На пятый вечер кто-то стучит в мою дверь.
— Эй, Мизери, — это Мик — тот пожилой оборотень, который разговаривал с Лоу на церемонии. Он мне очень нравится. Главным образом потому, что, в отличие от других моих охранников, он, похоже, не хочет, чтобы я вышла на улицу и меня поразила молния. Мне нравится думать, что мы сдружились, когда он впервые заступил на ночную смену: я заметила, как он облокотился о стену, выкатила своё кресло в коридор и бац — мы мгновенно стали лучшими друзьями. Наш трёхминутный разговор о напоре воды стал апогеем моей недели.
— Что случилось, дружелюбный соседский надзиратель?
— Политически корректное название — «охрана», — его сердцебиение сбито: глухое, с едва заметными задержками, словно у него на душе тоска. Меня мучает мысль, не связано ли это с огромным шрамом на его горле, но, возможно, я всё себе напридумывала. Ведь он улыбается мне так тепло, что в уголках его глаз появляются вороньи лапки. Почему все не могут быть такими милыми? — И у тебя видеозвонок от твоего брата. Идём со мной.
Любая надежда на то, что Мик отведёт меня в офис Лоу и оставит одну, чтобы я могла пошарить вокруг, угасает, когда мы направляемся в солнечную комнату.
— Готова вернуться? — говорит Оуэн, даже не поздоровавшись.
— Не думаю, что это вариант, если мы хотим избежать…
— Разозлить отца?
— Я думала о полномасштабной войне.
Оуэн отмахивается рукой. — Ах, да. И это тоже. Как супружеская жизнь?
Под пристальным взглядом Мика, который ловит каждое моё слово, я выдаю:
— Скучно.
— Ты вышла замуж за парня, который может убить тебя в любой момент. Какая скука?
— Технически, любой может убить кого угодно, в любой момент. Твои противные дружки запросто могли бы тебя сегодня ночью придушить. А я могла бы миллион раз за последние двадцать лет подсыпать триазолопиримидины в твои пакеты с кровью, — я постучала себя по подбородку. — Кстати говоря, почему я этого не сделала?
В его глазах что-то промелькнуло.
— И подумать только, что раньше мы нравились друг другу, — мрачно пробормотал он. Он прав. До того, как я уехала на территорию людей, с каждым вампирским ребёнком, решивший поиздеваться над моим будущим в роли Залога, случались странные кармически события.
Загадочные синяки, пауки, ползающие в рюкзаках, позорные секреты, раскрытые перед всем сообществом. Я всегда подозревала, что это дело рук Оуэна. С другой стороны, может, я ошибалась. Когда я вернулась домой в восемнадцать, он, казалось, был не слишком рад моему появлению и уж точно не хотел общаться со мной на людях.
— Ты можешь просто ужаснуться тому, что живёшь среди оборотней? — спросил он.
— Люди пока что похуже будут. Они занимаются всякой ерундой, вроде сжигания тропических лесов Амазонки или оставляют ночью поднятым сиденье унитаза. В любом случае, тебе что-нибудь нужно от меня?
Он покачал головой.
— Просто убеждаюсь, что ты ещё жива.
— О, — я облизнула губы. Сомневаюсь, что ему есть дело до того, продолжаю ли я существовать в этом метафизическом плане, но это хорошая возможность. — Я так рада, что ты позвонил, потому что… я так скучаю по тебе, Оуэн.
На его зернистом лице промелькнула вспышка недоумения. Затем до него дошло.
— Да? Я тоже скучаю по тебе, милая, — он откинулся на спинку кресла, заинтригованный. — Расскажи, что тебя тревожит.
Каждый вампир на Юго-Западе знает, что мы близнецы, хотя бы потому, что наше появление изначально праздновалось как ослепительный источник надежды («Двое детей сразу! В престижной семье Ларков! Когда зачатие было так сложно, и так мало наших детей появляются на свет! Слава!») а затем быстро замято под толстый ковёр мрачных историй («Они убили собственную мать во время двухдневных родов. Мальчик ослабил её, а девочка нанесла последний удар — Мизери, так они её назвали. На той кровати пролилось больше крови, чем во время Астры»). Серена тоже это знала, когда я впервые познакомила её с ним после того, как она донимала меня просьбами познакомить её с «парнем, который мог бы быть твоим соседом по комнате годами, если бы ты лучше разыграла свои карты, Мизери». Они, к моему удивлению, прекрасно поладили, сплотившись на любви к высмеиванию моей внешности, одежды, музыкального вкуса. В общем, всего моего стиля.
И всё же, даже Серена не могла заткнуться о том, как невероятно, что Оуэн, с его смуглой кожей и уже начинающей лысеть макушкой, вообще является моим родственником. Всё потому, что я похожа на отца, а он… ну, я полагаю, он похож на мать. Трудно сказать, поскольку, похоже, ни одной её фотографии не сохранилось.
Но какими бы ни были различия между мной и Оуэном, те месяцы, проведённые вместе в утробе матери, должно быть, оставили на нас какой-то след. Потому что, несмотря на то, что мы росли, общаясь реже, чем пара приятелей по переписке, похоже, мы всё же понимаем друг друга.
— Помнишь, когда мы были детьми? — спрашиваю я. — И отец брал нас в лес, чтобы посмотреть, как садится солнце, и почувствовать, как наступает ночь?
