Я не знаю, как именно стоит разбить поверхность, поэтому просто замахиваюсь и со всей силы опускаю топор на гладь озера. Лезвие с лёгкостью входит в неё, трещина получается большой и расползается в разные стороны. Я выдёргиваю оружие и бегу дальше, повторяя движение каждые несколько метров. С каждым ударом топора поверхность всё сильнее змеится трещинами. Сердце ухает куда-то вниз. Я слышу треск раскалывающегося уже без моего участия льда за спиной. Добегаю до середины и замираю, а вместе со мной, кажется, замирает весь мир.
Выдыхаю густой пар, мышцы устало ноют, когда я вновь замахиваюсь оружием и опускаю топор Января на лёд. Тот входит глубоко, а его трещина устремляется вперёд и назад, а потом от них во все стороны расходятся новые разломы. Треск льда наполняет воздух, пока я растерянно оглядываюсь вокруг, понимая, что стою в самой середине. Выпрямляюсь и на считаные мгновения запрокидываю голову, наслаждаясь холодным воздухом на разгорячённом лице. Боль в раненом плече и лодыжке пульсирует, напоминая о себе, но я о них не тревожусь, так как целые пласты льда разламываются почти одновременно по всему периметру. Часть кренится, вода выплёскивается наружу.
Мне не уйти.
Эта мысль никак не пугает. Я и не думала о том, как буду спасаться с этого озера.
Ощущаю дрожь льда, когда расколы подбираются ближе, одна из трещин проходит ровно под моими ногами.
Илья – мой лучший друг. И он уже умер.
Друг ли?
Из-подо льда прямо передо мной вырывается что-то светлое. То ли птица, то ли дух. Его размеры огромны. Он весь светится холодным, бледно-жёлтым, почти белым солнечным светом, какой часто можно встретить в этом Зимнем лесу, пробивающимся сквозь морозную дымку по утрам. Я не успеваю ничего рассмотреть. Льдина подо мной расходится надвое, я поскальзываюсь, падаю на бедро, вскрикиваю, и тяжёлый топор утягивает меня под ледяную воду. Мне нужно отпустить его, но вместо этого я сильнее цепляюсь за топор, боясь потерять оружие одного из зимних братьев. Всё тело болезненно немеет, голову сжимает, словно тисками прямо за ушами. Я не успела задержать дыхание и уже готова вдохнуть, наполнить лёгкие водой, но те не раскрываются, скованные стужей. Я стремительно ухожу вглубь, оказываясь в темноте, окруженная ледяной водой.
Закрываю глаза, решая больше не сопротивляться, уверенная, что совсем скоро я достигну дна. Неожиданно мне становится спокойно, а сонливость кажется сильнее желания вдохнуть. Однако я вдыхаю, по телу проходит сильная судорога вместе с болью, когда вода попадает в нос и рот. То ли кричу, то ли просто в ужасе разеваю рот. Неожиданно успокаивающее ощущение невесомости исчезает, и вода перестаёт меня держать. Я падаю на твёрдую землю. От удара меня выворачивает, и вся вода рывками выходит из лёгких. Тело по-прежнему сводит судорогами, которые я не могу контролировать из-за онемения. Хриплю и оглядываюсь вокруг, пытаясь понять, что произошло. Я лежу на старой траве в глубокой низине, продолжая сжимать топор Января, пока вся вода из озера стремительно поднимается вверх, распадаясь на капли, ширится во все стороны, тянется к самому небу.
Я действительно достигла дна.
Но к тому моменту вся вода поднялась выше.
Сердце надрывно бьётся в груди, зубы бесконтрольно стучат, вся кожа при соприкосновении с воздухом болит, будто обожжённая. Вода, поднявшись вверх, расползается во все стороны, образует тяжёлые тучи. Я не утонула, но эти мгновения лишь оттягивают неизбежное, ведь я всё равно умру от обморожения. Зимняя смерть, которой многие так боятся.
– Это она, брат.
Ко мне приближаются двое, я никак не могу сфокусировать взгляд. Они наклоняются ближе, но свет солнца сквозь облака мешает рассмотреть незнакомцев. Кто-то забирает топор из моих окоченевших пальцев, а говорящий поднимает меня на руки, как безвольную куклу.
– Нужно её согреть, – говорит другой, более низкий голос. – Июнь!
Зов властным рокотом прокатывается по окрестностям. Я силюсь рассказать им о Феврале, попросить ему помочь, но треснувшие, кровоточащие губы слиплись, и моя голова безвольно падает на грудь тому, кто меня держит. Всё, что я различаю – это слабые удары собственного сердца и тяжёлую, влажную одежду.
– Согрей её, Июнь, – говорит второй голос, и меня передают кому-то ещё.
Июнь?
Я не могу разобрать ничего, кроме его рыжеватых волос, весь разливающийся вокруг свет меня слепит, а глаза слезятся. Необычайное, почти обжигающее тепло распространяется по телу, и я наконец делаю полноценный вдох. Меня окутывает аромат свежей листвы и роз, я с наслаждением втягиваю знакомые летние запахи. Всё тело расслабляется и перестаёт болеть, дыхание выравнивается.
Я вздрагиваю в чужих руках, понимая, что провалилась в сон. Моргаю, с трудом привыкая к свету. Больше он не режет глаза и не кажется таким слепящим. Мне тепло, ещё недавно промокшая одежда вновь сухая. Вокруг кружит снег, и я как загипнотизированная слежу за самыми большими снежинками, падающими мне на грудь.
