Марика была в светло-голубом платье; Алекс, сроду не носивший костюмов, — в брюках и джемпере.
— Вы не как на свадьбу, а как на развод явились, — критически оглядела их Лена. — Хоть бы цветочки какие-нибудь на себя нацепили.
Жека метнулся к киоску, где продавалась всякая свадебная чепуха.
— Во, держите! — всучил он им по белой хризантеме на булавочке.
Алекс и Марика покорно разрешили украсить себя цветами. Нервное напряжение последних дней преобразилось в какую-то оглушенность и нечувствительность.
Девушка в официальной светлой блузке приняла у них паспорта.
Алекс взял Марику за руку.
— Все будет хорошо, — едва слышно прошептал он.
Не отрывая глаз от строгого лица чиновницы, Марика кивнула.
— Документы в порядке, — наконец объявила та. — Где у нас жених?
Алекс с Марикой переглянулись.
— Вот он.
Девушка подняла на них недоумевающий взгляд.
— Так не пойдет: на нем нет пиджака! А без пиджаков мы не женим.
Не выдержав, Алекс прыснул. Он так боялся за свои документы и справки, а оказалось, что все, что нужно, — это специальный жениховский наряд.
— На, держи! — проговорил Миша, поспешно снимая свой пиджак.
Серо-голубые брюки и коричневое недоразумение с чужого плеча смотрелись весьма колоритно.
— Ты не волнуйся, на черно-белых фотографиях все равно ничего видно не будет, — заверил Алекса Жека. — А мы торжественно клянемся никому не рассказывать, на что ты был похож. Ну, почти никому…
Наконец тяжелые дубовые двери распахнулись, заиграл марш Мендельсона...
Та же самая женщина, что женила Степановых, рассказала Марике и Алексу о том, как надо строить крепкую ячейку общества и в духе чего воспитывать будущих детей. При этом взгляд у нее был такой, словно вместо слов «жених и невеста» ей хотелось сказать «эти два придурка».
Подписи, кольца…
— Ну а теперь молодые могут поздравить друг друга!
То, что после этого должен последовать страстный поцелуй, не пришло в голову ни Алексу, ни Марике.
— Поздравля-я-яю! — хором произнесли они, стараясь четко выполнять все команды.
— Целовать жену-то надо было! — ухохатывался Жека, выползая на улицу. У него была истерика.
Марика с Алексом очумело кивали. С их лиц не сходили улыбки. Теперь, когда самое сложное было позади, они чувствовали себя королями мира.
Их поздравляли, обнимали; Жека щелкал фотоаппаратом.
Миша достал из багажника шампанское и бокалы.
— Ну что, мистер Уилльямс, ты счастлив?
— О, да!
— Тогда выпьем за эту новоиспеченную семейку! — провозгласил он тост. — Горько!
— Эх, повезло тебе с женой! — шепнул Жека Алексу, когда они усадили девочек в машину.— У нее, конечно, нет никакого приданого, кроме фамильного алюминия, но ты внакладе все равно не останешься.
— Что ты имеешь в виду? — не совсем понял Алекс.
— Потом узнаешь. А если не узнаешь, то я сам на ней женюсь, когда она тебя бросит.
В понедельник на семинар по педагогике зашла секретарша канцелярии и сообщила, что студента Степанова вызывают к начальству. К какому именно — она не уточнила, но все сразу поняли, что его зовут в первый отдел.
Миша оглянулся — у Марики был взгляд человека, повисшего над пропастью. Она была уверена, что речь пойдет о ней.
«Врагу не пожелаешь оказаться в ее ситуации», — подумал Степанов.
Было время, когда он буквально ненавидел Марику за то унижение, которому она его подвергла. Но теперь Миша видел перед собой лишь перепуганную девчонку, отчаянно нуждающуюся в его помощи.
«Сделаю все, что смогу», — твердо решил он.
Войдя в кабинет за черной дверью, Миша поздоровался с Петром Ивановичем. У того как всегда было накурено. И еще пахло шоколадными конфетами: на столе стояла распечатанная коробка «Ассорти».
— О, Степанов! — поднялся ему навстречу хозяин. — Как свадьба? Поздравляю, поздравляю! Так ты, стало быть, съезжаешь из общежития?
— Да, к жене.
— Ну что ж… Жаль, конечно, что мы больше не сможем использовать тебя в иностранном секторе, ну да ничего — справимся как-нибудь. Я в свое время тоже по общежитиям помыкался, так что прекрасно тебя понимаю: свой дом всегда лучше. Ты, кстати, бери конфеты — они вкусные! У меня, видишь, тоже сегодня праздник — день рождения.
Миша взял одну конфету, положил за щеку.
— Поздравляю.
— Ладно, болтовня болтовнею, а дело делом. У меня к тебе задание. На очередном собрании вы должны будете исключить Седых из комсомола. А потом мы выгоним ее из института.
Миша не мог поднять глаз на Петра Ивановича. Он просто сидел и тупо смотрел на стопку поздравительных открыток на его столе.
— А за что мы должны ее исключить?
— За американца. Ты знаешь, что она подала заявление на получение загранпаспорта? Значит, хочет выехать.
— Но ведь ей до диплома всего полгода осталось! — возмущенно начал Миша.
Петр Иванович разом посерьезнел.
— Кажется, она подруга твоей жены, так ведь? — произнес он тихим отеческим голосом.
Миша кивнул.
