— Серьезно? Ты в курсе интервью этой обиженной женщины?
— Разумеется, я в курсе таких интервью. Подобные «разоблачения» всегда присылают на одобрение. Эй, забей. Мой менеджер посмотрел ролик. Я думаю, по итогу таких будет еще несколько, но это неплохо.
— Почему?
— Давид Литвинов типичный бизнесмен-мудак, который кинул очередную охотницу за своими миллионами. Он фигура не публичная, далекая от политики, поэтому очернение репутации ни на что не повлияет. Зато все будут точно уверены, что этот персонаж существует много лет. И даже если у кого-то однажды мелькнет мысль о моем сходстве с Алтаем, каждому будет очевидно: Венера не лжет. Она там и не лжет.
Венера дала небольшое интервью репортеру, который развенчивал миф о том, что богатые тоже плачут. Развенчать, как и было задумано, не получилось — плачут все и еще как. Зрители были довольны. История Венеры, кстати, была самой безобидной: другим девушкам досталось сильнее. Венеру просто бросили. Оставив отступные в виде дорогих подарков.
Я так не посмотрела ролик, поэтому понятия не имею, что в нем было. Ограждать себя от лишней информации — признак мудрости. Но был человек, который послушал и сделал выводы.
Савелий звонит мне ранним утром. Дети еще спят, Давид принимает душ, я же пью кофе на кухне, любуясь видом на столицу.
Святоша сразу начинает засыпать странными вопросами. Я по привычке пытаюсь отшутиться, мы так и не виделись с тех пор, как я узнала правду о Давиде, да и не поговорили толком, все так быстро случилось.
— Поменяла телефон? — уточняет он.
Да, я приобрела новый мобильник на всякий случай. У Савелия раньше был доступ к моей геолокации, он всегда знал, где я нахожусь, и от этого было спокойно.
До момента, как мы выехали из отеля с Давидом.
— Старый сломался.
— И отключила мне доступ? Почему?
— Разве отключила? Надо восстановить. Видимо, или забыла, или не туда нажала, — кошу под дурочку.
При этом подмышки намокают так, словно бегу кросс. Я спокойно лгу людям, и не вижу в этом ничего ужасного, если ложь никому не вредит. Необходимость лгать Савелию — изматывает до предела. Давид сказал испортить с ним отношения, но сделать это оказалось сложнее всего. Я тянула до последнего.
— Надо же, какая ситуация, — язвит он.
— Ага. Слушай, мне надо заниматься детьми. Как раз горничная принесла кашу.
В дверь действительно стучатся. Кстати, рановато: я просила в восемь, а сейчас только половина.
— А вы сейчас, кстати, территориально где?
— Под Воронежем.
— Направляетесь в Карелию?
Мы туда не направляемся.
— Да, именно. Слушай, я понимаю, что ты не в восторге от моего романа с Северяниным, и тебя может это напрягать. Но он похож сам знаешь на кого, и относится ко мне хорошо. Поэтому просто отвали. Когда попаду в беду — позвоню.
— Думаешь, отвечу?
— Куда ты денешься, — хмыкаю я. — А кстати, у тебя-то самого как дела?
Я открываю дверь, и вижу Савелия собственной персоной с мобильником в руке.
Мир покачивается. От шока я роняю телефон на пол.
— Хорошо дела, — усмехается Святоша. — Превосходно, мелкая лгунья.
Поднимает телефон и протягивает мне, делает это так ловко, что я не могу уследить за моментом. Как-то так получается, что он раз и в номере. Закрывает за собой дверь.
Я беру мобильник из его рук.
На Савелии черная рубашка, черное пальто. И непроницаемая маска ледяного спокойствия.
— Черт, — шепчу я.
— Он самый. Привет, рыба моя, — Савелий наклоняется и клюет меня в щеку. — Где?
— Кто?
Все происходит быстро. Он убирает свой телефон в карман, достает оттуда пистолет и проходит в спальню.
О том, чтобы остановить эту двухметровую махину, не может быть и речи! Я бессильно всплескиваю руками и кидаюсь следом!
Давид как раз выходит из ванной, полотенце повязано вокруг бедер.
Увидев друг друга, они замирают.
Савелий делает шумный вздох. Поднимает руку и направляет на Давида пистолет.
Глава 42
Воздух застывает. А потом дрожит, будто готовое вот-вот треснуть стекло.
Мы все трое не двигаемся. На моих глазах в реальном времени разворачивается сущий кошмар.
Сердце молотит.
Оно категорически не согласно, чтобы всё кончилось именно так.
Самое слабое звено безупречного плана — Савелий Исхаков. Предугадать невозможно, пытаться предотвратить — бессмысленно. Оставалось надеяться, что он будет достаточно занят, чтобы проигнорировать мой очередной роман. Обычно Святоша с пониманием и юмором относится к плотским потребностям.
Давид не поднимает руки, не отступает. Смотрит, прищурившись. Савелий оглядывает его с ног до головы снова и снова, разочарованно качает головой:
— Где у Алтая совесть была, там хуй вырос. Так про тебя ее батя говорил? — кивает в мою сторону. И восклицает: — Пиз-дец!
— Святоша, ты что, мать твою, делаешь, — говорит Дава спокойно. — В номере дети. Пистолет убери.
Савелий качает головой.
