Стоит в проходе в кухню, прислонился плечом к косяку, наблюдает за моими действиями. Как баночки открываю. Раздаю детям пластиковые ложки. У нас ритуалы везде и всюду, иначе дети начинают нервничать. Даже цвет ложек для удачного полдника важен.
— Примерно с месяц назад они начали мешать другу другу есть. Мы с Надей никак не могли понять, в чем дело. Тянулись друг к дружке, рыдали. Я сначала думала, скачок в развитии. Ну не поссорились же в одиннадцать месяцев! Рановато для дележки территории. Интрига держалась, пока мы не посадили их рядом. — Делаю театральную паузу. — Слюнявчики с машинками. Парни не сообразили, что у них такие же повязаны, и тянулись друг к дружке, чтобы отобрать. Ни обеда, ни ужина не получалось. Пришлось купить скучные, однотонные и вуаля!..
— Я по тебе соскучился, — говорит Давид.
И я замолкаю на полуслове. Эти жуткие слова врезаются в меня с размаху, как запрещенное оружие. Плечи каменеют. Столько ночей в холодной постели. Столько горя и одиночества. Чтобы услышать, что он соскучился по моей болтовне?!
Он это серьезно?
Оборачиваюсь. Давид все так же спокойно смотрит в глаза.
— Не смей. Никогда. Говорить такое. Ублюдок.
— Мне солгать?
— Ты для начала хотя бы попытался бы извиниться!
— С трудом представляю, как это сделать.
— Сделал бы вид, что сожалеешь, для разнообразия! Что понимаешь меня! Что тебе, мать твою, жаль!
— Это был несчастный случай.
— Да я не про Ростислава сейчас!
— Я тоже.
Он подходит и присаживается за стол. Мы оба смотрим, как едят дети. Больше размазывают пюре по лицу. Меня потряхивает.
— Эти дети идеальны, — произносит Давид те же самые слова, которые я постоянно всем повторяю. И на которые все усмехаются. Впервые, кто-то разделяет мою точку зрения. — Я не знал, что так вообще бывает.
— Ты их видел мало. Но… думаю, ты прав. Они самые красивые, и самые лучшие. Когда они родились… — я быстро вытираю вмиг ставшие влажными глаза. Обычно это никому не интересно. Вообще никому на свете, ни единому человеку. — Рома был совсем маленький. Ты даже не представляешь себе. Ярик весил два семьсот, а Рома — два двести… их на руки боялась брать. Там ножка была, — показываю пальцами три сантиметра. — Вот такая. А к выписке я с ними двумя уже гоняла по палате. Привыкла.
— Не может быть. Два пакета гречки.
— Два пакета гречки, — повторяю я. — Золотой. Когда они родились, от меня потребовалась вся выдержка. Я думала, ты умер. Твою мать, Адам. Я думала, тебя больше нет! — говорю сквозь зубы. — Я каждый день просыпалась с этой мыслью. Я каждый день просыпалась в этом ужасе.
Не могу набраться сил и посмотреть на него. Потому что если снова увижу равнодушие, если натолкнусь на пустые глаза, просто не выдержу.
— Я так хочу пожелать тебе пережить то же самое, чтобы почувствовал. Но у тебя, наверное, нет достаточно близких для этого людей. Разве что Венера, и ей я зла не желаю. Она вроде дорожит тобой.
Вытираю детям рты салфетками
— Я не знал, что ты беременна, малышка. И не знал долгое время. Даже когда они уже родились.
Я так громко всхлипываю, что ненавижу себя за слабость.
— Да пошел ты! — отшатываюсь. — Что я должна была делать? Сторисы пилить, блог завести? Как бы я назвала его? Наш папа жил на дне океана? Разумеется, я все скрывала столько, сколько только было можно! Они бы все на меня накинулись снова, моя психика и без того была шаткой. Ты бросил меня одну.
— Мы расстались намного раньше, потому что у нас ни черта не вышло. И я не понимаю, зачем ты себя обманываешь.
Мое бедное сердце.
— Расстаться — это другое. Это когда ты можешь увидеть человека, поговорить с ним. Сказать, что скучаешь!
— А ты скучала? — облокачивается на локоть.
Качаю головой.
— Тебе это польстит? Серьезно? Давид, ты нас всех размазал по стенке. Как тебе с этим спится? Нормально? Ты вообще испытываешь что-то? Хоть иногда?
Глава 18
— Если начинаю испытывать, то звоню своему психотерапевту, и он выписывает таблетки, — делится Давид.
Я замолкаю.
Впервые, наверное, с самого утра в глазах Северянина мелькает что-то, относящееся к моему Адаму. И делающее его человеком, несмотря на все зло, что ему причинили. И причинил он сам.
— Что, не вывозишь? — спрашиваю с усмешкой, но полушепотом.
— Ты забыла, как я сплю? — усмехается.
Я взволнованно прижимаю кулаки к груди. Опускаю глаза.
— Новая личность не решила проблемы со сном? Да ладно.
— Так помнишь или нет?
Сглатываю. Еще бы. Он нередко выматывал себя до состояния, когда глаза сами закрывались. Оставаться наедине со своими мыслями — в его жизни было самым сложным.
— Конечно, Давид. Я все помню.
— Ну и что тогда спрашиваешь?
— Значит, разрубил гордиев узел. Если хочешь знать, мы ужасно скучали по тебе прежнему.
— Тебе кажется.
— Есть такой вид насилия: убеждать людей, что их чувства ненастоящие. Ты им постоянно занимаешься. Еще с нашей первой встречи. Об этом твой психотерапевт ничего не сказал?
