Но это тоже был только образ, словно платье, которое примеряет модница, чтобы впечатлить подруг…
Потому что через мгновение, всего через миг, Темери вдруг ее узнала: узнала ее добрые, усталые, все прощающие глаза, ее улыбку. Ее протянутые навстречу руки…
— Мама… — сами собой шевельнулись губы.
Она стояла в свете звезд — в простом светлом платье, такая, какой ее Темери может быть и не помнила, но всегда представляла. Но как? Как такое возможно?
Или верно, что Покровители всегда приходят, когда они больше всего нужны, и именно сейчас настал такой миг?
Но сестры описывали их… иначе. Не как людей…
Об этом она подумает потом. Потом…
Сама не понимая как, Темери вдруг оказалась в ее объятиях. Столько мыслей, слов и вопросов подступило к горлу, но выплеснуть их мешал тугой ком из непролившихся слез…
Теплые пальцы голадили Темери по голове, гоня усталость и дурные предчувствия.
Так бы и стоять до скончания дней, на самом верху, над миром, рядом с самым дорогим и родным человеком…
«Мама, что я сделала не так? Почему я пытаюсь помочь, а получается только хуже? И почему мне кажется, что если бы меня не было, всем было бы легче?»
«Почему так хочется плакать?»
«Почему я ничего не могу сделать, чтобы завтра снова не началась война — потому лишь, что кто-то придумал использовать мое имя как знамя, а кто-то, как повод для очередного кровопролитья? И почему один из этих «кто-то» — я сама?»
«Завтра… завтра я попрошу Кинрика побыстрей закончить с обрядом… может, когда нас назовут мужем и женой, ифленские дворяне и вправду успокоятся? И малькане…»…
«Но что мне сделать, чтобы это получилось? Чтобы «завтра» наступило и не оказалось кровавым? Кому сказать, кого предупредить? Как помочь чеору та Хенвилу, и нужна ли ему моя помощь?»
Глупо. Что может подсказать Богиня, которая всего лишь откликнулась на призыв одной из своих бывших служительниц? Даже если она так похожа на маму…
Темери с легким сожалением отстранилась. Без обиды, скорей со светлой благодарностью к Золотой Матери Ленне. Ей, похоже, не хватало именно этого — родного человека радом, который одной улыбкой разгонит половину горестей и печалей.
И Ленна ей ответила — не вслух, а словно шепнула в самое ухо, щекотно и тепло:
— Оба брата сделают для тебя все, что в их силах… но они оба ходят по краю и если один хотя бы знает об этом, то второй — даже не хочет замечать. Не их нужно бояться…
— Я боюсь, — Темери всхлипнула, получилось совсем громко и по-детски, — я боюсь не их, а за них… и за себя. И за город…
— У тебя сердце Покровителя, но отчаиваться рано: ведь тебе не нужно предупреждать всех… достаточно предупредить одного.
Перед глазами Темери вдруг мклькнул чуть смазанный, словно мельком в толпе увиденный образ:
— Хозяин Каннег… Конечно! Я его найду. Прямо сейчас!
— Не нужно, — ласково шепнула Ленна. — Обернись!
Возле люка, обхватив себя за плечи, стоял Ровве. Выглядел он почти живым. Смотрел хмуро, но решительно.
— Я не встречал этого Каннега, — с легкой усмешкой сказал он, — но смогу найти дядю Янне. И, пожалуй, сделаю это прямо сейчас…
Ровве отступил поглубже в тень и просто исчез, как не было. Слился с тенью.
— Кажется, он не хотел идти, — сказала Темери вслух.
О своем покровителе она до сих пор ничего не знала. Подозревала даже, что он и покровителем-то ее стал только ради Шеддерика, и старалась на его помощь не очень расчитывать.
— Да. Покровители не любят надолго оставлять без присмотра тех, кого выбрали себе в подопечные. Пора прощаться, Темери.
Темери кивнула. Золотая Ленна больше не была так уж похожа на маму. Но все равно оставалась чем-то невероятно дорогим и теплым, чем-то, с чем невозможно расстаться и что нельзя забыть.
Она кивнула: если пора, значит пора. Но на прощание богиня задумчиво сказала:
— Я больше не умею провидеть будущее, мне ведомы даже не все вехи настоящего, но я все-таки знаю, что ты найдешь свой единственно верный путь. И если снова меня позовешь… я приду.
— Я позову… — совсем смутилась Темери.
Конечно, позовет ведь если не завтра, то послезавтра они с Кинриком будет стоять у купели и простить ее, Ленны, благословения…
Шкипер Янур и Джарк
Джарк замешкался на одном из перекрестков — все-таки в верхнем городе, даже в самой дальней от цитадели его части, он бывал редко. Но поколебавшись, все же свернул направо. Янур с неудовольствием отметил, что поспевать за резвым подростком ему стало тяжело. Надо же, а ведь он-то считал, что еще вполне может податься в матросы. Годы брали свое. А уж если быть честным с собой до конца, то не только годы, но и сытная еда и в целом спокойное существование. Конечно, спокойствие это было относительным, но Януру-то было с чем сравнивать, так что на судьбу он не жаловался, а с момента возвращения рэты Итвены и вовсе пребывал в состоянии постоянной легкой радости. Как будто от сердца отвалился тяжеленный камень.
