— Тише! Не кричи! Это просто так… Просто на всякий случай.
Алекс наклонился к ее уху:
— Ты боишься, что аптекарь заподозрит нас в занятии сексом?
— Глупости! Никакого секса у нас нет!
— Ну так будет!
— Еще слово, и я… И я вообще уйду!
Решительным шагом Алекс направился к прилавку:
— Дайте, пожалуйста, десять презервативов во-о-он той девушке!
— Я за хлебом, — сказала баба Галя, когда они вернулись в ее гостеприимную квартиру. — Не безобразничайте тут у меня!
Марика и Алекс сделали праведные лица.
— Да что вы! Мы будем сидеть тише воды, ниже травы!
Алекс любил свою русскую девочку. С ее выпирающими ключицами и острыми локотками. С дешевой серебряной цепочкой на шее, со шрамиком от аппендицита, со всем ее смешным колючим бельишком, подщипанными бровками и заколкой, сползшей с волос.
Еще вчера она отталкивала его от себя, шипела и скандалила, а сегодня буквально с порога потянула его к старенькому бабы Галиному дивану.
«Кошка, — улыбался Алекс, гладя ее по волосам. — Даже любовью занимается по-кошачьи: с укусами и воплями».
Марика свернулась рядом с ним калачиком — глаза ее были полузакрыты, дыхание прерывисто.
— Ты, наверное, все-таки шпион, — сонно пробормотала она.
Алекс повернул к ней голову:
— Почему?
— Потому что шпионами всегда оказываются те, кого меньше всего подозреваешь.
Рассмеявшись, он закинул руки за голову:
— Эх, если бы наше правительство знало, как мне было трудно тебя завербовать! Медаль и пожизненная пенсия мне были бы обеспечены.
ГЛАВА 16. ОТВАГА И БЕЗЗАЩИТНОСТЬ
Исчезновение Алекса Жека всем объяснял по-разному: кому тяжелой формой псориаза, кому затяжной язвой двенадцатиперстной кишки, кому визитом к нескромной даме.
— Господи! — говорили американцы с жалостью в голосе: их еще в Штатах напугали экзотическими болезнями и происками советских коммунисток.
Жека не раз в лицах и действиях изображал на факультете, как американское начальство стращает своих студентов:
— Слушайте сюда, ребятки! Никогда не связывайтесь с русскими! Это только по виду они нормальные женщины. А на самом деле они носят под юбками большие дальнобойные пистолеты. Через этих псевдодевушек всесильный КГБ проникнет в ваш дом. И тогда с вами случится страшное!
— Что страшное? — спрашивали испуганные студенты.
— О, дети мои, вам лучше этого не знать! Я не хочу, чтобы вы кричали по ночам.
Однокурсники ржали, Жека артистически кланялся.
А какой фурор он произвел алексовскими шмотками! На нем из советского были одни трусы, да и то об этом никто не знал. Хорошо еще, что Алекс додумался срезать бирки со своих вещей, а то бы Жека утонул в море нахлынувшего на него счастья.
Миша же напротив с каждым днем все больше и больше мрачнел. Он не понимал, почему общение с девушкой должно было отрывать Алекса от занятий. Ну, ночует он где-нибудь в Измайлово, так что теперь, лекции из-за этого прогуливать?
Ховард уже несколько раз подходил к Мише и спрашивал, куда подевался Алекс.
— Только-только вышел, — страдальчески врал Степанов.
— Передай ему, что мне срочно нужно с ним поговорить!
— Хорошо.
«А вдруг Алекс уехал из города? Вдруг он надурил нас всех и сейчас занимается чем-то противозаконным?» — переживал Миша.
Он настолько издергался, что у него начались мигрени.
— Ну что ты так переживаешь! — жалела его Лена. — На тебе буквально лица нет!
— Да мне же отвечать за этого американца! Кто знает, где он сейчас? Может, он вовсе и не с Седых!
Лена обняла его за шею:
— Если ты поклянешься никому не говорить…
— Так ты что-то знаешь?! — перебил ее Миша.
Лена кивнула:
— Алекса обокрали в метро, и ему срочно нужны были деньги. Вот они и поехали с Марикой в Выборг, чтобы купить там по дешевке электронные часы, а здесь сдать их в комиссионку.
— И ты молчала! — схватился за голову Миша.
— Я не могла тебе сказать. Я ведь обещала…
— Бли-и-ин! Что теперь будет?!
Но ничего страшного не произошло. Как и было обещано, Марика с Алексом вернулись во вторник.
Афера с часами принесла Марике баснословную прибыль — целых четыреста пятьдесят рублей. Но даже не это заставляло ее распевать глупые песенки и улыбаться так, что уставали щеки. У нее в жизни появилось нечто… некто… в общем, то, чего ей так давно не хватало.
Что бы Марика ни делала — разбирала сумки, ужинала, смотрела телик, — она все время думала об одном. И уже давно показывали телеэтюды, давно заглохло радио бабы Фисы, а она все сидела с остановившимися от восторга глазами.
А как Алекс смотрел на нее! Марике казалось, что ее тело до сих пор физически ощущает каждое его прикосновение. Ее колотила дрожь, пальцы немели, а в голове трепетали обрывки каких-то воинственных песен.
«Алекс ведь очень похож на меня, — изумлялась Марика. — Точно такой же упрямый выпендрежник, которому подавай луну с неба. И что нам мешало с самого начала пойти друг другу навстречу?»
