Давид начинает подниматься как будто, и я хватаю за рукав. Тут же понимаю, что он доставал из кармана мобильник, мои действия максимально неуместны.
— Извините. Я хотела с вами поговорить. Можете выделить мне минуту?
Он быстро что-то пишет и убирает телефон в карман.
— О чем?
Простой вопрос заставляет чувствовать себя неадекватной, и я мешкаю.
— Роман Ростиславович и Ярослав Ростиславович… — тянет Давид, заполняя паузу. — Довольно интересное решение в выборе имен, дайте угадаю: вы любите букву «Р»?
Я опускаюсь на колени, чтобы помочь мальчикам дотянуться до машинок.
— Нет, они Владиславовичи. Ростик не их отец. У мальчиков моя фамилия и мое же отчество. Ростислав предлагал свою фамилию и имя, когда мы женились, но я пока отложила этот вопрос. Расписаться — это одно, а вот с усыновлением все же спешить не стоит.
— То есть, они Филатовы? И Владиславовичи.
Усмехаюсь.
— Да. Их биологический отец в гробу сейчас снова перевернулся. Он презирал моего отца, а теперь его дети носят его имя. Но знаете, когда твоего парня находят в море с пулей в голове и без рук, не очень-то спешишь афишировать факт беременности.
Хищно сверкаю глазами, жадно вглядываясь в профиль Северянина. Давид в ответ даже не моргает, лишь слегка улыбается.
— Какая занимательная история. Не думали написать мемуары?
— Может быть, позже. Забавно: у вас в глазах как будто нет осуждения. Вы знаете, в глазах их отца тоже никогда не было осуждения, что бы я ни делала. — Машинально играю с мальчиками. — Когда человек живет сложную жизнь, он понимает что у других все тоже не просто. Очень непросто. Поэтому, смею предположить, что вы бы тоже могли рассказать парочку душещипательных историй о себе.
Северянин улыбается шире. Вот сейчас, вблизи, я вижу, что аккуратная борода как будто неравномерная в том месте, где у Адама был шрам. Хотя… нет, с другой стороны также.
— Вполне. Под стакан виски только если. Себе. И бутылку тому, кто согласится послушать.
Сердце так колотится, что больно. Северянин говорит:
— Что случилось с отцом мальчиков?
— Он погиб, когда я была беременна. Он их даже не видел, к сожалению.
Мы смотрим на то, как дети разбирают коробку игрушек.
— Мои соболезнования.
— Спасибо. Я долго не могла это принять, все ждала, ждала. Но потом до меня дошло: он бы нас не бросил. Если бы был жив, нашел способ вернуться откуда угодно. Разве что из ада не смог бы. Оттуда нет выхода, так часто говорит один мой друг. Поэтому я смирилась и стала его жалеть.
Северянин усаживается на пол, и я делаю то же самое. Силы как-то резко покидают. Пора бы готовить детям завтрак, но они заняты, и я даю себе минуту. Одну минуту. Я закрываю глаза и пытаюсь представить, что это мы с Адамом в какой-то параллельной реальности. Нас разбудили голодные дети. И мы пришли сюда в поисках еды. И что у нас впереди этот день, и следующий, и еще… И я могу уткнуться ему в шею, вдохнуть его запах. Что я могу расслабиться, зная, что именно он мой муж.
— Вы думаете, он в аду? Почему не в Раю? — говорит Северянин.
— Из Рая он бы вернулся за мной, я же сказала, — улыбаюсь, отдавая себе отчет, что вполне тяну на сумасшедшую. — А у вас есть дети?
Он качает головой.
— Почему?
— Не хочу.
— Уверены? — киваю на своих мальчишек. — Их отец тоже не хотел детей. Но это только потому, что он сам был несчастливым ребенком. И не понимал, как правильно. Я тоже не понимала. Раньше.
— И как же нужно?
— Просто любить их изо всех сил. Когда любишь, все становится очевидно.
— Ваш муж знает о вашем прошлом?
— Да. Он меня очень поддерживает. Отец близнецов был бы в бешенстве, если бы я связалась с бандитом. А Ростислав хороший человек.
— Где же он тогда? Я как вас ни увижу, вы сами со всем справляетесь.
— Он сова, не любит вставать рано. И это не его дети. Я не хочу, чтобы они его раздражали. Когда-то я очень раздражала свою мачеху. Это закончилось так себе. — А потом я резко меняю тему: — Вы мне напоминаете одного человека. Можно мне на вас посмотреть? Просто посмотреть немного.
Снова в дребезги.
— Кого?
Я поворачиваюсь к нему и смотрю в глаза.
— В последнее время я так сильно по нему скучаю, что он мне всюду мерещится. В разных людях. Как будто живой, здоровый.
Это уже слишком. Я опускаю глаза. Напрягаюсь. Мешкаю.
— И что бы вы сделали, если бы он оказался вдруг жив?
Меня мгновенно швыряет в пот, и хватаюсь за горловину своей футболки. Тяну в сторону. Какая же жара.
Невыносимо.
Давид касается пальцами моего подбородка. Неожиданно. Как-то особенно резко и навязчиво.
Я сильно вздрагиваю всем телом.
Каждую клетку пронзает током, в мозг, как кинжал врезается мысль: «Адам делал точно также». Никто в мире больше не считает эрогенной зоной подбородок, самая идея этого какая-то чушь.
При этом на целую секунду я откликаюсь каждой клеточкой.
