— У вас их много?
— Двое. Иногда, правда, кажется, что все десять. Они мое главное счастье в жизни.
— Вот как. Может, вино, шампанское? — уточняет Роман.
— Спасибо, я почти не пью.
— Тебе не помешает немного расслабиться, — перебивает Давид. — Егермейстер, пожалуйста, в ледяной стопке, — заказывает он в баре, и на стойке тут же оказывается наполненная стопка и чашечка с лимоном и солью.
— Выпьешь со мной? — спрашиваю я сухо.
— Две стопки, Аркадий.
Мы поднимаем стопки, но не чокаемся, я быстро опрокидываю свою, закусываю лимоном. И говорю:
— Еще.
Спустя еще две стопки, я занимаю место за большим круглым столом, за которым ужинает хозяин отеля с их друзьями и женами. Венеры нет, и мне не терпится узнать, куда она делась.
Давид ведет себя так, будто он в кругу этих людей провел всю свою жизнь, словно это его друзья детства и самые близкие люди. Слушает, отвечает, улыбается. Расслаблен, весел, спокоен.
Я спрашиваю у Нади про детей, убеждаюсь, что они крепко спят, и осушаю бокал шампанского. А потом и еще один до середины.
С непривычки алкоголь быстро ударяет в голову. Я догадываюсь, что Давид позвал меня сюда не просто так, мое присутствие важно, это часть какой-то игры, и снова не понимаю, какой.
Время летит вперед! Мы всей компанией оставляем пафосный ресторан переходим в соседний зал, где располагаются бильярдные столы. Я тоже беру кий, верчу в руках.
Как же давно я не играла? Сто лет, наверное. В детстве меня учил отец. Потом много лет я не помнила о бильярде, пока не начала жить с Адамом. Мы часто ездили в бар поиграть. Это было весело. Он учил меня всяким штукам.
— Ты умеешь? — спрашивает Роман.
— Да, немного, — отвечаю я. — Совсем каплю.
— Тогда разбивай!
Что я и делаю. Игра захватывает, я сосредотачиваюсь на действиях, и выигрываю!
— Немного? Она сказала немного и разбила меня всухую!
— Мой парень меня учил, — говорю я. — Он неплохо играл. Раньше. Я была уверена, что все забыла.
Бросаю взгляд на Давида, который стоит у бара и, оказывается, неотрывно следит за мной. Разумеется, слышал каждое слово. Слегка улыбается.
— А вы не играете? — спрашиваю я, отдавая себе отчет, что скачу с ты на вы, но ничего не могу поделать.
— Не умею, к сожалению, — отвечает. На губах вновь скользит легкая улыбка.
И в этот момент меня окончательно размазывает.
Живой. Живой. Живой! Он живой!
Я верила, я знала, я сердцем чувствовала. Не могла в душе похоронить его, искала глазами на улице. Была права. Воспоминания о том, как мы обнимались на пляже, целовались в ванне, расплескивая воду и смеялись обрушиваются градом. Вот же стоит. Он.
Я набираю воздуха в легкие.
Была готова на все, чтобы увидеть его еще раз. Получается, я лгала? Самой себе? Раз не радуюсь. Раз не испытываю восторга за его счастье с Венерой, вместо этого — словно в пустоту рухнула. Кругом лицемерие.
Я быстро отворачиваюсь и отхожу в сторонку к подоконнику. Опускаю глаза и вдруг обнаруживаю зацепку на колготках. Решаю разгладить, нервно поддеваю ногтям — крошечная зацепка мгновенно превращается в дыру. Пытаюсь ее стянуть, и стрелка ползет вверх.
О нет.
Я чуть приподнимаю юбку, дабы убедиться, что дела плохи. Быстро оглядываю гостей, к счастью, никто на меня не смотрит… кроме одного человека.
Давид Сергеевич смотрит на мои ноги. И взгляд у него точно такой же, как был у Адама, едва мы оказывались наедине.
Глава 19
Я пулей залетаю в дамскую комнату, хлопаю дверью сильнее, чем планировала, и кидаюсь к раковине. У меня явно начинается истерика.
Тщательно мою руки, вытираю их полотенцем, бросаю его в корзину. И снова мою, как будто одного раза недостаточно. Зачем он так смотрит на меня? Что ему нужно?
Сердце колотится, в горле сухо.
Дверь распахивается, я быстро поднимаю глаза и вижу в зеркале Давида. Я так быстро улепетывала, что он, видимо, решил пойти следом. Где логика? Где в его поступках хоть какая-то логика?!
Я ничего не понимаю. У меня голова кругом. Я дурею, меня потряхивает.
А еще это первая наша встреча наедине. И время словно останавливается.
Отсутствие свидетелей позволяет не играть роли.
Я застываю и смотрю на него с ужасом. Просто смотрю, потому что видеть этого человека живым — настоящее чудо.
Слова из себя выдавить не могу. Руки плетями висят, сама же я будто сутулюсь под гнетом происходящего.
Все так быстро происходит, что спустя время я точно не воспроизведу последовательность действий. Но буду помнить свое внутреннее состояние.
Девид очерчивает меня взглядом — медленно, внимательно. Сейчас он смотрит на меня точно также, как раньше смотрел Адам. Этот его особенный взгляд много месяцев был очень важным для меня. Я же поначалу так отчаянно его боялась, думала, бандит, психопат, обидит и не пожалеет. Но ни разу. Ни разу. Просто смотрел. А потом, когда сама к нему пришла, и мы начали встречаться, он стал открыто меня рассматривать, и в эти минуты я чувствовала себя неотразимой. Столько боли между нами было. Столько боли и счастья. Нездоровые отношения. Почему-то незабываемые.