— Надеюсь, ты понимаешь, что человеку, который рассчитывает на карьеру, лучше не иметь таких знакомых?
И тут Степанова прорвало:
— Седых ни в чем не виновата! Она не совершила никакого преступления!
— Это вопрос не вины, а политики! — отрезал Петр Иванович. — Неужели ты не понимаешь, что, если мы не будем бороться с такими, как она, мы проиграем эту войну на выживание?!
— Да какую войну? Мы ни с кем не воюем!
— Еще как воюем! У нас нет другого пути: либо Запад свалит нас, либо мы его. А выиграть в этой войне мы можем только одним способом: убедить весь мир, что социалистический строй — самый лучший строй на земле.
— Так это и так всем понятно!
— А вот твоей подруге Седых непонятно! Она собралась уезжать отсюда, о чем публично заявила, подав документы в ОВИР.
— Так, может быть, она просто в гости хочет съездить!
— Миша, эта женщина — предатель всего того, что нам с тобой дорого: нашего Отечества, нашей партии, нашего социалистического будущего. Вот сам посуди, что для тебя самое главное?
Миша опустил глаза.
— Родина…
— А для нее — Алекс Уилльямс! — торжествующе воскликнул Петр Иванович. — Чувствуешь разницу?! Она меняет страну на человека. Она сомневается в том, что социализм намного важнее ее личных пристрастий. Ей наплевать на то, что ее связь с американцем вредит нашей политике. Раз сказано: американцы — враги, будь добра, верь. Солдаты не должны сомневаться. Иначе мы не выиграем ни одного сражения.
Внезапно Петр Иванович вспомнил, что рождать истину в споре нерационально: гораздо эффективнее сделать это в приказе. Он пресекся, лицо его преобразилось и вновь приобрело спокойно-профессиональное выражение.
— Назначай дату заседания. К тебе пришлют представителей от райкома комсомола. Составь убедительную речь. В общем, пусть все будет решено единогласно.
— Значит, Марику никуда не выпустят? — уныло спросил Миша, понимая, что обсуждать больше нечего.
Петр Иванович развернул еще одну конфету.
— Она не сможет получить загранпаспорт. Для этого ей потребуется справка с места работы или учебы. Из института ее исключат, а на работу с таким личным делом, как у нее, все равно не устроишься. А ты все-таки подумай, надо ли твоей жене поддерживать знакомство с Седых. Надеюсь, она не дура и не собирается погибать смертью храбрых, но глупых.
Миша вышел от Петра Ивановича на подгибающихся ногах.
Ленку еще приплели сюда… Да она пощечину ему влепит, если он только заикнется о разрыве с Марикой. А с самой Седых было все кончено.
«Насколько же мы не жалеем людей! — в бессильной тоске подумал Миша. — А вдруг они однажды кончатся? Всех растратим, всех раздавим и с кем останемся? Родина — это ведь не земля и не правительство, а именно люди — такие, как есть. Получается, что на словах-то мы эту Родину любим, а на деле…»
Назад на семинар Миша уже не вернулся. Как был, не заходя в гардероб, он вышел на улицу. Достал сигарету.
«А ведь я еще в школу КГБ хотел поступать, — горько усмехнулся он. — И работал бы таким же давильщиком людей, как Петр Иванович, — без тени сомнения в своей правоте».
Запрокинув голову, он подставил лицо ветру.
Или Родина — это все-таки не люди, а что-то иное? Какой-нибудь тайный механизм, который может сплотить воедино, кинуть в бой, заставить отдать последнее… И в то же время — равнодушно переехать тяжелой танковой гусеницей?
От сострадания, беспомощности и гнева Мише хотелось плакать.
«Родина моя! Скажи, что тебе от нас нужно? Мы принесем, мы сделаем, мы все силы положим на то, чтобы тебе было хорошо. Только люби нас! Береги нас! Ведь мы — дети твои».
ГЛАВА 25. МЛАДШИЙ ПТЕНЕЦ
Марика отправила телеграмму родителям: «Волнуйтесь. Прибуду в субботу колбасным. Ваш младший птенец».
«Колбасный» — так издревле называли поезд «Москва — Горький» за стойкий запах копченой колбасы, укоренившийся в его вагонах. Командировочные и гости везли из столицы все, что только можно: сыры, апельсины, бананы, шпроты, сосиски… Ничего этого в горьковских магазинах не видали с незапамятных времен.
Марика помнила, что в детстве она ждала папиного возвращения из Москвы больше, чем прихода Деда Мороза. Папа привозил «деликатесы». Он всегда появлялся в доме под утро. Света и Марика, еще в ночных рубашках, с ликующим визгом неслись на кухню, где на столе стоял рыжий портфель. Гордясь добычей, папа по очереди доставал гостинцы, а Света и Марика подпрыгивали от нетерпения: «Еще! Еще!»
А теперь уже они сами привозили в дом полные сумки продуктов, чем неизменно восторгали родителей.
Марика долго думала, как сказать родным о том, что она вышла замуж. Телефонные разговоры несколько раз подходили к тому, чтобы выложить им всю правду, но она так и не смогла пересилить себя. Слишком уж четко ей представлялись и папино недоумение, и мамины испуганные слезы.
Но после того как Миша передал Марике свой разговор с начальником первого отдела, она поняла, что дальше тянуть некуда. «Я ни о чем не жалею, — повторяла она свою оправдательную речь перед родственниками. — Есть вещи, которые важнее института и важнее карьеры».