Задерживаю дыхание, резко вскидываю глаза, чтобы увидеть голод в глазах Северянина.
Глава 13
Голод, выжигающий клеймо на душе. Жажда тепла, близости. Буквально требование.
Сейчас.
Давид смотрит в упор, и я отчетливо вижу тонкие окружности вокруг его карих, мать его, зрачков.
Гребаные линзы.
БОЖЕ МОЙ! Я была права!
Счастье взрывается в каждой клетке! Но Адам не шевелится. И я… как будто тускнею тоже.
Застываю статуей. Подо мной будто тонкая корка льда, одно неверное движение, и провалюсь в ледяную бездну. Захлебнусь насмерть в этом озере, которое в нескольких шагах.
Растерявшись, я перевожу глаза на его губы.
Вновь вскидываю. Пытаюсь найти объяснение. Какое-то вменяемое оправдание, почему так.
Но он молчит, не помогая.
— Сними линзы, — напряженно, яростно, сквозь зубы. — Пожалуйста.
— Ответь мне, Радка, — говорит он с привычным, едва заметным южным акцентом, взявшимся из ниоткуда и ранящим в сердце. — Что бы ты сделала, будь он жив и здоров?
Пульс бьет.
Жив и здоров.
И счастлив. Без нас всех.
Пустота внутри вспыхивает и заполняется тягучим, черным чувством.
Сердце разрывается на части.
Черт. Черт. Черт.
Я окончательно сошла с ума. Самым натуральным образом. Дергаю подбородком, освобождаясь, но Давид снова касается меня пальцами. Я смотрю в его прищуренные карие глаза, в расширенные зрачки и начинаю дрожать. От горя и осознания.
От такого страшного понимания, что словами не описать.
Рывок, я сжимаю его запястье, отстраняюсь и говорю:
— Тогда я бы его сама убила.
Довольная улыбка расползается по губам Северянина, и в этот момент я отчетливо вижу след от шрама именно на том месте. Идеальная работа, издалека ни за что не заметишь.
Слезы капают на руку.
— Как бы ты это сделала, девочка? — спрашивает он.
— Пристрелила бы собственными руками. — Я пялюсь на него. Передо мной принц красивый, а не чудище, но никогда еще мне не было так жутко. Разум сопротивляется. Я хотела убедить себя, что мои навязчивые мысли — плод больной фантазии. К иному повороту я была не готова. К тому, что окажусь права, не готова! Я хочу кинуться ему на шею, сжать так сильно, как только могу, но при этом не двигаюсь.
Потому что этот принц прекрасный совершенно чужой мне человек.
Чернота топит изнутри.
— Убила бы, и глазом не моргнула.
Северянин наклоняется ближе, я закрываю глаза и против воли вдыхаю его запах. Сама будто в ад скатываюсь, к нему на пепелище прошлой жизни.
Тот самый запах.
Его запах.
Его дыхание касается мочки уха и я слышу:
— Лучше найми киллера. Обязательно хорошего, потому что если этот человек, о котором ты говоришь, действительно жив — он может быть опасен. Одна ошибка и конец всем. А тебе есть, что терять.
Он касается своей щекой моей и прекрасно ощущает, как я дрожу. Это скрыть невозможно, пытаюсь, не получается.
А потом он мягко целует меня в чувствительную область рядом с ухом.
Проваливаюсь под лед. И больше не существую.
В этом состоянии обнимаю подползшего Ромку, прижимаю к себе. Инстинкты срабатывают, на них одних и действую.
Северянин отстраняется, треплет Рому по волосам.
— Славные парни, — говорит он. — Хочу их узнать получше.
— Мне… лучше уехать. Сегодня же. Домой. Спасибо, что поговорили со мной, Давид Сергеевич. Я думаю, мы найдем общий язык, и «Залив свободы» будет ваш.
Голодный Ромка начинает хныкать. Я поднимаю его на руки и усаживаю в детский стульчик. Шок такой силы, что я едва ногами передвигаю.
Северянин поднимается с Ярославом, пока я подкатываю второй детский стул, и усаживается ребенка рядом с братом. Пристегиваю второго мальчика, проверяю ремни, и начинаю готовить смеси.
Еще вчера я видела сходство между Адамом и Северянином, сейчас же на сто процентов понимаю, что они разные. Совершенно. Потому что мой Адам бы так не поступил со мной никогда. Кажется, моего Адама и не существовало.
Только фантом. Образ, который я слепила, чтобы выжить.
Я жила в заблуждении.
Что я здесь делаю?! Бежать!
— Рада, ты с детьми останешься пока здесь, — говорит Давид с легким акцентом Адама.
Качаю головой.
Мои глаза круглые. Я быстро готовлю смеси и раздаю вопящей публике бутылочки.
— Ростислава отправь домой. Он сейчас не нужен, — дает распоряжения.
— Давид Сергеевич, что вы несете.
Живой. Здоровый. С новой привлекательной внешностью. Безумно богатый. С красивой невестой. Кинувший всех.
Я помогаю детям держать бутылочки.
Хочу подойти и ударить его. Вцепиться ему в лицо, в плечи. Но я не представляю, какой будет реакция.
Поднимаю глаза на Давида, дрожу и отворачиваюсь. Передо мной мертвое внутри северное чудище, с душой как ледяное озеро.
Адам просил немного тепла, пока заканчивал с делами. Так, получается?
— Рада, посмотрим на меня. Рада, — зовет он.