Эти воспоминания как будто зависают между нами невесомой вуалью.
В какой-то миг я вижу в его глазах тень сожаления. И все становится ясно.
Кристально чистая ситуация. У нас была жизнь — в чем-то хорошая, в чем-то плохая, но она закончилась.
Закончилась.
Он ее закончил. Выбрал другую. Не меня.
Но он жив.
Я вспоминаю, как обнимала его, целовала бесчисленное количество раз. Его ужасный шрам, его улыбку, его заботливые руки… Смертоносные для других, но неизменно нежные для меня.
Он вернулся за своей землей и детьми. У него есть Венера. У меня Ростислав, за которого я буду сражаться, пусть даже с вернувшимся из ада Адамом. Ничего не вернуть. Ничего не изменить. Но на целую секунду я позволяю себе обрадоваться. Потому что мне это нужно. Потому что в этот момент я, Рада Филатова, становлюсь самой собой.
— Рада, ты в порядке? — спрашивает Давид, чуть склонив голову.
Я быстро вытираю уголки глаз.
— Колготки порвала, бывает.
— Тебе никто настроение на испортил? Роман?
— Тоже утопишь? — усмехаюсь.
Он — не улыбается. Надо идти к детям. К своей семье. У меня есть семья.
Я улыбаюсь — широко, истерично. А потом взрываюсь! Подбегаю к Давиду и крепко обнимаю его за шею.
— Живой, — шепчу я ему на ухо, адски сжимаю в руках. С придыханием шепчу: — Живой. Живой. Живой!
Он каменеет. Не ожидала, как будто бы. А я его обнимаю, не подушку, не пустоту, не кофту, которую носил когда-то. Его самого! И мне так горько, что не меня выбрал. Так горько, что жизнь Давида оказалась для него привлекательнее!
Я вдыхаю его запах, черт возьми тот самый запах, перемешанный, правда, с незнакомой туалетной водой. Более тяжелой, какой-то наверное, страшно дорогой. Но едва он обхватывает меня за талию тоже, едва наши горячие тела соприкасаются, я быстро чмокаю его в щеку, отстраняюсь.
Никогда.
— Пусти. Достаточно. Мне больше не нужна твоя забота. Мне пора идти к детям.
— Я хочу показать тебе свой дом, — он сжимает крепче. И я понимаю, что за этим стоит. Почему бы при встрече не переспать, по старой дружбе, не так ли? У него там тоже какие-то картинки возникли?
Качаю головой. Если бы я не любила его. Если бы не была замужем.
— Ты — навеки призрак. Ты заставил меня думать, что я сумасшедшая. И я тебя не прощу за это.
Я поспешно выхожу из туалета и, чуть не сбив официантку, устремляюсь к гардеробу. А потом на улицу, в прохладу, свободу, в ночь. Спешу и в свой домик.
Долго стою под душем, потом пью ромашковый чай и мерю давление — как ни странно, оно в норме. Хотя я думала, что с ума сойду от стресса. Часть меня по-прежнему благодарна ему за все, и рада, что он жив. Взрослая, разумная часть.
Но у медали, как известно, две стороны. И как женщина, я не достигла столь высокого уровня просвещения, чтобы принять его поступок.
Следующим утром я просыпаюсь полной сил и энергии. Во мне столько света, сколько не было с самого рождения мальчиков!
Полчаса мы с Ростиславом болтаем по телефону. Он чувствует себя значительно лучше, с юмором рассказывает про особенности нахождения в больнице, питание, свое самочувствие. Бодрится.
А я бегаю по домику, собирая детей к завтраку и собираясь сама. Как обычно в спешке. Надя, ранняя пташка, убежала на утреннюю прогулку. Неужели с кем-то познакомилась?
Безумие вчерашнего дня улеглось в сознании, и я нашла плюсы: по крайней мере я не схожу с ума. Нутром этого гада чувствовала на этом свете, вот и не верила. Как будто связь у меня с ним. Вот только в одностороннем порядке.
Здравый рассудок — это необходимый минимум для нормальной жизни, и он у меня есть.
Я усаживаю детишек в коляску и выхожу на тропинку. Мобильник снова вибрирует — на этот раз отец. Я прижимаю телефон к уху, и, не замедляя хода, говорю:
— Доброе утро! Что-то случилось?
— Привет, доченька. А что-то должно случиться? Мы звоним узнать, как у тебя дела. Не пишешь, не звонишь, совсем позабыла отца.
— Ты тоже не звонишь. И не часто внуков проведаешь, — усмехаюсь.
— Что я буду звонить-мешать? Ты могла бы узнать, как там батя поживает на пенсии.
— Пап, я не дам тебе денег.
Секунду длится тишина.
— Из нас двоих только ты о деньгах и думаешь. Меркантильная стала, трудно разговаривать. Я что, не могу приехать, поиграть с внуками? Вот сегодня приехал, а вас нет, оказывается. Даже слова не сказала, что уезжаешь.
— Прости. Ты давным-давно если звонишь, то только чтобы предложить какую-нибудь невыгодную сделку. Как Нина? Пава?
— Помаленьку. Учатся, подрабатывают. У Нины скоро день рождения, мы подумали, что хорошо было бы отменить его в твоем отеле, но Светлана сказала, что нет номеров.