– Всё в порядке, сестрица. Смотри! – Март без колебаний вталкивает свет в грудь Февраля.
Тот вначале с недоумением глядит на себя, потом поднимает взгляд на Март, ища ответ на невысказанный вопрос, а спустя мгновение ужас, печаль, горе и боль сменяются на его лице жутким калейдоскопом. Он как пружина распрямляется, оказываясь на ногах. Его горький вопль пугает даже зимних братьев. Мы все отшатываемся подальше, когда Февраль руками касается своего живота и груди. В страхе ощупывает своё тело. Стремительно отступает, налетает спиной на ствол сосны, чуть не падает. Синие глаза до боли распахнуты, невидящий взгляд лихорадочно шарит по нам всем. Он то ли молит о помощи, то ли боится нас. Вновь пытается отойти подальше.
– Что… – хрипит он. – Что ты натворил?! Вытащи…
Февраль мечется, словно подстреленный зверь, не способный вытащить стрелу из своего тела. Его очередной вопль переходит в болезненный стон. Он скребёт кафтан на груди ногтями, запускает длинные пальцы в волосы, с силой сдавливает голову, явно хочет убежать, но спотыкается, ударяется об очередной ствол. Шатается из стороны в сторону. Его агония ужасает, я не хочу смотреть, но и оторвать взгляд не в силах.
– Братишка, – неуверенно зовёт Январь, бледнея от волнения.
– Вытащи… – стонет Февраль от невидимой боли.
Он будто снова ослеп, шарит руками по деревьям, цепляется за них, загнанно хрипя. Пока не врезается в ещё одно, а там сползает по нему вниз и затихает. Подтягивает колени поближе к себе и прячет лицо, желая скрыться.
– Что ты натворил… что… что мне… теперь делать…
Моё сердце сжимается от картины чужого страдания, мне хочется его утешить, понять, что причиняет ему такой страх, но я, как и остальные, не решаюсь подойти ближе. Февраль замирает в напряжённой позе, прекращает дышать, пытается справиться с чем-то, что разрывает его изнутри.
– Разве соединение души должно быть таким болезненным? – пытаясь скрыть дрожь в голосе, спрашиваю у Декабря и Января.
– Нет. Я, наоборот, ощутил прилив сил, – заверяет Декабрь, а Январь крадучись приближается к Февралю, присаживается рядом и приобнимает того, что-то тихо шепча.
Исай и Владимир не вмешиваются, но даже они выглядят обеспокоенными. И я ещё больше путаюсь в их странных отношениях. То они желают убить друг друга, то переживают.
– Март, согрей княжну, у неё уже губы синие от этой погоды, – говорит Владимир, а я гляжу на голые, трясущиеся от холода руки.
А я и не заметила.
– Вероятно, это я виноват, – тихо бормочет Март и обхватывает мои ладони. Всё тело расслабляется и словно тает от его прикосновения. – Я собирался лишь ненадолго спрятать душу Февраля в человеке, но больше десяти лет – это слишком долго.
– Что с ним не так?
– Мы находимся в подобной форме – образе человека – недолго. Иногда дни, может, месяцы. Принимаем образ смертных пока хочется и потом опять становимся духами. Эти тела дают нам как множество привилегий, вроде возможности вкушать понравившуюся пищу, так и минусов, когда мы чувствуем боль и другие эмоции, – взрослым голосом объясняет Март, становясь похожим на бессмертный месяц. – Они нам незнакомы, но чем дольше мы находимся в человеческом теле, тем больше к ним привыкаем. Февраль первый из нас, кто провёл столетия в подобной форме, но он был один в этом лесу и испытывал мало различных эмоций.
Вспоминаю недоумение колдуна, когда я рассказала ему про одиночество. Март прав. Он чувствовал, но просто не понимал, что это такое. Он говорил, что не знает любовь, хотя не заметил, как привязался к животным.
– Но вторая часть его души жила, уверенная, что он человек. У твоего Ильи была семья, друзья, мечты… кто знает, сколько ваших смертных эмоций он успел пережить и вобрать в себя. А сейчас Февралю приходится всё это ощутить. И не за годы, а за секунды. Уверен, ему больно и страшно, он растерян. И, скорее всего, мне лучше удирать, пока он не собрался с мыслями и не решил напоить меня мёртвой водой, – с прежней улыбкой говорит мальчишка, вскакивает на ноги и действительно удирает, растворяясь среди деревьев.
Я с недоверием оглядываюсь вокруг, не зная, как мне теперь быть и во что верить. Плакать мне об убитом друге или поверить, что он всё ещё жив? Был ли у меня вообще друг, или впредь он обо мне позабудет? Печалиться мне, что Ильи я никогда и не знала, или должна ощутить облегчение, что Февралю более ничего не угрожает?
Вспоминаю их одинаковые глаза, упрямство и гордость, которая была присуща что колдуну, что Илье. Они оба любили пироги именно с грушей. От всех мыслей я сама хочу вцепиться себе в голову. Сдавить её, надеясь, что мучительные вопросы исчезнут.
Как я не заметила, что они даже вели себя схоже?
– Яра…
Резко оборачиваюсь на голос Февраля. Он подзывает меня усталым движением руки, и я нерешительно подхожу, опускаюсь на колени рядом с ним. Январь отходит, позволяя нам поговорить.
