Мири и самой пришлось так много танцевать, что она еле дышала. Она видела, как Петер танцевал с Беной, а затем с Лианой, и уже оставила всякую надежду, как вдруг обнаружила его на другом конце своей ленты. В другой раз она принялась бы болтать, подтрунивать над ним и смеяться, но его внезапное появление ее ошеломило, и Мири засомневалась, удастся ли ей сохранить маску беззаботности. Она уставилась себе под ноги, чувствуя, что сердце бьется быстрее барабанной дроби.
Спустя какое-то время Петера больше не было видно среди танцующих. Мири ушла к отцу и, присев рядом, стала смотреть, как кружатся и скачут малыши. С наступлением ночи пришла пора историй. Деды с серьезным видом поведали, как Бог-Создатель впервые обратился к людям, затем мамаши рассказали легенду, которая начиналась словами: «Давным-давно на гору Эскель пришли бандиты».
После истории о бандитах слово взял Оз:
— А теперь давайте послушаем, что расскажут наши девушки, вернувшиеся домой.
Тогда поднялась Бена, самая старшая из учениц, и начала рассказ, в котором каждое следующее предложение доставалось другой участнице, а та сочиняла что хотела.
— Однажды лысая девушка ушла из дома, чтобы побродить по холмам, где ее никто не знал, — прокричала Бена и указала на Лиану, сидевшую у другого костра.
— Орлица по ошибке приняла ее за выпавшее из гнезда яйцо, схватила и потащила в свое гнездо, — прокричала Лиана, показывая на Фрид.
— Каменотес снял ее с орлиного гнезда, решив, что это хороший камень. — Фрид передала слово Герти.
Рассказ продолжался, каждая ученица академии придумывала что-то свое. Мири села повыше, на пятки, надеясь, что ее заметят. Но никто даже не глядел в ее сторону. Бена участвовала уже в трех раундах, и даже Бритту один раз вызвали — она придумала удачную строчку про медведя, принявшего лысую девушку за шляпку гриба. Затем Эса выкрикнула: «Последняя строка!» — и указала на Мири.
Девушка поднялась с места, не в силах скрыть улыбку:
— Лысая голова сияла, как золотая корона, поэтому странствующий принц принял ее за принцессу академии и увез в свой дворец.
Все дружно расхохотались.
Праздник постепенно стихал, семьи собирались вокруг костров, пили чай, некоторые даже с медом, и пели колыбельные. Мири обводила взглядом лица, освещенные кострами, пока не увидела Петера, который держался в тени.
После возвращения из академии она и словом с ним не перекинулась и только теперь поняла, что, наверное, выглядела недружелюбной, пока они танцевали. Хорошо бы сейчас подбежать к нему и рассказать все новости. Но она почему-то медлила, смущалась. Наконец поднялась, но в последний момент засомневалась.
«Никогда не сомневайся, если знаешь, что права, — напомнила себе Мири. — Просто действуй».
Ладошки горели огнем, но она сжала кулаки и попыталась придумать, что бы такое сказать. От отчаяния ей почему-то пришли на ум уроки по искусству беседы: «Повторяй имя собеседника. Задавай вопросы. Высказывай наблюдения, не оценку. Возвращай разговор к личности собеседника». А еще она вспомнила слова Бритты: «Если хочешь произвести хорошее впечатление, относись к людям почтительно».
— Привет, Петер, — сказала Мири, подходя к одиноко сидящему юноше. — Как дела?
— Все в порядке, спасибо, — произнес он отрывисто, словно через силу.
Мири чуть не убежала. Рядом с ним у нее все внутри переворачивалось, она задыхалась и расцветала одновременно, а ее единственной ясной мыслью было, что ради его улыбки она готова вытерпеть что угодно.
— Можно присесть рядом?
— Валяй.
Она опустилась на блок линдера, стараясь не дотронуться до Петера.
— Мне бы хотелось узнать… как вообще здесь… в последнее время.
— Да все нормально. В доме стало чуть тише без Эсы.
Мири продолжала задавать вопросы, обращаясь к нему по имени, глядя в глаза, показывая каждым жестом, как внимательно она слушает своего собеседника. Спустя немного времени его ответы стали длиннее. А вскоре он уже откровенно рассказывал, что такой холодной зимы, как эта, ему не доводилось видеть.
— Вот уж никогда не думал, что буду скучать по моей младшей сестренке Эсе. — И игриво добавил: — Да и по остальным девушкам тоже.
Мири подумала: «Кого он имеет в виду — Бену или Лиану?»
Петер посмотрел на Мири, потом перевел взгляд себе на руки.
— А еще я никогда не думал, что каждый последующий день работы в каменоломне может стать хуже предыдущего.
— Что значит — хуже? Разве ты не любишь гору? Неужели тебе хотелось бы переселиться на равнину?
— Нет, конечно. — Он поднял кусочек линдера, валявшийся рядом с ее ботинком. — Вообще-то, я не против работы в карьере, но иногда голова устает, и мне хочется… самому делать вещи, а не просто добывать камень. Я хочу заниматься тем, что у меня хорошо получается. По-моему, это правильно.
У Мири сердце похолодело оттого, что он так открыто высказывается и мысли его так похожи на ее собственные. Но вместо того чтобы воскликнуть: «Я тоже! Я тоже так думаю!» — она припомнила правила ведения светской беседы и не стала переводить разговор на другую тему.