— Кругом насилие во всевозможных его проявлениях. — Он берет салфетку, тянется к Ярику, но на середине останавливается. — Давай лучше ты.
Не спорю и не учу его, как правильно. Не подбадриваю.
Сама помогаю детям, при этом постоянно кошусь на Давида. На то, как пристально он разглядывает мальчиков, словно они диковинные. Когда я воображала себе этот момент, он был куда романтичнее: воскресший Адам в моих фантазиях подбегал бы к сыновьям, подхватывал их на руки, прижимал к сердцу и начинал плакать как мальчишка. Я бы тогда чувствовала себя особенной. Наверное, я и правда его идеализировала. По крайней мере свое место в его жизни.
Он смотрит-смотрит-смотрит. Неотрывно, жадно, словно впитывает в себя их образы. Ему… интересно.
И это как будто маленькая победа. Возможно, рычаг? Потому что как иначе с ним теперь разговаривать я не представляю.
Детишки балуются, гулят.
— Что теперь будет? — спрашиваю я спокойно.
— Нам не обязательно обсуждать это прямо сейчас. Ты измотана и напугана.
— Мой муж чуть не погиб, разумеется, я измотана! Сегодня страшный день. Во всех его проявлениях. И он только, блин, на середине.
— Рада, посмотри на меня.
Я качаю головой, но слушаюсь. Не сдерживаюсь, правда, и кривлюсь при виде карих глаз. Мне нравятся карие, такой цвет радужки у моих детей. Просто у Адам они лживые. Сплошная театральная постановка. Непрекращающийся сюр.
— Ты всегда была не по годам умненькой девочкой. Как ты думаешь, мне сейчас нужна смерть в отеле с расследованием и вытекающими?
— Вряд ли.
— Хорошо. Поэтому перестань трястись. Нам всем будет удобнее, чтобы твой муж пока оставался в здравии. Но лучше, чтобы подальше отсюда. Надю бы тоже хорошо отослать. Она беззлобная, но дуреха. Мало ли что выкинет. Как в прошлый раз, например.
— Можно, мы тоже уедем? Пожалуйста, — сжимаю ладони. — Я обещаю, что привезу детей позже, когда ты снова захочешь их увидеть. Но сейчас мне плохо. Дурно. Я не могу на тебя смотреть. Я чувствую, будто заблудилась в лесу, и ничего не понимаю. Как ты это провернул? Неужели не было другого выхода?
Мы слышим шум, и оба оборачиваемся: Надя открывает дверь, впуская в домик поток холодного воздуха.
— Бр-р! Ну и дубак! Что-то мне уже поднадоел север… ой, здравствуйте! У вас прекрасный отель! — быстро говорит она, заприметив Давида. — Один из самых красивых, что я видела!
— Спасибо, — произносит Давид.
— Ты рано, — упрекаю ее я.
— Там никого нет, мне одной скучно. О, вы уже полдничать сели! Не рано? Сейчас я приберу!
Надя уходит мыть руки и переодеваться. Давид же нехотя поднимается.
— Приходи вечером в ресторан, пообщаемся, — говорит он с нажимом, как будто я не могу отказаться.
Быстро киваю и поднимаюсь, чтобы убрать тарелки в мойку. Как прежде уже не будет, и мне нужно разобраться, как действовать дальше. Мне нужно понять своего нового оппонента.
После прихода Нади и выпиваю чашку ромашкового чая и вырубаюсь мертвым сном на три часа.
А проснувшись, свежим разумом прихожу к мысли, что смерть Ростика Давиду и правда может быть невыгодной. Но, тем не менее, этот человек привык действовать в экстренных ситуациях и быстро менять решения, поэтому открытая провокация — это не мой вариант.
Как бы там ни было, мне нужно собрать побольше информации. Поэтому я принимаю душ, укладываю волосы, выбираю платье по фигуре и, попрощавшись с Надей и мальчиками, отправляюсь в ресторан.
Дорога занимает несколько минут, но я успеваю порадоваться, что захватила шапку. Бр-р. Тропинка, правда, очень красивая, вся в огнях. В какой-то момент я останавливаюсь даже полюбоваться на озеро.
В ресторан захожу с колотящимся сердцем, готовая ко всему на свете.
Давида замечаю мгновенно — он в компании утренних рыбаков стоит у барной стойки. Мужчины бурно что-то обсуждают. Администратор помогает снять верхнюю одежду, но не успеваю я сделать и нескольких шагов, как меня замечают.
Взгляды мужчин обращаются в мою сторону. Они все бизнесмены или топ-менеджеры, одеты довольно расслаблено, но при этом дорого. Я встречала таких на конференциях.
— Добрый вечер, Рада, верно же? Как ваш муж?
Разумеется, они все волнуются. Оборачиваются, разглядывают.
— В порядке, спасибо. До утра побудет в больнице, а там по состоянию. Опасный спорт, ваша рыбалка.
— Это случилось так быстро, мы поначалу и не поняли… Только что стоял на катере, бульк и тишина. Еще и без гидрокостюма!
— Да, он не успел надеть. В них неудобно.
— Хорошо, что Давид и парни быстро сориентировались, развернули катер. Я как осознал, что в ледяной воде человек, мгновенно вспотел. Роман, кстати, — представляется один из мужчин. Протягивает руку и бесстыже пялится в глаза.
— Очень приятно. Вас зовут как одного из моих сыновей, — улыбаюсь я.