— Нэнси.
— Послушай, Нэнси. Какие бы у тебя ни возникли трудности, обращайся ко мне. Я всегда в своем спортивном зале. — Он протянул ей визитную карточку. — Спортивный зал. Запомни. Доминичи. На Бродвее все знают. — Великан взял конверт, положил во внутренний карман куртки, встал, попрощался и направился к выходу.
— У каждого в жизни бывает момент, когда нужен друг. В такой момент можешь на меня рассчитывать.
Аддолората закрыла дверь за улыбающимся гостем и, рассерженная, повернулась к дочери.
— Что ты вздумала? — зло спросила она. — У нас считаные гроши, слезы на глазах не высыхают, а ты отказалась от помощи, которая, к твоему сведению, нам полагается.
Сэл встал рядом с Нэнси, выражая тем самым свою солидарность с сестрой. Нэнси почувствовала себя униженной и, расстроенная, опустила голову. Она думала, что выразила волю матери, оказывается, это не так.
— Папа не захотел бы, чтобы мы имели дело с такими людьми, — оправдывалась она.
— Что ты знаешь о людях?! Ты — девчонка, ты ничего еще не понимаешь, — Аддолората вздохнула, словно всхлипнула. — Ты подумала, что, кроме этих денег — платы за гибель отца, у нас ничего нет?
— У нас есть дядя Тони, — возразила Нэнси. — Он наш крестный, он поможет нам.
Материнская рука тяжело и сухо, словно горсть камней, обрушилась на лицо дочери. Нэнси все так же непроницаемо смотрела на мать, только на щеке ее огненно отпечатался след материнской ладони. Аддолората ожидала бурной сцены, криков и слез дочери, но Нэнси даже не пошевелилась, и тогда сама Аддолората разрыдалась.
Она упала в кресло — слезы струились по ее лицу.
Сэл подошел к матери и обнял ее, Нэнси приблизилась к креслу. Оба понимали, что мать в отчаянии от горя, и ее плач взывал к их прощению. Никогда раньше Аддолората не поднимала на детей руку.
— Все хорошо, мама, — успокаивала Нэнси, прижимаясь к ней.
— Отдохни немного, успокойся, — уговаривал сын.
Мать подняла прекрасное даже в горе лицо.
— Будем жить, крепко держась за руки, — она поцеловала детей. — Но запомните оба то, что я сейчас скажу. Никогда больше не произносите имени вашего крестного. Тони Кроче не существует. Его никогда не было. Мы сумеем справиться сами. Все будет хорошо. — Материнские слова звучали непререкаемо, словно клятва, и дети так их и восприняли.
Нэнси и Сэл любили мать и признавали за ней право решать за них. Они не задали ни одного вопроса.
10
Серебристый «шевроле» подкатил к тротуару и остановился перед светящейся вывеской «Вики клаб». Подобострастная улыбка швейцара, адресованная гостю, выходившему из лимузина, повисла в воздухе, словно флаг. Швейцар узнал Альберта Кинничи и его свиту. После того, что случилось у отеля «Плаза», никто не ожидал увидеть в таком оживленном месте людей «семьи» Кинничи. И меньше всех самого Бриллианта Ала. По правилам игры все совершеннолетние мужчины обеих «семей» должны были скрываться в тайных убежищах. Кровопролитие у отеля «Плаза» было равносильно объявлению войны. Было уже за полночь, неожиданно гроза разразилась над городом. Швейцар услужливо раскрыл над Альбертом Кинничи зонт, по спине у него пробежали мурашки, он подумал о бесславной кончине своего коллеги из «Плазы». Теперь может наступить и его черед.
— Дерьмовая погода! — выругался босс, швырнув на руки яркой девице в гардеробе свой плащ, и громко чихнул. Сопровождающие, два телохранителя с пистолетами под пиджаками, и зять Кинничи, Джо Ла Манна, его правая рука и преемник, окружили его. Их крепкие атлетические тела составляли странный контраст с жалкой фигурой босса. Это был исхудавший маленький старик с сухим невыразительным лицом, впалыми щеками, темными водянистыми глазами, под которыми набрякли морщинистые мешки. Низкий и хриплый голос заядлого курильщика часто прерывался приступами сильного клокочущего кашля.
Гардеробщица заметила только часы на тяжелой массивного золота цепочке и бриллиант в кольце величиной с орех на мизинце правой руки. Этого для нее было достаточно, чтобы отнести посетителя к разряду достойных внимания клиентов. А когда он положил ей в руку пятидесятидолларовую банкноту в обмен на красную гвоздику, которую она вставила в петлицу его пиджака, женщина не сомневалась, что это самый обаятельный человек, который когда-либо ей встречался. Ее память хранила голодных грубых охальников, которые пользовались ею в спешке без единого ласкового слова, им и в голову не приходило ухаживать, ее брали на штабелях бревен на складе лесопилки, где она работала в селении Вермонта. Самые вежливые звали ее «сладкая Лилиан», но и они брали ее стоя, вздрагивая и пыхтя, потом отвешивали ей шлепок по заду с восклицанием «ты самая прекрасная задница в округе!». Эти примитивные пыхтения дразнили ее сексуальный аппетит. Но хоть бы кто-нибудь из них догадался бы угостить ее мороженым, не требуя ничего взамен. Вот почему она восприняла Бриллианта Ала как самого обаятельного мужчину.
