соты его величия, – это Марсель Сорбон.
Герцогиня кивнула, соглашаясь, и поднялась.
– Будем надеяться, госпожа маркиза, что мы скоро увидим его при дворе. Это будет настоящим праздником для нас и несчастьем кое для кого.
Маркиза хлопнула в ладоши и рассмеялась:
– Да, эта надежда окрыляет меня, и нетерпение мое растет час от часу. Но, дорогая, вы уже хотите покинуть меня?
Герцогиня с сожалением проговорила:
– Мне предстоит довольно дальний путь, госпожа маркиза. И когда вы уже будете нежиться в своей пуховой постели, я все еще буду находиться в дороге.
Она поклонилась и, сделав реверанс, ушла.
У главного подъезда ее ожидала карета, запряженная четверкой горячих коней. Селестина сбежала по мраморным ступеням главной лестницы, обитой красным сукном. Лакей, низко поклонившись, распахнул золоченую дверцу кареты. Герцогиня опустилась на упругие подушки обитого бархатом сиденья и откинулась на спинку. Горячие кони рванулись с места в карьер.
Эта женщина, возбуждавшая зависть многих, чья любая прихоть мгновенно исполнялась, женщина, владевшая огромными средствами, она, которой выказывал свое расположение и уважение сам король, чья красота увековечена кистью великого Рубенса, – она в эту минуту и не подозревала, что от смерти ее отделяют считанные мгновения. И скоро для нее наступит та темная, непроглядная ночь, которая ожидает всех. Она не подозревала и не могла подозревать, что перед ней уже бесшумно распахиваются врата вечности, что смерть уже раскрыла ей свои костлявые объятия и вечная тьма готова поглотить ее. Да, для нее скоро наступит та неотвратимая ночь, избегнуть которой не может никто, которая равняет всех, не брезгуя ни богачом, ни нищим, принимая всех в свои объятия. Ночь, для которой нет ни сословий, ни званий и которая наводит ужас на благоденствующих, а страждущим и удрученным несет надежду на освобождение и избавление от всех горестей и печалей.
Герцогиня лежала, откинувшись на подушки. Лакей стоял на запятках. Далеко разносился дробный цокот копыт. Карета стремительно неслась по Парижской дороге.
Перевалило за полночь. Герцогиня вдруг ощутила подступивший к сердцу холод. Ее охватил непреодолимый ужас. Едва шевеля губами, она шептала, словно лошади могли ее услышать: «Скорей… Скорей…» Страх временами отступал, но странное и беспричинное беспокойство не уходило. Дыхание ее стало прерывистым, стесненным. Селестина чувствовала приближение чего‑то страшного и непоправимого.
Но вот наконец колеса кареты застучали по неровным булыжникам мощеных улиц Парижа. Однако, поняв это, герцогиня не ощутила облегчения. Ей становилось все хуже и хуже. Она почти не могла даже стонать, когда карета остановилась наконец у подъезда ее дворца.
Соскочивший с запяток лакей живо отворил дверцу кареты и в страхе отшатнулся.
Герцогиня лежала на подушках сиденья, запрокинув голову и хрипло дыша. Лицо ее залила смертельная бледность, и только легкий слабый стон, прорывавшийся сквозь хриплое дыхание, говорил, что она еще борется за угасающую жизнь.
Лакей в панике бросился во дворец, громко зовя камеристку герцогини и горничных.
Перепуганные женщины бросились к экипажу и тут же разразились отчаянными воплями. Они, помогая друг другу или, лучше сказать, мешая, вынесли Селестину де Рубимон, которая всего несколько часов назад была цветущей и жизнерадостной, а сейчас не подавала признаков жизни, и отнесли ее в роскошную спальню, уложив госпожу на ее ложе.
Расстроенная и охваченная отчаянием прислуга разбежалась по городу в поисках лекарей.
Между тем пробило три часа ночи. Весь Париж был давно погружен в глубокий сон, так что лакеям не скоро удалось разыскать и привести к умирающей герцогине двух докторов.
Увы, они явились слишком поздно!
Камеристка, в отчаянии ломая руки, стояла на коленях у изголовья кровати под богатым балдахином, на которой лежала умирающая. Неверный свет множества восковых свечей отбрасывал по комнате ломаные колеблющиеся тени.
Доктора, опустив руки, молча стояли по обеим сторонам кровати – их искусство было бессильно помочь женщине, еще судорожно цеплявшейся за жизнь.
Утром, когда первые лучи занимавшегося дня пробились из‑за тяжелых расшитых штор, они осветили на белых атласных подушках бездыханное тело. Селестина де Рубимон отошла в мир иной.
Когда в Версаль дошло известие, что с герцогиней что‑то случилось, король и маркиза тотчас послали к ней своих придворных медиков. Но по прибытии во дворец герцогини им не оставалось ничего, кроме как объявить, что Селестина де Рубимон неожиданно скончалась, по всей вероятности, от приступа сильных колик.
Никому при дворе не пришло и не могло прийти в голову, что герцогиня Селестина умерла вместо маркизы Помпадур, отведав предназначенные той отравленные фрукты.
