бе представляла. Лес полностью берёзовый. Вся земля укрыта жухлой травой, коричневым мхом и полусгнившими опавшими листьями. Немного жёлтой листвы ещё остаётся на ветках, но большая часть уже давно на земле. Втягиваю носом воздух, но не чувствую ничего необычного, кроме запаха старой коры, грибов и лесной влаги.
Между чёрно-белыми стволами свободного места в достатке, и вначале создаётся обманчивое впечатление просторного и светлого леса, даже несмотря на то, что рассвет только занимается. Однако это обман зрения. Если приглядеться, то деревья позволяют рассмотреть пространство метров на десять, не дальше.
Беру Ягодку под уздцы, но замираю, сама боюсь сделать шаг. Мнусь некоторое время, напоминая себе о том, что зашла слишком далеко и окажусь круглой дурой, если поверну сейчас назад.
– Всё будет хорошо, – тихо говорю Ягодке и веду её в лес. Лошадь покорно идёт следом.
Мох прогибается под ногами от каждого шага, а высокая жёлтая трава ломается будто сухая. Вздрагиваю от треска ветки под ногой, звук громким эхом разносится в молчаливом лесу. Я прибавляю шагу, запоминая дорогу, где-то на стволах специально оставляю кинжалом вырезанные пометки, отмечая себе путь назад. Поглядываю на Ягодку, та идёт как ни в чём не бывало, мерно покачивая головой, уши её хоть и дергаются в разные стороны, но встревоженной она не выглядит, и это меня немного успокаивает.
Мы углубляемся в лес на протяжении получаса, и берёзы сменяются лиственницами и дубами. Здесь деревья уже стоят голые, и всё вокруг приобрело мрачные коричневые оттенки. Где-то в вышине раздаётся слабый щебет птиц, и он намного лучше, чем мёртвая тишина. В этой части леса стоит утренний туман, не настолько густой, чтобы ничего не видеть, но он заставляет меня напрячься. Проходит ещё двадцать минут, и все звуки вновь обрываются, когда с моих губ срывается густое облачко пара, а под ногами опавшие листья начинают хрустеть. Звук совсем не такой, что раньше. Опускаю взгляд – и сердце заходится в тревожном ритме, меня бросает в жар, хотя по спине бегают мурашки. С ужасом и благоговением оглядываю изморозь, покрывающую землю и высокую жёлтую траву по сторонам.
Торопливо привязываю Ягодку к ближайшему дереву, не решаясь вести животное дальше. Я никогда не видела изморозь, хоть и читала о таком явлении, но что-то подсказывает, что я совсем близко к владениям колдуна. Беру с собой только кинжал и вешаю бурдюк через плечо.
Я совру, если скажу, что мне не страшно. Сердце скачет как сумасшедшее, бьётся где-то в горле, сбивая дыхание. Я нервно сжимаю и разжимаю кулаки, разгоняя кровь в онемевших пальцах, но без всякого сомнения иду вперёд, завороженно любуясь необычным пейзажем.
Трава, тонкие ветки и стволы деревьев местами покрыты белыми кристаллами. Морозный воздух кусает лицо, щиплет нос и, попадая в лёгкие, обжигает незнакомым огнём. Я углубляюсь в пугающую сказку, пока не подхожу к полосе вечнозелёных елей. Они стоят, раскинув ветви, создавая живую стену, предупреждая, чтобы путник дважды подумал, стоит ли ему туда соваться. Теперь я не мешкаю, а раздвигаю руками игольчатые ветви, желая увидеть то, что люди уже позабыли. Рвусь вперёд, когда одежда цепляется за кусты, пытаясь удержать меня от опасности. Отчаянно стремлюсь увидеть то, что видела моя мама во сне, но теряюсь, наступив ногой на нетронутый белый покров.
Снег.
Нога в сапоге моментально проваливается до середины голени, и я наклоняю голову, с изумлением оценивая произошедшее. Небо на востоке стремительно светлеет. Проникая сквозь утренний туман, жёлтый солнечный свет блекнет, становясь бесцветным. Да и сам туман необычный – морозный, кусачий, царапает кожу, будто сам воздух полон мелких кристаллов льда. Даже тишина здесь другая. Чистая, успокаивающая, стирающая все звуки точно так же, как и снег, что толстым слоем укрывает землю и еловые ветви, стирает цвета.
Ноге в снегу становится холодно. Делаю ещё шаг, но опять проваливаюсь, не успеваю удержать равновесие и падаю лицом вперёд. Жмурюсь, ожидая боли, но толстый покров смягчает падение. Глупо смеюсь сама над собой, опираюсь на снег, как на землю, пытаясь подняться, но и руки проваливаются, заставляя меня глупо барахтаться. Стираю влагу с лица, ощущая жжение холода. Сжимаю в руках ледяную крошку и улыбаюсь, жадно рассматривая, как та стремительно тает у меня на ладони.
– Так вот она, живая вода, – бормочу я, стряхиваю капли и моментально вспоминаю зачем пришла.
Вначале неуклюже, но всё-таки поднимаюсь на ноги. Пытаюсь игнорировать красоту и волшебство пейзажа, устремляюсь вперёд в поисках поляны, о которой говорил Всеслав. Но идти по снегу оказывается тяжелее, чем по земле, и я в смятении из-за того, что такое простое занятие, как ходьба, может отнимать так много сил. Иногда я проваливаюсь по колено, а иногда иду почти без усилий, руками трогаю ветви елей, наблюдая, как снег падает с них на землю. Лес становится смешанным, вновь появляются лиственницы, их голые ветки покрыты снегом, и я изумляюсь тому, как он умудряется не падать на землю даже с самых тонких прутьев. Мне хочется глупо смеяться, наблюдая, как сверкает белый покров под солнечными лучами, словно усыпанный серебром вперемешку с драгоценными кристаллами. Хоть каждый вдох обжигает мне нос и горло, но я всё равно завороженно верчу головой, дивясь чуду.
