Он замолчал, и я чувствовала, как дрожат его пальцы, лежащие на моём плече. Успокаивающе погладила его руку. Полкан прижал меня к себе чуть сильнее и продолжил рассказ: — Горислав одним из первых сказал, что мы должны попытаться выжить в большом мире. И увёз Божена и меня. Гориславу мир за пределами понравился, и я к нему быстро привык. Мы помнили Мать, чтили её, берегли память о ней, но Божене было сложнее, чем нам. Я ещё не ведал силы в полной мере, а Гориславу Мать не дала много сил. Божена говорила, что ему легко притворяться безверцем, потому что он не знал истинного благословения Матери и почти как безверец. Чем дальше от Матери, тем слабее становилась она. Божену это злило. И когда Горислав умер семь вёсен назад, мы с Боженой вернулась в дом Матери. Я обрёл силы, но, если бы я мог попросить Мать отнять их и вернуть Горислава, не думал бы ни мига, попросил бы её вернуть то время.
Я уже жалела, что затеяла этот разговор, — не лучшая тема для постельной беседы. Тем более, явно болезненная для Полкана. Ещё бы! Кажется, отец у него был адекватный, в отличие от матери-фанатички. Я обняла его, потому что не знала, что тут можно сказать. Но он и без слов почувствовал мою поддержку, слабо улыбнулся и продолжил:
— Кроме нас, больше не вернулся никто. Велигор и Божена верят, что Мать проснётся и заставит всех детей прийти к ней. Но Мать глубоко спит, слишком велико было её горе, когда умерла Белёна. Могута нарушил её волю. Она хотела, чтобы Илья вошёл в наш род, он был предназначенный Белёны, их сын мог стать новым Отцом. Она призвала человека из мира за пределами. Так было во все времена, когда нам нужен был новый человек. Не могут же кровные братья и сёстры родить детей. Мать приводила нам новую кровь: мужчин, женщин, иногда семьи — их дети рождались уже детьми нашего рода с силами, дарованными Матерью. Но Могута не хотел, чтобы Белёна была женой безверца. И вышло, как вышло. Мать оставила нас.
— То есть ваша Мать никогда не проснётся?
Слишком уж обречённо рассказывал эту историю Полкан. Кажется, это для него такая же трагедия, как гибель папы.
— Божена говорит, что знает способ, — ответил он. — Но если за столько лет ничего не сделала, наверное, она тоже бессильна. А Велигор безумен, он не слышит Мать, а все свои слова называет её волей. Но безумцем считают меня, потому что я смею спорить с Отцом.
— Тогда ты не много потеряешь, если уйдёшь со мной.
— Я много приобрету, — улыбнулся Полкан, погладив меня, и со вздохом продолжил: — Но и оставлю здесь многое. Часть себя. Чем крепче спит Мать, тем меньше у меня сил, а в мире за пределами острова я лишусь их вовсе.
Я хотела было сказать, что так будет даже лучше, мне будет спокойней, но поняла, что это слишком эгоистично. Если он с детства колдует, то потерять эту способность будет так же невосполнимо, как мне потерять слух или зрение.
— Мы сможем сюда приезжать, когда они остынут, — предложила я. — Божена простит тебя, примет твой выбор. Она же всё-таки твоя мать.
— Божена отречётся от меня, если я уйду, — проговорил Полкан. — Она не верит, что моя предназначенная может быть безверкой. Она ждёт, что Мать приведёт ко мне, кого-то из сбежавших дочерей нашего рода, что мы родим детей, которые возродят общину. Когда я ей рассказал, что мне приснилась ты, она была неумолима, посчитала, что я лгу, чтобы разозлить Велигора. Конечно, когда ты пришла, я не сказал, что это ты. Если Мать захотела, чтобы это было так, если даже будучи во сне, она привела тебя, кто смеет с ней спорить? Но Божена не поняла бы.
Да уж, страшно представить, что бы эта ведьма со мной сделала, зная, что я — причина, по которой у неё не будет внуков-волшебников. Если уж даже мне было очень грустно, что такое крутое общество вырождается, каково им самим? Может быть, останься здесь самый цвет этого племени, они бы не были такими странными? Все были бы адекватными, как Полкан.
Но Полкана я им не оставлю. Он теперь мой. Я крепче прижалась к нему и спросила:
— А почему мы всё ещё лежим и никуда не торопимся? Бежать лучше ночью, пока никто не проснулся.
— Мы уйдём на рассвете. Нам нужно попросить благословения Матери, — объяснил Полкан. — Мы придём к ней, поклонимся, поблагодарим её. А там... неподалёку у меня спрятана лодка.
— А мои друзья? — вспомнила вдруг я о Наташке и Славе, почувствовав себя виноватой — я собираюсь бросить их! — разве друзья так поступают?
— Им не причинят вреда. Мы расскажем об их судьбе в деревне, Велигор не сможет не отдать их, когда приедет много людей. У него нет силы, чтобы противиться многим.
План мне понравился.
— А что мы будем делать до утра? — я провоцирующее провёла ладонью по его голой груди.
У живота он перехватил мою руку, мягко отстранил, поцеловал ладонь и ответил:
— Спать. Нам нужны будут силы. А любить я тебя буду в следующий раз на ковре из трав и мха. Когда не останется нашего страха.