Гордая, богатая, утопавшая в неге и блаженстве герцогиня, бывшая танцовщица, достигшая величия и высочайшего положения, она лежала теперь, холодная и окоченевшая, на шитых золотом и жемчугом подушках. Та, которую маркиза де Помпадур называла «друг мой» и с которой сам король обходился так милостиво, – она теперь навеки закрыла прекрасные глаза. Ее сомкнутые бледные губы стали холодными как лед. Эта пылкая женщина, которая так горячо полюбила Марселя и которая держала в своем дворце Рубимон бедную Адриенну, лежала теперь неподвижно, с печатью смерти на гордом челе.
IV. ТАИНСТВЕННОЕ ПОСЕЩЕНИЕ
Адриенну страшно огорчило известие о смерти Виктора, которое получила Роза–Клодина, но она решительно отказалась верить, что погиб и ее Марсель, повторяя в ответ на все слова пажа Леона, сопровождавшего бедную невесту мушкетера:
– Не верю, что он умер. Верю, что он жив.
Когда лодка, на которой приехали и уезжали Леон и Роза–Клодина, скрылась с глаз и Адриенна осталась одна на пустынном берегу, на нее нахлынули тревожные мысли, а душу сжали пугающие сомнения.
Где же сейчас Марсель? Ни одной весточки не приходило к ней от него. Шли недели и месяцы, а она до сих пор не получила ничего, что поддержало бы ее надежду – Марсель жив.
Ее печальный взгляд скользил по потемневшей воде. Уже наступили холодные, мрачные, почти зимние сумерки. Она была одинока и покинута. Прежде она делила с Марселем все превратности борьбы с преследовавшими его ударами неласковой судьбы. И это было легче, чем томиться одной в унылой неизвестности.
Виктор Делаборд умер. Погиб верный товарищ Марселя, судьба которого покрыта мраком. И все‑таки Адриенна верила, что Марсель избежал гибели. Внутренний голос повторял ей: «Не унывай! Он жив! Он вернется!» Но тоскливые сомнения вновь охватывали ее, страшные опасения за судьбу Марселя сжимали ей сердце. Отчаяние, с которым она не в силах была бороться, овладевало ее сердцем все чаще.
Роза получила неоспоримые свидетельства, что ее возлюбленный навсегда отнят у нее, и эта страшная правда совершенно изменила ее. Она приняла непоколебимое решение отомстить тому, кого считала виновным в смерти мушкетера, тому, кто преследовал Виктора и Марселя с неумолимой злобной ненавистью.
Не должна ли и она, Адриенна, движимая чувством долга, принять участие в этом справедливом мщении? Не должна ли она присоединиться к Розе? Эти тягостные мысли уходили и снова возвращались. У Адриенны начала болеть голова, застучало в висках.
И тут из распахнутой двери небольшой хижины ее позвал озабоченный женский голос. Адриенна поднялась с валуна, на котором сидела у самой воды, и заторопилась к домику, где ее ждала на пороге старая тетушка.
– Все ожидаешь жениха, дитя мое? – проговорила старушка, когда Адриенна приблизилась. – Дай‑то бог, чтобы твое ожидание не оказалось напрасным.
– Ты думаешь, он не вернется? – печально спросила Адриенна. – А может, даже думаешь, что его уже нет в живых?
Старушка грустно покачала головой.
– Он, наверное, забыл тебя, дитя мое. Вспомни, что он – родной сын знатной дамы, которая была сестрой могущественного герцога. Кто знает, может быть, он уже достиг высоких почестей и богатства, и…
Адриенна перебила старушку:
– И ты думаешь, что если это случилось, он может забыть обо мне? Да?
Старушка робко пояснила:
– Просто я хочу тебя подготовить к этой мысли. Чтобы ты не роптала на Бога, если твой жених все‑таки не возвратится…
Адриенна решительно возразила:
– Напрасно, тетушка. Если Марсель жив, он ни за что меня не оставит!
Но старушка стояла на своем:
– Ты ведь только дочь управляющего герцогским домом, дитя мое. Твой отец – поручик Вильмон, старый заслуженный офицер. Это так. Но он был всего лишь служащим во дворце герцога. А твой жених – родной сын прекрасной Серафи. И хотя он незаконнорожденный, он вполне может достигнуть высоких почестей и положения, недоступного простолюдину. А ты так и останешься дочерью бедного Вильмона.
Адриенна упрямо нахмурилась и, бросив на старушку взгляд исподлобья, горячо проговорила:
– В верности Марселя я никогда и ни в коем случае сомневаться не буду, милая тетушка. Марсель поклялся мне в своей любви. И я ему верю. И даже если случится так, как ты говоришь, и он достигнет высокого положения, все равно он меня ни за что не оставит!
«Как она уверена, бедная девушка», – подумала тетушка, покачивая седой головой.
– И даже будь он сыном самого короля – он меня не бросит! – громко продолжала Адриенна, блестя глазами. – И даже получив все мыслимые и немыслимые почести и богатства, он все равно останется моим!
Старая тетушка слушала, невольно любуясь разгорячившейся девушкой.
Но Адриенна вдруг сникла и еле слышно пробормотала:
– Герцог… Герцог не перестанет строить козни – он ведь поклялся погубить моего Марселя во что бы то ни стало. Он страшный человек, сживший со света собственную сестру – несчастную матушку Марселя – Серафи!
Старушка неожиданно проговорила:
– Но ведь герцог и сам может внезапно умереть.
Адриенна удивленно посмотрела на нее и оживилась.