Я иду не дольше пятнадцати минут и выхожу на просторную поляну. Деревьев тут мало, а белое покрывало не тронуто, как если бы никто здесь не ходил. Вскидываю взгляд, слыша знакомый щебет. Улыбаюсь при виде десятков красногрудых птиц на ветках. На фоне белого снега они выделяются ярко как никогда. Некоторые заинтересованно смотрят на меня, а другие склёвывают замороженную рябину. Ягоды, похожие на драгоценные рубины, гроздьями сверкают на ветках.
Встряхиваю головой, приказывая себе не отвлекаться. Может, пока мне просто везёт, и колдун не знает о моём присутствии. Падаю на колени прямо в пушистый снег, сжимаю его в ладони и собираю образующуюся воду в бурдюк. Процесс проходит медленно, но я не сдаюсь. Меняю правую руку на левую, когда ладонь начинает гореть от холода, а пальцы становятся белыми и трясутся. Даю себе передышку после того, как и вторая рука замерзает. Тру ладони друг о друга и дышу на пальцы, стараясь их согреть. Продолжаю наполнять ёмкость живой водой, напоминая себе об отце. У меня получилось войти на территорию колдуна, эта живая вода обязательно сработает, и отец поправится.
Я невольно улыбаюсь, слёзы счастья собираются в глазах, а надежда расцветает в груди, грея меня словно солнце. Я упрямо продолжаю растапливать онемевшими пальцами снег.
– Столетия всё идут, а смертные, как я погляжу, особо не меняются. Так ведь, воровка? – обрывает мои мысли мужской голос.
Глава 10
Я громко вскрикиваю, услышав прорезавший здешнюю тишину скрипучий голос. Он оглушает меня, как гул надтреснутого колокола. Я вскакиваю на ноги, роняя бурдюк, неловко заваливаюсь назад и приземляюсь спиной в пушистый снег. По телу проходит дрожь, я устремляю взгляд вперёд. В четырёх шагах от меня, на небольшом камне, на корточках сидит мужчина, чей возраст сразу и не определить. Он согнулся как леший на насесте, одна его кисть покоится на коленях, а во второй руке он сжимает длинный деревянный посох с вытянутым бледно-голубым кристаллом на конце. В основном его одежда чёрная, кроме верхнего плаща. Возможно, когда-то он тоже был чёрным, но неравномерно выцвел за годы, местами дырявый и рваный. Заметно, что его не раз зашивали, но залатанные места выглядят так, будто работал ребёнок, впервые державший иголку. Да и сам плащ такой длинный, что скорее всего тянется за мужчиной при ходьбе.
– Так что, смертная, будешь клясться, что не воруешь мой снег? – колдун странно, по-птичьи наклоняет голову. Капюшон слегка смещается, вперёд выпадают его длинные волосы странного угольного оттенка, который на свету превращается в обычный серый.
Внешне ему нельзя дать больше двадцати пяти, но веет от него чем-то совсем старым, почти древним. Кожа неестественно бледная, лицо гладкое, без единого намёка на щетину. Прямой, аккуратный нос, чёткие скулы, каждая линия выглядит ненатурально идеальной, совершенной. И эта безупречная красота пугает до дрожи, точно так же, как и его абсолютно белые глаза. Там нет ни зрачка, ни радужки, только белок. Он слеп. Но всё равно чувствует меня, глаза перемещаются, следят при каждом моём движении.
– У тебя языка нет? – его голос скрипучий, как у человека, пытающегося говорить после недельного молчания. Хотя этот колдун, возможно, молчал столетия.
Меня всю трясёт, взгляд мечется между мужчиной, бурдюком и стороной леса, откуда я пришла.
– Хочешь сбежать, – словно читает он мои мысли, губы растягиваются в оскале, лишь очень отдалённо напоминающем улыбку. – Рискнёшь?
– Да.
Я прикусываю язык, не понимая, зачем это сказала. Торопливо принимаю сидячее положение, пытаюсь перестать барахтаться в снегу и встать. Ухмылка мужчины ширится.
– Язык у воровки есть. Думаешь, можно так просто у меня что-то украсть, смертная?
– Я…
Он стремительно бросается ко мне. Правой рукой вначале толкает в грудь под ключицей, отчего я вновь заваливаюсь назад, а затем наклоняется, обхватывает моё горло пальцами и с лёгкостью поднимает меня вверх. Я хриплю, цепляясь за его руку. Хватка крепкая, точно останутся синяки. Стою на носках, с трудом балансируя, чтобы не начать задыхаться в его захвате. Силюсь разогнуть чужие пальцы, но они словно каменные. С ужасом понимаю, что колдун не собирается меня душить. Ему это не нужно, он одним движением способен сломать мне шею. Однако держит так высоко, явно не осознавая нашу разницу в росте. Слыша мои хрипы, колдун слегка опускает, позволяя мне встать на ноги, но руку с шеи не убирает.
– Пожалуйста, – жалобно прошу я. – Мне нужно лишь немного снега.
Он наклоняет голову, будто не понимает услышанное. Придвигается ближе и неожиданно прижимается своей щекой к моей. Она у него удивительно тёплая, но я вся цепенею, когда он втягивает носом воздух у моего виска.