‑то внутренним зрением.
– Тебя уже нет между нами, милая Серафи… Горе и беды обрушились на тебя, и я не смог защитить тебя, несмотря на всю мою любовь! Мне кажется, что я слышу твой нежный голос… Это была любовь, Серафи! Все, что было после, не заслуживает этого названия, потому что никто на свете не любил меня так, как ты! И временами мне слышится, словно откуда‑то издалека, как тихо–тихо ты спрашиваешь меня о чем‑то, как ты горюешь и плачешь. И имя Марселя еле слышно доносится до моего слуха. Ты спрашиваешь о ребенке, которому подарила жизнь, – и я с горечью должен признаться, что мне не удалось отыскать нашего с тобой сына… Я многое бы отдал за то мгновение, когда, отыскав его, мог бы встать рядом с ним перед твоим портретом и сказать: «Посмотри, моя милая! Я прижимаю к сердцу твоего и моего сына! О, Серафи, если твой дух парит над этими местами, дай мне знак, что ты прощаешь меня!» – Людовик умолк, охваченный смятением. Когда его губы вновь зашевелились, невольный свидетель услышал бы: – Все прошло, все пропало! Мне сказали – Марсель умер. Мне показали его труп… Мне никогда прежде не доводилось видеть моего сына, а этот мертвый выглядел таким чужим, что я едва поверил, что это он. Ни одной чертой он не походил на тебя… И жестокая судьба навсегда лишила меня возможности увидеть его живым и отдать ему мою любовь… О, Серафи, простишь ли ты меня? Если еще существует какая‑то связь между тобой и мной, то дай мне почувствовать, что ты меня простила…
Только к вечеру Людовик очнулся от своих воспоминаний и, окликнув томившихся в отдалении камердинера и лесничего, велел подвести коня. Он доехал до домика лесничего и, спрыгнув с коня, велел подать легкий ужин. Слуги быстро вынесли походный столик и поставили его на лужайке. Король сидел на раскладном стуле, с наслаждением вдыхая прохладный лесной воздух, всегда казавшийся ему целительным.
У помощников лесничего, живших в домике, была белая косуля. Несколько лет назад они подобрали ее совсем маленькой в лесной чаще, взяли к себе и, вырастив, отпустили на волю. Но она никогда не забывала дом, ставший ей родным, и никогда не уходила надолго. И сейчас она подошла к сидевшему на стуле королю и уставилась на него долгим вопросительным взглядом. И Людовику, который не верил в переселение душ, вдруг почудилось, что это Серафи, принявшая облик грациозной косули, и он стал гладить ее, что‑то негромко приговаривая.
А Марсель тем временем, оставшись в одиночестве и никем не сопровождаемый, бродил по залам и коридорам дворца, тоже вспоминая былое.
Король и не подозревал, что испытывал маркиз Спартиненто, а Марсель не знал, что привело короля в этот заброшенный дворец и что испытывал он.
Неужели за то время, что они пробудут во дворце, король так и не узнает в нем своего сына? В таком случае он, скорее всего, не узнает этого никогда, потому что герцог Бофор не остановится ни перед чем, чтобы убить Марселя.
Осторожность и предусмотрительность уберегли его от предательского удара неблагодарного негра, но судьба не может оставаться неизменно благосклонной.
Уже само по себе чудом было то, что Марсель – ублюдок, как презрительно именовал его герцог, – счастливо избежал множества опасностей и остался жив, хотя смерть множество раз грозила ему. Этот Бофор не пренебрегал никаким, даже подлым средством, чтобы избавиться от ненавистного ему ублюдка–племянника, но бог хранил и спасал его.
Теперь же Марсель наконец достиг того положения, которое давало ему надежду на месть. Благодаря собственному мужеству и несметным богатствам, унаследованным от погибшего грека, он был свободен в своих поступках на пути к цели. И Марсель с растущим нетерпением ждал того часа, когда он сможет насмерть схватиться с подлым герцогом, и отомстить за свою несчастную мать, за грека и за самого себя – любой ценой, даже ценой собственной жизни.
Марсель бродил по дворцу, ненадолго заглянув в покои, в которых когда‑то жила его матушка. Потом, когда уже опустились сумерки, а король все еще не возвратился со своей затянувшейся прогулки, Марсель вошел в комнаты, которые были ему знакомы с самого раннего детства, потому что здесь прошли его юные счастливые годы. И вот здесь, присев на старенькую софу и рассеянным взглядом обводя комнату, он вдруг снова услышал тот странный отрывистый хохот, донесшийся откуда‑то с нижнего этажа. И вновь им овладело подозрение или предчувствие, что во дворце Сорбон кроется какая‑то странная и, может быть, важная тайна.
Он напряженно прислушивался, пытаясь понять, почему этот непонятный и необъяснимый звук производит на него столь тягостное впечатление. Но сейчас его больше всего поразило то, что он всего несколько мгновений назад, выглянув в окно, увидел в саду старушку–кастеляншу. И она никак не могла в то же самое время находиться в нижних комнатах дворца, откуда доносились эти странные звуки, временами похожие скорее на стон, чем на смех. Значит, там наверняка кто‑то находился, и старушка всеми силами старалась сохранить это в тайне.