А сейчас этот самый камень решил вернуться на привычное место. Янур даже представлял его себе — серый, плотный, холодный камень, с каждым моментом увеличивающийся в размерах и все больше теснящий из груди сердце. Может, оттого и одышка.
Янур наконец остановился, уперся руками в колени и попытался выровнять дыхание. Из ближайшей витрины на него смотрело не очень-то приятное перекошенное изображение его самого: шляпа сползла на бок, шейный платок сбился и торчит узлом из-под воротника, верхние крючки куртки успели расстегнуться. Пожалуй, с таким лицом и в таком виде не страшно встретить никаких разбойников. Или разбегутся от страха или передохнут от смеха.
И тут за спиной своего отражения Янур увидел что-то, что мигом заставило его выпрямиться и резко обернуться. Шкиперу показалось, кто-то стоит в трех шагах у него за спиной — стоит и внимательно смотрит в затылок, примериваясь для удара. Но за спиной была лишь пустота, залитая яркой луной. Янур выдохнул и медленно повернулся обратно, чтобы понять, что именно он увидел в кривоватом стекле витрины небольшой ткаческой лавки.
Может, кто-то подошел с той стороны стекла?
Янур сглотнул и невольно отступил на шаг: он не только хорошо разглядел в лунном свете, но и прекрасно узнал привидевшегося человека. Это был Ровве, картограф-ифленец, который погиб этой осенью где-то неподалеку от монастыря Золотой Матери Ленны.
С призраками Янур раньше никогда не сталкивался, да и вообще считал, что это из области страшных бабушкиных сказок, которыми те усмиряют непослушных детей, чтобы охотнее забирались под одеяло.
К тому же призраки в тех сказках всегда выглядели так, будто их только что убили: или с кровавыми ранами, или в цепях, или с веревкой на шее.
Этот же был таким, каким Янур его помнил: худой тонкокостный ифленец с прямыми жесткими волосами до плеч, как обычно, в чем-то темном и недорогом.
Жуть вызывало именно то, что он точно знал: за спиной никого нет. Есть только это размытое, но узнаваемое отражение. И вдруг — слова. Не услышанные, а как будто понятые сразу целиком. Появившиеся сразу как воспоминание о них, а не как звук или интонация:
— Дядя Янне, вы испугались. Почему?
— От неожиданности, — соврал Янур, и на этот раз подошел к стеклу ближе, разглядывая собеседника. Призрак с ним заговорил, значит, бояться нечего. Если помнить все те же бабкины сказки, можно успокоиться. Если призрак с тобой заговорил, значит, беды ждать от него не следует. И конечно, сразу проснулось неуемное любопытство, которое с возрастом у нормальных людей вообще-то проходит. Но, по мнению Тильвы, ее мужу это не грозит: он впадет в детство раньше, чем повзрослеет. — Так ты, значит, стал призраком? Говорят, призраками становятся лишь проклятые и те, кто не успел выполнить клятву…
— Я не призрак, — обиделся Ровве. — Я покровитель…
— Чей? Чеора та Хенвила?
— Рэты Итвены, — пожал плечами «не призрак». — И здесь я исключительно для того…
— Батюшка, — не то ворчливо, не то иронично окликнул вернувшийся от перекрестка Джарк, — Мы же вроде торопились? Что там такое, в этом стекле?
— Дай отдышаться старику, — проворчал Янне, бровями показывая Ровве, чтобы тот закончил свою мысль.
— Для того чтобы предупредить. Рэта жива и здорова, но очень просит вас найти хозяина Каннега и сказать ему об этом.
— А тебе-то можно верить?
Ровве вместо ответа вдруг шагнул вперед — словно бы приложил ладони к той стороне стекла, что выходит в комнату, и шкипер увидел Темершану, о чем-то мирно беседующую с высокой шатенкой в строгом ифленском платье, которое, тем не менее, нельзя было бы назвать форменным.
Длилось это одно мгновение и видимо, стоило покровителю немалых усилий, потому что он почти тут же исчез, оставив по себе память в виде прощального: «Обязательно предупреди!».
— Что ты сказал? — подбежал Джарк. — Кому верить? Идем, мы уже почти на месте.
— Н-да… знаешь, сын, придется вернуться на нашу сторону реки. Не того мы человека сегодня с тобой ищем.
— Почему?
«Потому что мне явился подозрительный призрак и сказал, что рэта в порядке, а наместника и его брата кто-то опять крепко подставляет!» Хотя, если подумать, Роверик всегда нравился Януру, если так вообще можно говорить об ифленце. Он был серьезен, ироничен и всегда безупречно рассчитывался и за еду и за вино. А уж морские течения вдоль побережья знал не хуже опытных моряков. И не поверишь сразу, что парень и моря-то побаивался, и на корабль всегда поднимался с большим сомнением и неохотой. И кстати, страдал морской болезнью. Но если того требовала его загадочная наука, он отбрасывал всякие сомнения. И тем был близок и понятен Януру: как понятен любой солдат или моряк, знающий, что такое верность долгу и чести офицера…
— Да пришла мне в голову мысль, что хозяин Каннег поверит мне гораздо быстрее, чем какому-то ифленцу, а уж тем более южанину. Так что поторопимся. До рассвета-то конечно в любом случае успеем, но если пробродим непонятно где аж до рассвета, то лучше бы нам домой не возвращаться.