— Конечно. — Ни отец, ни армия нянечек, которые за нами присматривали, никогда ничего подобного не делали. — Я часто об этом думаю.
— Я вспоминала то, что говорил отец. По типу: Та вещь, которую я потеряла. У тебя есть какие-нибудь новости о ней? — я плавно перехожу с английского на Язык, следя за тем, чтобы не менять интонацию. Мик поднимает глаза от телефона, скорее любопытствуя, чем подозревая.
— А, да. Ты раньше смеялась минутами напролёт и говорила: У меня никаких. Она не вернулась в свою квартиру. Мне сообщат, если это произойдёт.
— Но потом ты злился, потому что мы с отцом не обращали на тебя внимания, и уходил куда-то один, бормоча о самых странных вещах. Дай мне знать, если что-то изменится. Ты разговаривал с девушкой-залогом от оборотней? Она что-нибудь упоминала о Лоялистах?
Он кивает и довольно вздыхает. — Знаю, ты никогда не поверишь, но я всегда говорю: Я с ней не общаюсь. Но я постараюсь что-нибудь выяснить. Отец всегда любил тебя больше, дорогая.
— О, дорогой. Думаю, он любит нас одинаково.
Вернувшись в комнату, я достала ноутбук, раздумывая, не стащить ли мне Wi-Fi чип с чьего-нибудь телефона. Я немного повозилась, написав гибкий скрипт для сканирования серверов оборотней, которыми мне, возможно, никогда не удастся воспользоваться. Как всегда во время программирования, я потеряла счёт времени. Когда я отрываю взгляд от клавиатуры, луна высоко, в комнате темно, и передо мной стоит маленькое, жуткое существо. Оно было одето в леггинсы с совами и шифоновую пачку, и смотрело на меня, как призрак минувшего Рождества.
Я взвизгнула.
— Привет.
Мамочки. — Ана?
— Привет.
Я хватаюсь за грудь. — Какого чёрта?
— Ты играешь?
— Я… — я бросаю взгляд на свой ноутбук. Сказать: «Похоже, я создаю схему управления и обработки» было бы совсем не к месту. — Ага. Как ты сюда попала?
— Ты всегда задаёшь одни и те же вопросы.
— А ты всегда залезаешь сюда. Каким образом?
Она указывает на окно. С хмурым видом я подхожу к нему и, опираясь на подоконник, выглядываю наружу. Раньше я уже осматривала его в своих отчаянных поисках возможности несанкционированного шпионажа. Спальни находятся на втором этаже, и я несколько раз проверяла, смогу ли я спуститься вниз (нет, если только меня не укусит радиоактивный паук, и у меня не появятся присоски на пальцах) или спрыгнуть (не сломав при этом шею). Мне никогда не приходило в голову посмотреть… вверх.
— Через крышу? — спрашиваю я.
— Да. У меня забрали ключ.
— Твой брат знает, что ты лазаешь по крыше, как обезьяна-паук?
Она пожимает плечами. Я тоже пожимаю плечами и возвращаюсь к кровати. Не то чтобы я собиралась настучать на неё. — А что это? — спрашивает она.
— Что?
— Обезьяна-паук. Это паук, который выглядит как обезьяна, или обезьяна, которая выглядит как паук?
— Мм, не уверена. Дай-ка я загуглю и… — я кладу ноутбук на колени, а потом вспоминаю о ситуации с Wi-Fi. — Блять.
— Это плохое слово, — говорит Ана, хихикая восторженно и заразительно, отчего я чувствую себя гением импровизации. Она приятная компания. — Как тебя зовут?
— Как тебя зовут?
— Мизери.
— Мирези.
— Мизери.
— Да. Мирези.
— Это не… но ладно.
— Можно поиграть с тобой? — она с жадностью смотрит на мой ноутбук.
— Нет.
Её красивые губки обиженно изогнулись. — Почему?
— Потому что. — Во что мы вообще будем играть? В деление столбиком?
— Алекс разрешает мне играть.
— Алекс? Тот блондин? — я не видела его с того инцидента с Максом. Предполагаю, это записали как «произошло под его присмотром», и его убрали из ротации тюремщиков.
— Да. Мы угоняем машины и общаемся с красивыми девушками. Но Алекс говорит, что Джуно не должна знать.
— Ты играешь в «Grand Theft Auto» с Алексом?
Она пожимает плечами.
— Это разве подходит для… трёхлетней?
— Мне семь, — гордо заявила она, при этом подняв шесть пальцев.
Я решила закрыть на это глаза. — Не буду лгать, я очень горжусь, что попала в диапазон твоего возраста.
Ещё одно пожимание плечами — похоже, это её стандартный ответ. Честно говоря, это очень похоже на меня. Она устраивается на кровати рядом со мной, и я на мгновение испугалась, что она может описаться. У неё есть подгузник? Она приучена к туалету? Может, мне её ещё и отрыгнуть?
— Я хочу поиграть, — повторяет она. Я не мягкотелая. Прожив первые восемнадцать лет своей жизни, подчиняясь длинному списку весьма неопределённых ожиданий других, я отточила напористость. У меня нет проблем с тем, чтобы сказать твёрдое, окончательное «нет» и больше никогда не возвращаться к просьбе. Поэтому, должно быть, у меня действительно серьёзное поражение мозга, когда вздыхаю, открываю свой редактор и быстро пишу на JavaScript игру, похожую на «Змейку».