Но почему? И кто скрывался там? И почему этот «кто‑то» так странно кричит и хохочет? Нет, это надо выяснить. И немедленно!
Какой‑то внутренний голос говорил Марселю, что он обязательно должен раскрыть эту тайну. И хотя он и подумать не мог ничего худого о старушке–кастелянше, ее упорство в сокрытии чего‑то тайного, раздражало его.
Так дальше быть не может! С этой мыслью Марсель быстро вышел из комнаты, в спешке не захватив свечи. Впрочем, она бы и не понадобилась – полная луна светила прямо в окна.
В коридорах ему никто не встретился. Подойдя к комнате кастелянши, он толкнул дверь, и та легко распахнулась. Внутри никого не было. В противоположной стене видна была вторая дверь. Но она оказалась запертой. Какой‑то шорох и неясный стон послышались из‑за нее.
Марсель напряженно прислушался, но звук не повторился. И тем не менее надо было обязательно посмотреть, что или кто может скрываться в запертой задней комнате.
Старушка хорошо хранила свою тайну. Но тут Марсель вспомнил, что в задние комнаты можно попасть через небольшой чулан, в котором хранились всякие вещи, которые выбросить было жалко, хотя нужды в них уже не было.
Он вышел в коридор и толкнул дверь чулана – она тоже оказалась незапертой. Однако заветная дверь, которая вела в таинственную заднюю комнату, не поддалась – она была или заперта или наглухо заколочена. И вот из‑за нее значительно явственнее, чем прежде, донеслись глухие стоны и неясное бормотание.
Как же проникнуть в наглухо запертую комнату? Эта мысль стучала в висках Марселя, но ответа он не находил. И тут вдруг в коридор вбежала испуганная старушка–кастелянша и, в отчаянии ломая руки, бросилась к нему. До сих пор она так и не узнала в нем того малыша, которого когда‑то носила на руках. Да и как она могла заподозрить в этом столь приближенном к королю аристократе сына несчастной Серафи?
У Марселя же были свои причины не открывать истины.
– Сжальтесь! Что вы делаете? – в неописуемом страхе воскликнула кастелянша.
Марсель пристально посмотрел на нее и твердо заявил:
– Я хочу проникнуть в эту комнату. Вы мне сказали неправду. Не вы виной этим странным звукам, но вы храните здесь какую‑то опасную тайну.
– Да, – пробормотала слабым голосом старушка. – Да, я поступила нехорошо, солгав вам. Но будьте милостивы, господин маркиз, простите меня.
Ее отчаяние тронуло Марселя, и он мягко спросил:
– Почему же вы не сказали мне правду?
Кастелянша всплеснула руками.
– О, Пресвятая Дева Мария! – Она всхлипнула и продолжала: – Я ведь живу в постоянном страхе…
Марсель сочувственно спросил:
– Но отчего же?
Старушка отчаянно замотала головой.
– Ах, нет–нет… Я не могу вам сказать. Это не моя тайна. И я не смею открыть ее.
Однако Марсель решительно приказал:
– Отоприте дверь!
– Сжальтесь! – запричитала старушка. – Туда нельзя входить. Там лежит тяжелобольная. Ее никак нельзя беспокоить. Умоляю вас, не делайте этого!
Марсель пристально посмотрел на нее.
– Кого вы там прячете? Родственницу?
– Да, родственницу, – ответила старушка, трясясь от непреодолимого страха. – О, не делайте меня несчастной, господин маркиз! Я же во всем призналась!
Марсель успокаивающе проговорил:
– Вам не надо опасаться меня.
Но старушка лихорадочно продолжала:
– Я боялась, что если об этом узнают, то меня уволят и мне придется покинуть дворец. О, Боже, если его величество король узнает об этом, я пропала. Как же мне не бояться, господин маркиз?
Марсель твердо повторил:
– Вам нечего опасаться. Никто не узнает от меня, что вы кого‑то прячете здесь.
– О, это великая милость, господин маркиз, – с благодарностью выдавила сквозь слезы бедная старушка, вздохнув свободней. – Я Бога буду за вас молить…
Марсель подтвердил:
– Не беспокойтесь, я вас не выдам.
– Да–да, я до конца дней своих буду молиться за вас, господин маркиз! – всхлипнула старушка.
– Живите подольше, – усмехнулся Марсель и твердо потребовал: – А теперь я хочу услышать настоящую правду.
Кастелянша, словно ощутив облегчение от того, что больше ей невозможно хранить тайну, заговорила почти спокойно:
– Несколько дней тому назад во дворец пришла бедная больная женщина. Ах, господин маркиз, на нее страшно было смотреть! Казалось, она вот–вот упадет мертвой. Как она дотащилась до дворца, я и представить не могу. Но здесь силы окончательно оставили ее. К счастью, лесничий и его помощники не заметили несчастную. И я привела ее к себе, помогла чем смогла, накормила и уложила в этой комнате. И вскоре стало ясно, какая страшная болезнь мучит ее, – это горячка! – Старушка всхлипнула.
Марсель с подчеркнутым одобрением сказал:
– Значит, это не ваша родственница, но вы ухаживаете за ней. Это очень хорошо и благородно.
– Она мечется в бреду, кричит и стонет, – проговорила старушка и добавила с отчаянием: – И как раз в это время сюда приехал его величество король…