Этот план мне нравился ещё больше, и, прижавшись к горячему крепкому телу моего предназначенного судьбой возлюбленного, я быстро провалилась в сон.
11. Статуя богини
Не знаю, сколько часов нам удалось поспать, но, когда Полкан меня разбудил, я чувствовала себя вполне отдохнувшей.
— Пора, солнце скоро озарит лицо Матери, мы должны предстать перед ней в этот час.
Я быстро оделась и поспешила за Полканом. И даже испытала лёгкое сожаление, покидая этот неуютный тёмный сарай. Всё-таки именно здесь я провела одну из самых лучших ночей в моей жизни. Впрочем, как и один из самых страшных дней, поэтому, как только Полкан вышел наружу, я выскочила вслед за ним, не желая оставаться в этом месте в одиночестве ни одной лишней секунды.
В селении было тихо, кажется, все ещё спали. Не то, чтобы я могла определять время по каким-то внутренним ощущениям, но мне показалось, что сейчас часа четыре утра. Окунуться в предрассветные прохладные сумерки после сна в тёплых объятиях было весьма неприятно. Но я одёрнула себя: радоваться надо, что я вышла из своей тюрьмы в эту прохладу, а не в костёр.
В сторону домиков мы не пошли, Полкан сразу свернул в лес, и я старалась не отставать ни на шаг, на ходу оглядываясь, гадая, где сейчас Наташка со Славиком. Спят ли или в ужасе ждут утра, чтобы идти на мою казнь? Эх, жаль я не могу подать друзьям знака, что вместо ужасной смерти на этом безумном острове я обрела то, о чём не смела и мечтать. Вернее, того, о ком мечтала только в глубине души. Человека, который полюбил меня с первого взгляда. Да, это странно, глупо, нереально. Но кто сказал, что любовь должна подчиняться логике?
Полкан уверенным шагом продвигался через лес, я шла следом. Двигались мы бесшумно, разговоров не затевали. Наговоримся ещё, когда выберемся. Я бы, конечно, предпочла сразу в лодку и отчалить. А к Матери и прочим богам можно потом в гости приехать, когда полиция этот остров от психов очистит. Но, если Полкану это так важно, поклонимся, облобызаем, испросим благословения. И я хотя бы посмотрю, как выглядит этот их святой идол, к которому так стремилась Влада.
Утром рассказ про богиню, закрывшую глаза, и про народ, который она хранила, казался всего лишь сказкой. Да, мой Поль — прекрасный парень и да, он колдун, но то, что какой-то каменный идол может разговаривать и совершать какие-то иные действия, верилось очень слабо. Вероятно, Полкан верит в свою богиню-Мать, как маленькие дети верят в Деда Мороза. А так как он прожил столько лет в изоляции и с сумасшедшей мамашей, то избавиться от детских иллюзий ему не так-то просто.
Наверняка какой-нибудь жрец заставлял идола сверкать и шевелиться, а все остальные радовались и удивлялись, а потом пересказывали друг другу, что чудо реально. А когда последний ловкий гипнотизёр умер, чудеса прекратились.
Объяснять это Полкану сейчас бесполезно, но я сделаю всё, чтобы он поскорее адаптировался к нормальной жизни и цивилизации. А то, что он и его соплеменники — колдуны… Так мозг человека до конца не изучен, мало ли какой участок они заставляют работать, чтобы получалась магия.
Полкан вполне мог видеть меня во сне до нашей встречи, может быть, он провидец. Экстрасенсорные способности никто не отменял, здесь Влада была права.
Кстати, на Владу я уже ничуть не злилась. Кто знает: не явись бы мы сюда, решился бы Полкан уехать с острова? А если бы решился и встретился мне в моём мире, поверила бы я его словам по поводу предназначенности и любви? Наверное, да, со временем. Но зачем гадать, что было бы, когда всё сложилось так хорошо сразу?
Лес закончился внезапно. Мы прошли, наверное, километра два по едва заметной тропке среди кустов и высокой травы, и деревья словно расступились, открывая небольшую идеально круглую поляну. Очень живописную, цветущую и со статуей посередине.
Я даже почти не удивилась, увидев её. Древнерусская Мать именно так и должна выглядеть. Очень похожа на мадонну палеолита — огромные рыхлые бёдра и изящные руки, прижатые к груди. Только большая, в два человеческих роста. В отличие от своих маленьких копий из всех музеев мира, у этой «мадонны» было лицо.
Возможно, на древних статуэтках оно просто не сохранилось, а здесь я увидела довольно симпатичное женское лицо: прямой нос, красивые пухлые губы, высокие скулы. Глаза были закрыты. Ну просто спящая красавица-толстушка с полотен Рубенса.
Когда мы вышли на полянку, Полкан весь подобрался, склонил голову, губы его шевелились, видимо, он шептал молитву. Я молчала, чувствуя себя несколько неловко. Я не очень понимаю, как себя вести, когда люди молятся, я вообще, кажется, атеистка. Кстати, могут ли атеисты верить в колдовство, если видели его собственными глазами? Или я агностик теперь?
Полкан сделал ещё шаг вперёд, я послушно поплёлась за ним.
— Мать, — проговорил он в благоговении, будто бы представляя меня собственной родительнице.
Хотелось вежливо улыбнуться, сказать: «Здравствуйте, Мать. Я Рита. Очень приятно. Рада знакомству».