Действительно, что? Теперь Марике было ужасно жаль упущенного времени — ведь сколько всего интересного могло произойти, если бы они чуть побольше доверяли друг другу!
«Это все наша дурацкая пропаганда виновата! — ворчала про себя Марика. — Нашим не понравится, что брякнет какой-нибудь американский чиновник, а они почему-то предъявляют претензии всей стране: мол, Америка хочет нас уничтожить. А хочет ли?
Взять, к примеру, Алекса… Разве он желает нам зла? А мама его? А друзья? Да это все равно что говорить, что я, Лена и Пряницкий страстно жаждем уничтожить США».
Заслышав, что Света выбралась из своей комнаты, Марика как была, в ночной сорочке, побежала к ней. Ей так хотелось поделиться с кем-нибудь своими мыслями!
Света на кухне пила чай.
— Ты чего полуночничаешь?
Марика остановилась на пороге. Сестра никогда ее не поймет. Ведь она даже в Выборг не хотела ее пускать и говорила, что если ее арестуют, то она не станет носить ей передачи в тюрьму.
— Свет, скажи: что тебе нужно для полного счастья?
— Ну-у… Иногда — просто вовремя пописать.
Они рассмеялись.
— А если серьезно?
Света внимательно посмотрела Марике в глаза:
— Ты что, влюбилась, что ли?
— Не знаю. Мне просто думается…
— И кто он? Тот самый подозрительный боксер?
— Я тебе потом объясню, ладно? — прошептала Марика, закрывая лицо ладонями.
Нет, она определенно не могла рассказать сестре всю правду. Света с Антоном работали в засекреченном научно-исследовательском институте, и любой контакт с иностранцами мог подорвать им карьеру.
Марике очень четко представилось, что они ей скажут: начнут стыдить, взывать к патриотизму и комсомольского долгу… А за всем этим будет прятаться страх — вдруг Марика навлечет на них беду?
— Ну хоть намекни, кто он! — взмолилась крайне заинтригованная Света.
— Ох, дай мне время! — простонала Марика. — У меня и так все в голове сикось-накось!
— Ну ладно, ладно… Иди спать.
«Светка убьет меня, если узнает, что я влюбилась в американца», — обреченно подумала Марика.
— Вроде бы никто из преподавателей ни в чем тебя не заподозрил, — сообщил Бобби Алексу. — А у тебя как все прошло?
Тот неопределенно пожал плечами:
— Хорошо.
— Неужели у тебя с этой русской все серьезно? И что ты планируешь делать, когда истечет твоя виза?
Да откуда Алекс знал! Для него мысли о расставании с Марикой были равнозначны мыслям о смерти: да, мы все знаем, что умрем; ну так что теперь, не жить, что ли?
А жизнь между тем била ключом. Алекс как бы заново изучал Марику и каждый день открывал для себя что-то новое.
В ней уживались замашки потомственной аристократки и женщины из глубинки, которая привыкла тащить на себе весь груз житейских проблем.
Алекс пытался вообразить себе американку, которая утром изучает французскую поэзию, днем прет через весь город тяжеленные сумки с картошкой, вечером идет в оперу, а ночью вручную стирает простыни. Причем в холодной воде, ибо горячую отключили еще на прошлой неделе. В Америке такого просто не могло быть.
Марика вообще представляла собой немыслимое сочетание несочетаемого: отваги и беззащитности, хрупкости и тяжелой каждодневной работы, доверчивости и подозрительности. Даже язык ее был неоднозначен. Иногда в ее классически правильную речь вплетались жаргонизмы, а если ей было плохо или больно, то она запросто могла выдать фразу, достойную какого-нибудь бродяги.
Почему-то Марика казалась Алексу ребенком войны: только этим он мог объяснить себе все ее противоречия. Все хорошее досталось ей от «мира», от семьи, от умных книжек и добрых фильмов; все плохое было реакцией на «войну». Вероятно, точно такими же были юные барышни времен русской революции. Мирная жизнь кончилась, и их вышвырнули из блестящих гостиных в очередь за подтухшей селедкой. Только у Марики не было этого разделения на мирное и военное время: они переплелись в ее судьбе так, что уже невозможно было отделить одно от другого.
«Дитя холодной войны», — вновь и вновь повторял про себя Алекс.
И как же ему хотелось защитить Марику от этой напасти! Обнять, прижать к себе и тихо шептать, укачивая: «Не бойся, маленькая! Я с тобой!»
Лена упросила Марику, чтобы та пошла вместе с ней к гинекологу. Она всю ночь не спала: глаза были красные, руки и ноги — как налитые свинцом.
— Как ты? — спросила Марика, когда они встретились в метро.
— Боюсь… — тихо отозвалась Лена. — Слава богу, хоть ты деньги раздобыла!
— А Мишка как? Не подозревает?
— Вроде нет.
Ехать надо было на другой конец Москвы, в Черемушки. Лена всю дорогу молчала и тайно, через карманы пальто, трогала свой живот. «Я еду на казнь малышни…» — безостановочно крутилось у нее в голове.
Они поднялись на пятый этаж нового, только что отстроенного дома. Дверь у подпольного гинеколога была представительная — обитая деревянными реечками. Блестящие циферки номера, множество замков, на полу — связанный из лоскутков коврик.