– Очнулась, княжна?
Мужчина растягивает губы в лукавой улыбке. Он держит меня на руках и уверенным, широким шагом идёт вперёд, словно я ничего и не вешу. На вид ему года двадцать три, хотя черты лица, как и у Февраля, слишком идеальные. У него притягательное лицо с острыми скулами и чёткой линией нижней челюсти, красивый нос и насыщенно-голубые глаза. Он их слегка прищуривает от улыбки, и это придаёт ему обаяния. Чёрные, как чернозём, волосы едва касаются плеч.
– Спасибо, что сохранила мой топор, Яра.
Январь.
– Откуда ты знаешь моё имя? – хрипло выдавливаю я.
– Мы все тебя знаем, княжна. Ты топтала мой снег и мёрзла от морозов Января, – говорит другой мужчина, идущий рядом. Его голос ниже, улыбка сдержаннее и глаз не касается. Лицами они похожи, только этот брат кажется старше лет на пять. Волосы его достаточно коротки, щёки и подбородок покрывает тёмная щетина, а глаза пугающе светлые, бледно-голубые.
Декабрь.
Я сжимаюсь от неведомого стеснения или страха перед Декабрём, всю жизнь мне твердили его бояться. Январь хмыкает, глядя, как я съёживаюсь в его руках. На зимних братьях тёмные рубашки и штаны, но верхние длинные кафтаны светлые. Дорогая парча в стальных оттенках с голубоватым отливом украшена серебряной нитью и жемчугом.
– Мы всегда были здесь с тобой, княжна. Наблюдали, как ты помогала Февралю, – спокойным тоном продолжает Декабрь.
– Февраль! – вскрикиваю я, пытаясь вырваться из рук Января, но тот крепче прижимает меня к себе.
– Тише ты, смертная. Мы почти пришли, – Январь подбородком указывает вперёд, и я слышу отдалённые переругивания.
Второй зимний месяц всё-таки опускает меня на землю, когда мы подходим ближе. Пейзаж сильно изменился. Появилось больше поваленных деревьев, больше инея и крови. Свежий снег идёт не переставая, аккуратно покрывает всю местность. Метель улеглась, а снежинки мягко падают вниз.
Исаю и Владимиру сильно досталось от Февраля, тот явно сражался изо всех сил. У осенних братьев многочисленные кровоподтёки, порезы и синяки. Но колдун всё-таки выглядит хуже. Вокруг него снег окрашен красным, он падает вначале на одно колено, держась за свой посох, но потом, обессиленный, опускается на второе. Кровь у него даже в волосах, заливает лоб и левую скулу. Владимир бросается вперёд, чтобы добить соперника, но сталкивается с Декабрём, тот коротким кинжалом отводит лезвие меча в сторону и хватает Октябрь за кафтан на груди.
– Давно не виделись, братья, – сухо роняет он и с силой отталкивает Владимира, отчего тот чуть не падает, отступая назад.
– Вот же невезение, – устало, на выдохе говорит Исай, убирает меч и приваливается плечом к дереву, понимая, что всё кончено и нет смысла продолжать бой.
Я бросаюсь к колдуну, обнимаю, не давая упасть, и тот моментально расслабляется, роняя голову на моё плечо. Январь присаживается рядом на корточки, забирает посох, с любовью и гордостью во взгляде треплет Февраль по угольным волосам. Этот жест кажется мне до нелепого странным. В моих глазах колдун всё это время был древним бессмертным существом, старше которого разве что сам воздух и земля. Но теперь он выглядит как младший брат, которого старшие пришли защитить. Февраль дышит прерывисто, глаза его по-прежнему закрыты.
– Брат, дай сначала своей живой воды, а уже потом будешь их морозить, – усмехается Январь, наблюдая за кислыми лицами осенних братьев.
Декабрь подходит к нам, складывает ладони лодочкой, и те сами собой наполняются прозрачной водой. Январь помогает младшему брату, и тот жадно пьёт в несколько заходов. Декабрь и мне даёт воды, заметив кровь на плече. Затем первый зимний месяц поднимается, подходит не к Исаю, а к Владимиру. Вновь хватает его за грудки, встряхивает как провинившегося юнца.
– Вы двое доигрались! Говорил я тебе за младшим своим братом следить, чтобы не удумал он глупостей! – Декабрь рявкает на осеннего брата, а тот смиренно сносит выговор. – Сколько тысячелетий он заговаривает тебе зубы, а ты ведёшься?! Наши столкновения были забавными, но ты должен был прекратить потакать Ноябрю, когда понял, что всё обернулось бедой. Или соврёшь мне, что не видел, как из года в год гибнет земля и урожай?
– В следующем году я собирался прекратить, – вяло оправдывается тот.
– Эта ложь смердит, как конский навоз жарким летом! – рявкает Декабрь. – Вам так забавно было играть в смертных, что вы и невесту себе захотели! Эта смертная княжна не ваша, она моя, декабрьская! И чтоб я больше не видел, как вы пытаетесь ей навредить!
Декабрь презрительно отталкивает Октябрь, будто ему даже стоять с ним близко противно. Владимир расстроенно поджимает губы, будто они с Исаем просто проиграли затянувшуюся партию в кости, хотя едва не сгубили всех людей на земле. Я вспоминаю слова Марта о том, что это противостояние длилось тысячелетиями. Победу одерживала то осень, то зима. Для них всё это и правда стало своеобразной игрой – то, что для нас означает жизнь.