Прежде чем компания направилась к своим местам, раздался неизменный музыкальный сигнал и появился сам Виктор Портана, безупречный в своем черном, сшитом на заказ, смокинге, гостеприимный и вежливый, как и положено безукоризненному хозяину дома.
— Привет, Альберт! — приветствовал он, обнажая зубы — шедевр стоматологической техники. Виктор Портано, шестидесяти пяти лет, ровесник Альберта Кинничи, выглядел лет на двадцать моложе.
Альберт обнял его, чуть не спалив неизменной сигаретой рукав смокинга.
— Выглядишь превосходно! — заметил Кинничи не без зависти.
— Ты тоже сопротивляешься, — попробовал ответить на комплимент комплиментом Виктор, но ложь его прозвучала неубедительно.
— Дерьмово выгляжу. И это заметно… — раздраженно махнул рукой старик, прежде чем его снова стал сотрясать удушливый приступ кашля.
Виктор проводил друга к столу в уголке зала, телохранители и Джо Ла Манна предусмотрительно разместились за соседним столом. Влиятельные мужчины и элегантные женщины занимали центральные столики. Джаз-оркестр играл самые известные классические мелодии своего репертуара. Виктор сел рядом с другом. Они оба росли в Литл Итали на Малберри-стрит, — сыновья бедных сицилийских эмигрантов, с детства привыкшие к борьбе за выживание. Вынужденные пробивать себе дорогу, они действовали толково и ловко.
Альберт Кинничи в то время был бесстрашным и сильным, он умел настоять на своем и много раз вступался за Виктора, не признававшего насилия, и особенно беззащитного перед нападками наглецов из их квартала. Альберт ценил в нем ум, прекрасный голос, удивительную музыкальность. Став взрослыми, оба они добились успеха: Виктор стал известным исполнителем лирических песен, Альберт — воротилой преступного мира, блистательным менеджером ростовщичества, азартной игры, проституции. Виктор переехал в Голливуд и снимался в фильмах-мюзиклах, пользовавшихся успехом, он был трижды женат, у него было несметное число детей и автомобилей, он совершал турне по Европе и даже заехал как-то в Трапани, на родину своих родителей, где ему устроили триумфальный прием.
Альберт все время жил в Нью-Йорке, женился один раз. Жена его, Кармела Анфузо, обожала своего мужа и родила ему четырех дочерей. У него было не поддающееся счету число любовниц и девушек из собственных домов терпимости, но, как ни странно, сифилисом его наградила дамочка из почтенной буржуазной семьи. Но до поры до времени сам Альберт не подозревал, что болезнь уже гнездилась в нем — она досталась ему по наследству. Такое сочетание определило нетипичное течение болезни. Признаки ее предательски проявились, когда лекарства уже не могли помочь. Болезнь хозяйничала беспрепятственно, вызывая бесконтрольные реакции и поступки. Альберт был всегда сильным и авторитарным главой клана.
Виктор сумел предусмотрительно избежать какого бы то ни было упадка. При первых же признаках старости он, не дожидаясь, пока Голливуд вышвырнет его, как вышедшее из моды платье, ушел сам в момент наибольшего успеха, мудро вложив свою популярность, престиж и деньги в «Вики клаб», элегантный ресторан, где давались концерты высокого класса всемирно известными звездами и очаровательными герлс. Он продолжал царствовать в привычной и столь любимой им атмосфере.
— Виктор, я почти доехал до конечной остановки, — прохрипел Альберт. Освещение зала, словно в подтверждение прогноза, подчеркивало желтый цвет его лица.
Виктор взглянул на телохранителей Альберта.
— Кто готовится к смерти, не прикрывает спину, как ты, — поддразнил он. По старой дружбе Виктор мог себе это позволить.
— Дело в том, что хотелось бы, чтобы момент моего отправления на тот свет определил Всевышний, — подмигнул Альберт и зашелся кашлем, — а не какой-нибудь сволочной подонок.
Виктор махнул рукой, и, как по волшебству, появилось серебряное ведерко с бутылкой шампанского. Официант разлил пенящийся напиток в хрустальные бокалы.
— Когда-то ты хвастался своими победами над женщинами. А сейчас ты печален, как ноябрьский день. Стареешь, Альберт? — пытался шутить Виктор, чтобы приободрить друга.
Ал самоуверенно оживился.
— Ты, Виктор, не на съемочной площадке, где кругом секс-бомбы! Мы в глухих и непроходимых джунглях. Паршивые ублюдки остервенело стреляют. Они покушались даже на жизнь моего дорогого друга Фрэнка Лателлы, — ухмыльнулся он.
Альберт и Фрэнк ненавидели друг друга, это Виктор знал и знал еще и такое, о чем и подумать было страшно.
— Он выкрутился чудом, Ал. Только чудом.
Альберт наклонился к другу.
— Скажу тебе по секрету — второго чуда не случится. За мою жизнь он заплатит своей. Законная защита. Как полагаешь?
Виктор поднялся, улыбаясь уже не столь лучезарно.
— Вынужден тебя покинуть, Альберт. «Шоу должно продолжаться», — произнес он название известной песни Фредди Меркури с театральным пафосом.
— Хочешь знать, какое блюдо я приготовил для нашего друга?
— Я ничего не слышу, — владелец ресторана заткнул уши пальцами. — И не хочу слышать. Видишь ли, Ал, — пояс