– Нет, так не пойдет! Стоп! – закричала Ася, отойдя на несколько шагов от картины.
– Эту работу мы повесим ниже. Неужели не видите: вон тот портрет справа совсем потерялся.
Рабочие пожали плечами, однако подчинились. С «Астрой», как они между собой называли Асю, в такие минуты спорить было бесполезно. Свое странное прозвище она получила за то, что на подоконнике в кабинете высаживала по весне цветочную рассаду для дачи. Цветы Ася с каждым годом любила все больше и могла говорить о них часами. Все же они часть природы, а не мертвые, хотя и прекрасные полотна. Если бы Ася когда-то в юности, еще до замужества, не увлеклась искусством, а точнее талантливым и сильно пьющим художником, она, наверное, стала бы цветоводом или, как сейчас модно говорить, ландшафтным дизайнером. Ее летние букеты были необычайно хороши, хотя в них соседствовали изысканные садовые цветы и обыкновенные сорняки. Странное сочетание рождало гармонию и покой в душе.
Рабочие перевешивали полотна, ехидно переглядываясь. Они давно привыкли, что в музее работают странные люди. Ну, какая разница – слева будет висеть вон тот мужик в шляпе или справа? Понятное дело, ворчали они в курилке, музейные дамочки гроши получают, а амбиций на миллион, вот и чудят, когда им власть дают. А «власть» искусствоведам давали лишь тогда, когда в залах шла «развеска», то есть до открытия очередной выставки оставалось всего пара дней, и все, включая директрису, бегали, как ошпаренные.
Ася уже подготовила не один десяток выставок: и в Москве, в своем именитом музее, и за рубежом. Каждый раз она ужасно волновалась перед открытием. Вернисаж – это как премьера спектакля. Вроде бы, все отрепетировано до жеста, однако актеры, даже самые заслуженные и народные, все равно сосут валидол или принимают 25 граммов (кому что помогает) перед выходом на сцену. А тут ВИП-персоны, публика, пресса… У Аси, правда, было в арсенале испытанное средство, посильнее валидола. Когда их директриса, разъяренная, как фурия, вызывала ее «на ковер», Анастасия Юрьевна представляла себя в золотистом стеклянном шаре с непробиваемыми стенками. Это помогало безотказно. Из высокого кабинета она выходила не сломленной, а, напротив, посвежевшей, подзарядившись от шефини энергией, которую с годами научилась превращать из негативной в положительную. Музейные дамы, видя это, перешептывались: мол, у Аси «есть наверху рука», уж больно она независимо держится с «мадам».
Внезапно взгляд искусствоведа Городецкой упал на подпись под одной из картин. Вместо «Дамы с маской» там почему-то значилось «Дама с астрой». Видимо, Ася сама в суете ошиблась.
«Пустяки, еще успею исправить. Однако хороший знак!». – почему-то подумала она и успокоилась. Теперь Городецкая знала: вернисаж пройдет успешно.
Анастасия все чаще обращала внимание на подобные подсказки судьбы, и, может, поэтому они обычно сбывались. Если из фотоальбома неожиданно выпадала фотография давно забытого школьного воздыхателя, тот обязательно встречался ей на следующий день – в химчистке или в булочной. А уж когда в людном месте звучала некогда любимая, но давно забытая мелодия или проплывал смутно узнаваемый аромат – ванили, моря или чего-то иного, такого же приятного, почти забытого -уж точно жди от судьбы сюрпризов. О своем внезапно открывшемся даре Ася помалкивала даже с подругами, чтобы не засмеяли, и несла его терпеливо и смиренно, как тайный крест.
Размышляя о знаках судьбы и почти автоматически командуя рабочими, Ася вдруг повела носом, как гончая. Она всегда тонко различала запахи, может, потому что зрение было не очень острым. А уж этот аромат она помнила прекрасно, хотя он остался в отрочестве. Духи «Быть может»! Старый польский парфюм. Похоже, в честь всей этой вернисажной суеты им надушилась пожилая смотрительница Вера Петровна. Чудеса! Духи до сих пор сохранились у бережливой бабушки и, что удивительно, не выдохлись. Вот у Марианны – вряд ли бы они задержались надолго… У той, что впервые окутала Асю горьковатым облаком одного из немногих доступного тогда аромата, наверняка не осталось ни капли. Не в ее характере было хранить то, что напоминало о молодых беззаботных днях.
Марианна в годы Асиного отрочества была женщиной легкомысленной и кокетливой. Она искренне радовалась жизни и каждый сезон обновляла гардероб и поклонников. Такие дамы быстро выливают на себя даже самые дорогие французские сокровища, не то, что какой-то польский парфюм из магазина «Ванда».
«Правильно, бабушка говорила о ней: «Вертихвостка!» – почему-то злорадно подумала Ася. И тут же устыдилась подобных мыслей, сообразив: «вертихвостке» уже около шестидесяти…
В пору Асиного отрочества Марианна была в самом расцвете женской, тонкой, даже какой-то библейской красоты. Густые, с синеватым отливом, волосы, белоснежная, какая бывает у черноволосых еврейских девушек, кожа, огромные бархатные черные глаза. Словом, никто в семье Аси не удивился, когда лучший приятель ее отца, дядя Боречка, объявил, что они с Маришей решили пожениться.
