— Расскажи еще про нее. Все, что запомнил, — отстраняюсь и сажусь ровно.
Давид проводит рукой по своим волосам, взлохматив их. И, чуть помедлив, говорит ровно, в своей привычной манере, может, самую малость растерянно:
— Мне понравилось, как она себя повела. Сказала, что не будет нас унижать и предлагать мне копейки с пенсии. Но подарит цветы с самой своей красивой в этом году клумбы. Это было странно, мне их некуда было ставить, разумеется. Они не смотрелись в цеху. Такие белые. На следующий день я подумал, хорошо бы построить дом, где бы такие росли гармонично. Ладно, это уже в сторону. Бабуля призналась: иногда ей бывает страшно, что она умрет, и ты останешься совсем одна, потому что от Филата толку мало. Тут я с ней был согласен.
— Да, она всегда боялась, что я останусь одна и попаду в какую-нибудь западню. Как в общем-то и вышло. Чем я только думала? Проехали. Что она еще сказала? Давай продолжим этот разговор, пожалуйста, пока дети молчат.
— Поохала. У меня лицо было разбито. Она сказала, что попросила бы за тобой присматривать издалека — это слово особенно выделила, — но видит, что вряд ли проживу долго. Святоша так веселился, чуть со стула не упал. Он тогда не понял, кто она, и кем приходится Филату.
Я продолжаю улыбаться ему. Рассматривать его. Наблюдать, как дышит. И почему-то плыть будто по морюшку.
— Представляю себе. Это в стиле бабули. А ты присматривал? Чуть-чуть? Ты ведь не мог отказать старушке!
— Издалека. Потом ты переехала в столицу, у тебя все было нормально.
Наши дети надулись молока и вальяжно побросали бутылочки прямо на пол. Откуда только взялась царская кровь в этих созданиях?
— Пару ведер клубники, — говорю я, — мы всегда отправляли моим сестрам. Я лично собирала эту ягоду, бабуля бы скорее крапивы нарвала Лизавете голыми руками, чем сделала что-то хорошее.
Давид смеется, и я продолжаю:
— Я же считала своим долгом — позаботиться о них, стать как бы семьей. В семье ведь все друг о друге заботятся, иначе какой в ней смысл, да? Мне было горько, когда они все уехали заграницу, оставив меня у тебя.
Давид берет бокал и осушает на половину. Я пью кофе.
— Ешь, — говорит мне. — Впереди дорога.
— Я помню в каком ты был шоке, когда я вывалила на тебя все свои проблемы. Но я знала, что ты не откажешь женщине, с которой спишь.
— По этой причине годам к тридцати сосредотачиваешься только на одной-единственной, — он поднимается из-за стола и собирает бутылки.
Усмехаюсь.
— Вот он секрет мужской верности: минимизировать количество проблем и забот. Мои, правда, были самые масштабные, да же?
— Ты затмила весь мир.
Наши дети помогают друг другу слезть с дивана и несутся к нам, мы разбираем по одному и угощаем клубникой. Когда я поднимаю бокал и произношу тост, мой голос звучит хрипло:
— За абсолютную верность!
— За нее! — отвечает чужой жене чужой жених и допивает шампанское.
Глава 35
Наверное, это и правда мой первый отпуск в сознательном возрасте. День за днем я учусь расслабляться и отпускать контроль. Фокусироваться на детях, как и положено мамочке в декрете. Обстановка и отношения Давида этому способствуют.
Сам Литвинов параллельно работает, а работа его состоит в том, чтобы висеть на телефоне с Венерой. Ему достаточно отойти в сторону, чтобы я уже знала: с ней разговаривает. И каждый раз, когда он исчезает из поля зрения, ревность накатывает волной, обжигая душу.
Его отношения с невестой — не мое дело и не моя проблема. Это он организовал себе прикрытие, и это его очередная ноша, точно также, как моя — Ростислав. Но я точно знаю, что раньше она ему так часто не звонила. Венера — профи, она способна прекрасно управлять отелем, не советуясь о каждой мелочи с боссом. Но она советуется. Дергает его. Чувствует потому что. Да, женщин такое чувствуют.
Мудрость должна приходить с годами, у меня же ситуация обратная. Если раньше я могла довольно легко отнестись к студентке, обнаруженной в его квартире, сейчас, когда мы не пара, мои собственнические порывы выросли до размеров гигантского кракена. Морской монстр способен корабли топить, столько дури!
Поразмыслив, я прихожу к выводу, что дело здесь не только в любви. Я всегда к нему что-то чувствовала, тянулась, доверяла. Дело в ожиданиях. На тот момент он давал ровно столько, сколько было нужно — защита, секс, ласка, деньги. Что еще можно получить от Алтая?
От Давида мне нужно всё сразу: внимание, абсолютная верность, бесконечная нежность к нашим детям. Мои ожидания взлетели до небес, и аппетиты, кажется, становятся только ненасытнее. Я сама замужем, у меня муж хороший, и все происходящее — какой-то сюр, но я не могу остановиться.
Помимо своих дел, Давид норовит влезть в мои: спрашивает про «Залив свободы», дает советы. Я пресекаю, даю понять, что теперь это мой бизнес. Но в действительности в глубине души мне это нравится. Хочется, чтобы он сгрузил с меня ответственность, чтобы я в конце концов выспалась.