— Если бы у тебя был выбор, чем бы ты хотел заняться?
Он подумал с минуту, открыл рот, чтобы что-то сказать, потом дернул плечом и отшвырнул осколок:
— Неважно. Пустяки.
— Петер, сын Дотер, выкладывай сию же минуту. А то я не буду дышать, пока не узнаю.
Он поднял новый обломок линдера и изучил его цвет. Мири ждала, когда Петер заговорит.
— Нет, в самом деле неважно. Просто мне всегда хотелось… Помнишь резьбу на дверях часовни? Я очень часто смотрю на нее так, как ты иногда смотришь на небо. — Он взглянул в лицо Мири, словно внимательно изучая резьбу, и девочка замерла. — Сколько себя помню, мне всегда хотелось создавать подобное, нечто большее, чем каменные блоки. Я иногда… Обещаешь не смеяться?
Мири торжественно кивнула.
— Ты ведь знаешь, что я вырезаю мелкие фигурки из отходов линдера?
— Да, — сказала Мири, — однажды ты вырезал мне козочку. Я до сих пор ее храню.
Он улыбнулся:
— Правда? Я помню ту козочку. У нее была кривая ухмылка.
— Идеальная улыбка, — возразила Мири.
Эта улыбка всегда напоминала ей улыбку Петера.
— Пусть это ребячество, но мне нравится делать подобные вещи. Линдер поддается резьбе гораздо легче бута. Мне бы хотелось выполнять резьбу на цельных блоках, чтобы богачи с равнины украшали притолоки и камины в своих домах.
Идея была прекрасная, у Мири даже дыхание перехватило.
— Так почему же ты этим не занимаешься?
— Если бы отец застал меня за этим занятием, то выпорол бы за то, что трачу время без пользы. Добытого линдера нам едва хватает, чтобы запасать продукты, и вряд ли это положение скоро изменится.
— Как знать.
Она надеялась, что это замечание останется без внимания, но, видимо, ее тон заинтриговал Петера.
— Каким образом? — спросил он.
Мири вместо ответа пожала плечами. Разговор шел так гладко, что не хотелось отступать от правил ведения беседы. Петер настаивал, желая услышать, чем она занималась в академии всю зиму, и Мири снова попыталась перевести разговор на него.
Петер вздохнул от досады:
— Что-то ты темнишь. Выкладывай, я хочу знать.
Мири колебалась, но сопротивляться ему дальше было невозможно, к тому же ей столько всего хотелось рассказать. Тут он улыбнулся своей улыбкой, чуть приподнимающей один уголок рта. Мири потрепала его кудри, как трепала любимую козочку после дойки.
— Смотри, как бы потом не пожалеть, — сказала она и обрушила на него подробнейший отчет о последних нескольких месяцах, выложив все, начиная от наказания палкой и первого снегопада до побега из академии.
Боясь наскучить Петеру длинным рассказом, она говорила очень быстро, ее язычок работал, как крылышки у колибри. Потом она перешла на свои опыты с языком горы, упомянув, что теперь может передать воспоминание, а не просто предостережение и что иногда это срабатывает и без каменоломни.
— Хотя временами ничего не получалось. — Она развела руками.
— Попробуй прямо сейчас.
Мири сглотнула. Когда она говорила языком горы с Эсой и Фрид, это было что-то вроде игры, но с Петером все по-другому — все равно что потянуться к его руке и заглянуть в глаза, даже если ей нечего ему сказать. Надеясь, что она не краснеет, Мири застучала костяшками пальцев по блоку линдера и запела про девушку, таскавшую питьевую воду в каменоломню. Она следовала за песней, подстраивая свои мысли под ее ритм, подыскивая хорошее воспоминание, но тут Петер остановил ее улыбкой:
— Что ты делаешь?
Вот теперь она действительно разрумянилась, ругая себя за то, что выбрала песню про ошалевшую от любви девицу.
— Я… мне показалось, ты велел сказать что-то на языке горы.
— Да, но при этом совсем необязательно постукивать и петь, правда? — Петер ждал, что она согласится, но Мири лишь смотрела на него не мигая. — В каменоломне мы действительно частенько напеваем, когда работаем, но языком горы можно пользоваться и без пения.
— Да, конечно, — сказала Мири, улыбаясь. — Разумеется, я знала об этом. Только идиоту может прийти в голову, что нужно стучать по камню, чтобы передать свою мысль.
— Вот именно.
Он расхохотался, и она расхохоталась в ответ, пихнув его плечом. Петер всегда великодушно не обращал внимания на ее промахи.
— Поэтому не нужно постукивать, истинная песня звучит внутри.
Мири прижала ладонь к камню и уже без всякого пения обратилась к Петеру. Все равно что прошептала слова прямо ему в сердце. Перед глазами у нее все поплыло, тело охватила дрожь.
— Как странно… — Петер посмотрел на нее. — Ты это имела в виду, говоря о воспоминаниях? Очень было похоже на язык горы, но я привык слышать предостережения, которые мне посылают во время работы. А на этот раз мне почему-то вспомнился тот день, когда я вырезал из линдера фигурку козы. — Глаза его расширились, мысли понеслись вперед. — Так наверное, это ты внушила мне воспоминание? Именно то, которое я знал, которое сам пережил