Я увидела и услышала слишком многое за сегодня, поэтому не ахаю и не удивляюсь, рассматривая немного изменившийся облик хозяина леса. Его волосы всё такие же тёмно-серые, но лицо перестало быть идеальным и неживым. У него появились едва заметные человеческие изъяны, а насыщенно-синие глаза и слабая улыбка напоминают Илью. Я тяну руку вперёд, касаюсь пальцами его щеки, чтобы удостовериться, что он настоящий. Будто соединилось два знакомых мне лица в одно. Февраль обхватывает меня руками, прижимает к себе, утыкаясь лбом в моё плечо. Стискивает так сильно, что весь воздух выходит из лёгких, но я не сопротивляюсь, хотя робко отвечаю на объятия.
– Это и вправду ты? Всё это время? – едва слышно спрашиваю я.
– Да. Илья… то есть я… я помню всё. Включая нашу встречу. Твою любовь к сказкам. Как я учил тебя стрелять из лука, а ты приносила мне еду на конюшню. Я помню… знаю каждую его… мою мысль, – прерывисто объясняет Февраль, продолжая прятать лицо. – Я помню боль от стрелы… знаю его, то есть мою… последнюю просьбу. Знаю, на что так и не решился.
Я судорожно втягиваю воздух. Февраль размыкает объятия, но не позволяет мне отодвинуться, обхватывает прохладными пальцами мою шею сбоку, тянет к себе. Глаза закрываются, когда его тёплые губы накрывают мои. Сама подаюсь вперёд ближе, боясь, что он отстранится после короткого прикосновения. Но он и не думает этого делать, наоборот, становится порывистым, делает поцелуй глубже, и моя голова кружится, как от нескольких кубков хмельного мёда. Его пальцы спускаются по моей шее, наполняя тело теплом, что согревает лучше, чем Март, Апрель или даже Июнь. За мгновения мне становится жарко, но воздух заканчивается и поцелуй прерывается.
– Это то, что он хотел… что я хотел попросить, – шепчет Февраль мне в губы, его дыхание остаётся прерывистым.
На его лице расцветает знакомая мне смущённая улыбка, в точности как у Ильи. Из груди у меня рвётся смех, а в глазах собираются слёзы. Облегчение наполняет всё моё тело, я начинаю верить, что мой друг всё-таки и не умер вовсе.
– Но кто же ты теперь? Илья или Февраль?
– Я и то и другое. Поэтому зови как хочешь, Яра.
Он смахивает снег, оседающий на моей голове. Хочет ещё что-то сказать, но нас прерывает Исай.
– Сюда идут люди.
Я поднимаюсь на ноги. Февралю помогает встать Январь, он закидывает руку брата себе на плечи и поддерживает, помогая оставаться в вертикальном положении. Февраль по-прежнему морщится от боли, держась за грудь в районе сердца.
– Мы не соврали тебе, княжна, – говорит Владимир. – Твой отец действительно направлялся сюда. Они добрались.
Они правы: земля вибрирует от топота копыт, а с юга слышны крики и громкие возгласы. Я улыбаюсь, двигаясь навстречу отцу. Тот появляется первым на своём добром вороном коне. Князь дёргает поводья, заставляя животное замереть, когда видит меня посреди снежного леса. На отце тёплый красный кафтан, подбитый соболиным мехом, на поясе меч в богато украшенных ножнах. Подле князя ренского на конях его свита, среди которых я узнаю отца и старшего брата Ильи, а позади ещё отряд, не менее тридцати всадников.
С недоумением они рассматривают окружающий пейзаж и устроенную разруху. Сломанные деревья и кровь, которую снег медленно скрывает. Растерянные взгляды скользят от меня к присутствующим зимним и осенним месяцам и обратно. Похоже, они не уверены, стоит ли верить своим глазам.
– Отец! – слёзы сами собой катятся по щекам. Я так сильно по нему скучала. Хоть беспокойство и оставило на лице отца следы в виде синяков под глазами, но, к счастью, он по-прежнему выглядит здоровым.
Князь Дарий в последний раз встряхивает головой, скидывая оседающие снежинки. Спрыгивает со своего коня, чтобы заключить меня в объятия, оценивающе осматривает мои одежды: порванные, местами зашитые или в крови.
– Яра! Что с тобой произошло? Твоё лицо… Ты была всё это время здесь?
Он ахает, проведя пальцами по моей давно зажившей щеке, а затем находит подсохшую кровь у меня на плече и рукавах.
– Кто из них тебя обидел?! – ревёт он, прижимая меня к себе, старается вытащить меч, но я хватаюсь за рукоять и не даю обнажить лезвие.
– Нет, отец, подожди!
Остальные воины спрыгивают на землю, готовые использовать оружие против присутствующих мужчин. Декабрь примирительно поднимает вверх руку, демонстрируя, что не желает зла.
– Мы не хотим сражаться с вами. Теперь оставим тебя, княжна. Тебе многое предстоит рассказать.
– Кто вы такие?! – сердито, низким вибрирующим голосом спрашивает отец. – А вы, князья Истрога, что делаете? Обидели или защищали мою дочь?!
Декабрь, не дожидаясь опрометчивых ответов, хватает Ноябрь и Октябрь за плечи, стискивает так сильно, что я даже издалека догадываюсь, что им больно.
– Прощай, княжна. Благодарю я тебя за помощь, за то, что спасла нас. И не бойся впредь, – вновь обращается ко мне Декабрь. – Больше тебя они не потревожат.
– Нет, погоди! – я делаю порывистый шаг к Февралю, чувствуя неладное. Тот успевает встретиться со мной взглядом, когда Январь забирает его.