куртку, разве можно так ходить?
Ждан забыл об антенне и целый час слонялся между палаткой и санями. Омрувье с Векетом перемигивались, загадочно улыбались.
— Теперь его отсюда целая эскадрилья не вывезет, — решил вслух Векет.
— Не знаю, не знаю. Ты… это, забрось-ка подальше антенну…
Обедали на вольном воздухе. Ждан сидел в заштопанной куртке, имел вид серьезный и важный. С расстановкой и веско говорил о вверенной ему совхозной технике, вспоминал Москву и училище. Как обычно, в оставленную кастрюлю тотчас ткнулись мордами псы, дружно зачавкали. Раньше на это никто не обращал внимания, да и Векет сразу всех заверил, что накануне рикорином выводил у псов каких-то микробов, «А так у них ничего не может быть, — равнодушно заключил он, — Чистейшие организмы тундры! Это люди травят себя никотином и алкоголем…» Псы вылизывали кастрюлю до алюминиевого блеска.
Однако сейчас Ждан неожиданно для всех рявкнул: «Э-эк! Эк!» Псы замерли, по морды от кастрюли не подняли.
— Чего ты? — искренне удивился Векет.
— Гигиена, — односложно ответил, смутившись, Ждан и посмотрел на Аню.
— Одичали вы совсем. Ждан прав.
Омрувье тут же трахнул посохом но кастрюле — псы отскочили и сели невдалеке, облизываясь.
— Гигиена, — согласился бригадир. — Я об этом и не подумал.
После обеда с таинственным видом куда-то заспешил Олег Кергият.
— Не пойму, куда он все время исчезает, — сказал Векет, — Вано, ты не знаешь?
Вано сквозь дремоту пробормотал что-то невнятное. Омрувье, посмотрев на лежащего тракториста, задумчиво произнес:
— Я только благодаря Вано уяснил смысл слова «лентяй». На нашем языке звучит точнее: «Человек, постоянно греющий свои бока».
Все рассмеялись.
— Может, побиноклим? — предложила Аня Ждану.
— Что? — не понял механик.
— Ну, побиноклим. С этой сопки, наверное, хорошо биноклить.
Векет услужливо протянул свой бинокль.
— Не потеряйте. В первый год после армии я потерял восемь штук. Потом перерыв был…
Ждан взял карабин.
На вершине Сторожевой сопки они увидела сложенный каменный барьер. Краснел мох, росла трава, похожая на овес.
— Ой! — воскликнула Аня. — Смотри!
У ног Ждан разглядел вросшую в мох деревянную чашу. Возле проросшего стебелька белели остатки яичной скорлупы.
— Гнездо! — прошептала девушка.
Чаша не хотела расставаться со своим кусочком земли, с которым она срасталась, быть может, не один десяток лет. Ждан осторожно поднял находку. Чаша была вырезана не то из корня, не то из крупного сучка дерева. По ободку вился неясный орнамент, сохранилась часть удобной ручки. Чашу скорее следовало бы назвать ковшом.
— Наверное, кто-то приносил воду, — предположила Аня, — Может быть, раненому воину.
Ждан понюхал ковш, словно собираясь испить из него водицы. Пахло сырым мхом и вечностью.
— Возьмем в школьный музей? У меня уже есть старинное копье, стрелы…
Лежа рядом, они долго рассматривали в бинокль лежащий перед ними огромный мир гор, сопок, озер и рек. Это напоминало воздушное путешествие. Сизые изгибы гор, зубчатые силуэты каменных останцов, похожие на башни средневековых замков, колышащиеся в зыбких потоках воздуха далекие долины и мрачные ущелья.