Никто, кроме Аси. Ей тогда было двенадцать. «Нет, как он мог! – возмущалась шепотом девочка, тайно сглатывая слезы в своей комнате. – Это же мой дядя Боречка! Самый умный, самый красивый! Никто так, как он, не поет под гитару и не играет в теннис. Дядя Боречка всегда говорил, что я самая эффектная девочка в нашем районе, а может, и в городе! Как он мог увлечься этой глупой мартышкой, пустышкой и ничтожеством!».
Никому на свете, даже себе, Ася ни за что не призналась бы, что влюблена в дядю Боречку первой, тайной и мучительной любовью. Она была полной противоположностью взрослой и удачливой сопернице. Беленькая, синеглазая, с розовой детской кожей и ямочками на щеках. Никто из родных в жизни бы не поверил, что белокурый ангел умирает от ревности к взрослому мужчине, который знает ее с рождения.
– У Аси переходный возраст, неудивительно, что портится характер, – понимающе переглядывались родители, заметив ее покрасневшие глаза и пережив очередную беспричинную истерику дочери.
В итоге все случилось, как предсказывала бабушка.
– Вот увидите, эта вертихвостка увезет Борьку в Израиль! – частенько повторяла она. Похоже, старушка тоже по-своему ревновала Борю, приятного молодого гостя, с которым она всегда могла поболтать и посмеяться. Молодая жена и вправду уговорила Бориса отправиться с ней на землю обетованную. Поплакав несколько дней, Ася закрыла эту страницу жизни и забыла о ней на долгие годы. Изредка до нее долетали слухи, что у супругов родились две девочки, что живется им в жарких краях непросто, что оба скучают о родной Москве.
Жизнь летела, с каждым годом набирая обороты. Ася то мирилась, то расставалась с мужем, детей у них, к ее горькому сожалению, не было, зато у обоих случались бурные романы на стороне. Ася защитила диссертацию и наконец заработала имя в консервативном кругу искусствоведов, неохотно принимающем новичков. Когда ушла из жизни мама, Ася поняла, что молодость осталась далеко-далеко. А тут еще и отец, став вдовцом, принялся чудить. То приводил в дом очередную молодуху из провинции, то собирался эмигрировать в Канаду, то становился на месяц вегетарианцем. Недавно он объявил Асе: дескать, конец жизни не за горами, посему надо слетать в Израиль навестить друзей юности. Мол, о нем волноваться не надо: остановится у дальних родственников, заодно и Борьку с Марьяшей повидает… Что ж, чем бы дитя не тешилось. Ася с облегчением проводила отца в аэропорт.
И вот теперь она внезапно вспомнила об отце. Аромат духов «Быть может», словно код, вскрыл в душе какой-то дальний «файл», отвечающий и за Марианну, и за Израиль, а, значит, и за папу, который в данный момент там находится.
Вечером в квартире зазвонил городской телефон.
– Ася, детка, как я рада слышать твой голос! – зарокотал в трубке низкий бодрый голос. – Ни за что не догадаешься, кто это! Тетя Мирьям из Израиля!
– Простите, – вежливо пояснила Ася, – я не знаю никакой Мирьям…
Ну я же это, Марианна, – нетерпеливо закричала трубка. – Ну конечно, в Израиле я стала Мириам. Ты что, Асенька, в своем музейчике совсем пылью веков покрылась? Туго соображаешь! Мы с твоим папашей только что прилетели в Москву. Я остановилась у Эммы.
– Так ведь отец должен был вернуться только послезавтра… – опешила Ася.
– Два билета нашлись только на этот рейс, – Марианна явно теряла терпение. – И вообще в Хайфе стало очень жарко, подул хамсин – ветер из Сахары, ну, и я подумала, пора делать ноги.
– А дядя Боречка? – спросила Ася растерянно.
– Ах да, ты не знаешь. Боря умер. Уже полгода назад, – помолчав, сказала Марианна. – У меня тогда такая апатия наступила, не хотелось никому ни писать, ни звонить. Я все мечтала, что однажды лягу спать и не проснусь. Просто не смогу жить без него. Вот тогда пусть все всё и узнают. Зачем попусту беспокоить людей? Но, знаешь, шли месяцы, а я все не умирала. Видно, время не пришло, я ведь моложе Боречки на двенадцать лет…И тогда я поняла, что не мы решаем эти вопросы. Да и перед дочками совестно стало: за что нашим девочкам двойное горе? Вот так и живу, по инерции… Очень кстати твой отец сюда явился и предложил на родину слетать. Он рассказал про твою маму. Как жаль, все уходят… Знаешь, я ведь давно дома не была, наверное, даже сны мои устарели. Говорят, Москва здорово изменилась?
– Сами все увидите, – сказала Ася. – Приходите с отцом завтра на вернисаж. Заодно по центру столицы пройдетесь. Конечно, Москва изменилась, двадцать лет прошло, как никак. Извините, я очень устала и хочу спать.
Уснула Ася лишь под утро. Лежала, вспоминала, как спрятала в детстве красивую косынку Марианны, и та долго искала ее в прихожей. Как подсунула ей стул с гвоздем под сидением, и Марианна порвала дефицитные в то время ажурные колготки.
«Интересно, как она теперь выглядит?» – подумала Ася, засыпая.
Наутро она вскочила засветло, как полководец перед битвой. Опаздывать нельзя, директриса в такие дни вообще, похоже, не спит…
– Анастасия Юрьевна, вы помните, что у нас сегодня коллеги из Лувра? – спросила директриса Асю с металлом в голосе вместо приветствия. – Надеюсь, буклетов на всех хватит? В прошлый раз, если мне не изменяет пам