Я так задолбалась тащить на себе все. Я так сильно устала быть сильной.
В двадцать с небольшим я, кажется, я уже готова написать книгу по пикапу. Там будет всего одна строчка: хочешь завоевать женщину — разгрузи ее. Точка. Зачастую этот запрещенный прием работает безотказно.
Давид разгружает меня интуитивно. Желание помочь словно вшито на подкорку его мозга. Дело в том, наверное, что ему самому редко помогали. И эти моменты он помнил и ценил.
Наши поездки неспешные: мы с детками. Разумеется, мы не проходим по двадцать пять шагов за день, не лазим по крышам, не веселимся в клубах до рассвета. Живем в рамках расписания годовалых детей, учитывая их потребности. Это именно то, что мне сейчас нужно, и то, как охотно Давид подстраивается — как уколы спокойствия в сердце.
Мы приезжаем в город, где остановился его отец, ближе к вечеру. Мальчишки устали с дороги и раскапризничались, поэтому я сама занимаюсь заселением. Давид удерживает их обоих на руках и пытается отвлечь, показывая картину в павлинами.
По-фи-гу!
Павлины уставшим детям интересны ровно настолько же, насколько шахматы или фондовый рынок.
— Мы с женихом и детьми бронировали большой двухкомнатный номер, — сверкаю я кольцом перед администратором.
На кольцо поглядывают все. Быстро, мимоходом, но я ощущаю на себе эти короткие взгляды и понимаю: статус определён, я будто принята в круг избранных.
Никогда прежде не испытывала такого ощущения. С Ростиславом мы выбрали кольца накануне свадьбы, съездили в торговый центр. Он здесь не виноват: это я, это мне было некогда заниматься этим вопросом.
Ромка заполняет фойе звуками гнева. Рвется встать на ноги, а едва достигает цели, падает на пол и бьет руками-ногами. Давид застывает в панике и не может понять, как теперь быть. Я делаю фотографию на память.
— В вашем отеле останавливаются известные актеры, верно? — спрашиваю.
— И великие актеры, и музыканты, и даже президенты! — указывает на стену с портретами администратор.
— Превосходно. Когда молодой человек вырастет, расскажу ему о местах, в которых он устраивал истерики.
— Это дети! — лживо успокаивает меня администратор. — Добро пожаловать в наш отель!
— Спасибо, — улыбаюсь я, получая ключ.
Показываю его Давиду, и тот подхватывает Ромку на руки и направляется к лифту.
— Я тоже не люблю путешествовать, — говорит Давид Роману, — это ты в меня пошел. Дома лучше.
— Они устали, конечно. Им тяжело такое.
— Тогда проведем здесь остаток отпуска, достаточно разъездов. В принципе, я уже все увидел, что хотел. Поужинаем в воскресенье с Эриком, обсудим ожидания, и пусть уже приступает. А я займусь подготовкой бумаг. Чего тянуть?
И правда, чего? Я устало прижимаюсь к его плечу, и мы так и замираем в лифте: всей семьёй висим на Давиде.
— Как скажешь. Во сколько сегодня ужин с твоим отцом? Напомни, пожалуйста.
— В шесть. Ищешь предлог, чтобы увильнуть? — усмехается он.
— Отнюдь, — улыбаюсь я. — Мне крайне интересно увидеть твоего папу. Я с большим удовольствием с ним познакомлюсь.
Глава 36
— Может быть, какие-то напутствия? — спрашиваю я у Давида.
— Подожди, — говорит он в трубку.
Поднимает на меня глаза, в них застывший вопрос, дескать, что?
Я не удерживаюсь от улыбки:
— Напутствия перед встречей будут?
— Какие напутствия? — хмурится он.
Я теперь все время сравниваю его слабую мимику с той, что была раньше. И как бы дорисовываю в своем воображении мимические морщинки, которых не хватает.
Нет, ему не все равно.
Он не равнодушный, не бесчувственный. Это последствия пластики.
— Перед встречей с Сергеем Ивановичем. Осталось десять минут. Мне что-то сделать особенное, чтобы ему понравиться и все такое?
Давид быстро нетерпеливо качает головой, показывая, что даже не думал ни о чем таком, и что это глупости какие-то, и чтобы я не забивала ни себе ни заодно ему голову.
Узнаю Алтая, занятого делами. Он обсуждает какие-то вопросы с Гансом, полностью погружен в процесс. Ему в голову не могло пройти, что я могу кому-то не понравиться.
Я вспоминаю Ростислава с его лекцией про маму и дочку и ошибках, которые мне нельзя допускать. Я действовала по инструкции, и все проходило нормально. Наверное.
Давид считает, что это мир должен мне понравиться. Мы не задержимся в ресторане, если меня кто-то обидит. И ресторан там не задержится.
Я сглатываю. Давид хоть и выглядит бизнесменом, получившим блестящее воспитание, в глубине души остается южным бандитом, под девушку которого мир должен изволить прогнуться.
Дети одеты с иголочки. Я бросаю еще один взгляд в зеркало, дабы убедиться, что выгляжу прилично. Давид заканчивает разговор, и мы направляемся к выходу. Никаких напутствий он мне так и не делает. И мне отчего-то кажется, что он сделал их отцу.