— Стой ровно, — бросает взгляд в меня. Глаза у него воспаленные, дикие. — Тебя тоже касается. Потянешься к сумке, ящику стола — я стреляю.
— Исса, — шепчу, сжимая ладони умоляюще, — родненький.
— Не передать словами, как я разочарован, — он поднимает пушку выше и делает несколько шагов по направлению к Давиду. — Живой. Мать твою. Живой-здоровый, в блядских татуировках, как позорный уголовник! — Глаза Савелия мечутся.
Даже если он догадывался — сейчас его ломает по-настоящему. Он в шоке, и шок выливается в агрессию.
Мое сердце скачет галопом. Я бессмысленно взмахиваю руками.
— Рада, иди к детям и закрой дверь, — просит Давид.
— Дава, я…
— В комнату. Сейчас, — повторяет. Волна холода пробегает по спине. — Савелий, она уйдет и стреляй, раз решился. Не на глазах.
— Савелий, пожалуйста, — молю я. — Я… люблю его. Я так сильно его люблю. Второй раз я не выдержу.
Савелий бросает в меня быстрый взгляд, не выпускает Давида с прицела ни на секунду.
— Они твои крестники. Не оставляй их без отца.
Святоша стирает пот со лба, подходит ближе и прижимает дуло пистолета ко лбу Давида.
— Их отец и мой друг похоронен, я множество раз молился на его могиле.
Давид прикрывает глаза на мгновение.
— Мне жаль.
— Жаль?! — он взрывается. — Я себя винил все это время! Каждый гребаный сука день я просыпался с мыслью о сделке: почему не предотвратил смерть Графа, почему допустил твое участие! Прокручивал в голове разговоры! Мать твою, я не понимал, где просчитался, что тебя аж грохнули! Дети остались на моей совести. Я виновного искал! Хотя понимал, что сам виновен — не прикрыл, не позаботился. Полтора лярда как сквозь землю провалились! А ты, мать твою, на них рожу чинил и развлекался?! Мы вообще, были с тобой знакомы, Давид Сергеевич Литвинов?!
Давид смотрит исподлобья. Ждет выстрела или малейшей ошибки, его руки предельно напряжены.
Никто не делает резких движений. Мы даже разговариваем медленнее, чем обычно.
Я делаю шаг к детской, и Савелий говорит:
— Стой на месте.
— Пусть она уйдет. Отпусти ее. Пожалуйста.
Савелий качает головой.
— Исса, ты мой самый лучший друг. Единственный. Пусть моя женщина и дети уйдут в безопасное место.
— Друг. Какое пустое слово в нашей большой семье, — усмехается. — Только пошевелись, Рада.
Давид произносит:
— Малышка, я люблю тебя безумно. Больше самой жизни. Это длится давно, и будет длиться, сколько я буду в себе. Закрой глаза.
Я слушаюсь, едва отдавая себе отчет, как горячие слезы бегут по щекам. Он продолжает резче:
— В соседней комнате два маленьких безвинных мальчика, твои крестники. Хочешь оставить им травму на всю жизнь? Сделать из них таких же ублюдков, как мы с тобой? Если стоит того по-твоему — валяй. Я без оружия. Предлагаю пойти в ванную. Либо убери гребаную пушку и поговорим.
Савелий секунду медлит. Потом делает движение, я распахиваю глаза и вижу, как ловко он заламывает Давиду руку. Пистолет по-прежнему прижат к виску, поэтому Дава не сопротивляется. Они заходят в ванную. Я закрываю рот рукой. Звук удара. Перепалка.
Савелий ругается отборным матом, какого я от него в жизни не слышала. Через мгновение дверь распахивается.
Святоша выходит первым. Лицо горит, на лбу — испарина, движения — точные, почти машинальные. Он вытаскивает обойму и с глухим щелчком кладёт её на стол. За ней — сам пистолет. Усаживается в кресло и закрывает ладонями лицо.
Я делаю рывок, но Давид уже тоже выходит. Он будто не замечает сильную ссадину на лбу. Кровь стекает по виску, капает на пол.
Кидаюсь ему на шею, крепко обнимаю. Он приподнимает меня, прижимает к себе до хруста косточек.
Следующие две минуты Савелий так и не шевелится. Давид, уже в джинсах и футболке, садится напротив, чуть склонив голову. Я — рядом, обрабатываю рану ватным диском — запах перекиси моментально заполняет пространство. Дава морщится, но не отводит взгляда от Савелия. На столе между ними — разобранное оружие.
Как бы Савелий ни ненавидел друга, не смог выстрелить. Припечатал прикладом. И сейчас выглядит так, будто ему совершенно плевать на ответочку. Шок прошел, он раздавлен.
— Рана небольшая, но глубокая. Может быть, придется зашить, — произношу осторожно.
— Спасибо, Савелий, — выдыхает Давид, подрагивая уголком губ. — Ты себе, блядь, представляешь, как сложно избавляться от шрамов?
Савелий медленно потирает лицо, откидывается на спинку кресла. Его взгляд из-под ресниц привычно спокоен, шок уступил место принятию. Если у других людей, например, у меня, на такое уходят дни, а то и недели, Святоша справился за несколько минут. Успел перестроиться на новую реальность. Сделал, одному лишь Богу известные, выводы.
Стучат в дверь, и я встречаю доставку еды. Ставлю тарелки на стол.
— Как ты понял? — спрашивает Давид.
— Хочешь узнать, где прокололся?
— Если можно.